Она понимала, что он не упрекает ее ни в чем, не хочет говорить о ее вине, да и не думает об этом. Ей и самой только на миг пришла эта мысль. Вся она была полна другим. Через полчаса или через пятнадцать минут Жоржа уже не будет. Живым он им в руки не дастся, это ясно. А с ним исчезнет что-то такое, что она поймала, схватила, но не успела ни рассмотреть, ни изведать. Что-то такое, без чего жизнь ее будет, как посудина без дна, как раздавленная яичная скорлупа в куче мусора.
Она горела странным, никогда еще не изведанным огнем. Зубы ее впились в нижнюю губу, плечи вздрагивали от сдерживаемых рыданий.
Жорж с трудом отвел глаза от площади и с недоумением посмотрел на нее.
— Чего тебе?
Она ничего не хотела. Тело ее инстинктивно прислонилось к нему. Истомленная рука обвила шею Жоржа, горячее дыхание обожгло его щетинистую щеку.
Сначала он растерялся, но постепенно и сам разгорелся тем же огнем. Он не отстранил и другую руку и медленно опустился на ступеньку.
Эти руки, как горячее дыхание, это дрожащее женское тело заставили его почувствовать последние мгновения жизни, которые уходили, как сухой песок из пригоршни. В порыве ненависти, отчаяния, страсти и алчности он обнял женщину… выпить ее, всю впитать в себя, увлечь за собой в бездну, во мрак и небытие.
Когда они встали, желтый краешек луны осветил их лица. Запрокинув голову, откинув со лба растрепавшиеся волосы, прищурив один глаз, Жорж некоторое время смотрел на жестокое светило. Потом взглянул на Сабину. Нижняя часть ее тела еще оставалась в тени, но вся верхняя часть была ярко освещена. Блузка — расстегнута, полураспущенные черные косы спустились на девичью грудь, дышавшую быстро и порывисто.
Во взгляде его появилось былое мужество, в движениях привычная молодцеватость бродяги. Но это был просто прощальный взгляд, не выражавший ни сожаления, ни растроганности. Потом он кивнул головой и пошел мимо дверей собора к ступенькам, ведущим на набережную.
Сабина продолжала смотреть вслед ему. Она еще была с ним, в его объятиях, составляла с ним одно целое. Он впитал ее в себя, а то, что осталось, — пустая оболочка, нечистое тело. Оно может валяться на свалках, под мостами, его могут обнимать сотни мужчин — оно не отзовется больше ни одним нервом. Сабина еще не сделала и шага, а уже, казалось, была рядом с Жоржем, вместе с ним, снова шла за ним. Безразлично куда и далеко ли.
Спустившись вниз, Жорж заметил, что она идет позади. Но он бросил на нее лишь мимолетный взгляд. Теперь нужно было следить за другим. Он медленно вынул из кармана правую руку, — в ней снова блестело его жалкое, смешное оружие. Слева, справа и спереди от погруженного в тень парапета отделились кивера с султанами. Восемь, десять, а может быть, и больше винтовок было наведено на него.
Жорж шел, втянув голову в плечи, шел почти на цыпочках, будто мог еще незаметно проскользнуть до парапета, перелезть через него и скрыться в спасительной тени реки. И только когда послышалось: «Стой!», он бросился бежать. Три быстрых прыжка, — больше он сделать не успел. Выстрелы почти слились в один четкий залп. В этот миг он исчез для Сабины.
Она смотрела на втянутую в плечи голову Жоржа и в первый миг не поняла, куда он делся. Но тут она заметила на мостовой что-то неподвижное, неуклюжее, ужасное. Закричав, как безумная, она бросилась туда с поднятыми руками, вокруг которых обвились две черных косы.
И снова резкий выстрел, всего один. Ей показалось, что ноги ее споткнулись о лежащее на земле тело, что ее отбросило назад — легко, как сухую щепку. Камни мостовой понеслись ей навстречу. Близко, близко мелькнули перед глазами и погасли.
1926
Рисунок 11. Тень-спасительницаЧетыре человека припали к подоконнику, опершись на локти. Пятый, долговязый, стоял позади, держась обеими руками за косяки, и тянулся лицом к самому стеклу. Так простояли они довольно долго. Головы и плечи их почти сливались с оконной нишей и темной от копоти стеной. Ниже смутно виднелись полы двух серо-зеленых немецких шинелей, ноги в сапогах, постолах и шерстяных обмотках.
В бывшей корчме стояла тишина, пока пять человек смотрели в окно. Остальные сидели или лежали на скамьях и вдоль стен, и не сводя с них глаз, ждали, будто те могли что-нибудь разглядеть во тьме весенней ночи. Изредка кое-кто. затянувшись цигаркой, причмокивал губами. Комнату наполняли белесые клубы дыма. Толстые, потемневшие потолочные балки то погружались в него, то всплывали. Смутно вырисовывались размытые очертания предметов. Казалось, помещение стало меньше и ниже.
И только когда наблюдавшие отодвинулись от окна, комната незаметно преобразилась. Черное окно в толстой каменной стене несколько нарушило ее однообразие. Лампа выплыла из дыма, бросив сквозь трещину в зеленом абажуре бледный отсвет на запотевшие оконные стекла. И еще ее равнодушный свет падал на растрепанную светло-каштановую голову Велты, неподвижно покоющуюся на сложенных на столе руках.
Пятеро ничего не говорили, а остальные не задавали вопросов. Каждые полчаса кто-нибудь подходил к окну, думая услышать сквозь вой ветра и шум деревьев какой-то новый звук, и потом возвращался на место с чувством неловкости за свою глупую нервозность. Да разве из окна корчмы увидишь больше того, что заметят часовые, стоящие у ветел в конце усадебной аллеи и на пригорке за мостом!
Долговязый, в домотканом полупальто и черной шляпе, взял одну из винтовок и несколько раз щелкнул затвором. Резкий стук заставил встрепенуться сидевших и дремавших людей.
— Да перестань! Ты хоть бы гармошкой обзавелся. Была бы все-таки для пальцев работа… — Сказав это, учитель Лиекнис с недовольным видом потянулся на скамье, будто его разбудили, хотя на самом деле он все время покуривал, глядя в сторону.
Но долговязый уже поставил винтовку на прежнее место и спокойно подсел в ноги к учителю. Заложил руки в карманы и уставился на носки своих сапог.
Велта приподняла голову, посмотрела сонными глазами на мужчин и, обернувшись к окну, спросила:
— Что там слышно?..
Арнис, батрак из имения, гревший у печки спину, усмехнулся.
— Пока ничего. Но скоро начнется…
— Болтай больше… Слушать тебя не хочется. Нашел время шутить! — Вильперт, крестьянин с Даугавы, сердито сплюнул и прислонился к стене другим плечом.
Ему тут же ответил неугомонный весельчак Краст:
— Нытик ты! Ну, прямо дождевая туча… Когда ты в комнате, даже лампа тухнет и людей ко сну клонит… Хоть бы курить научился, что ли.
И снова все смолкли. Да и говорили-то безо всякой охоты — голоса были вялые, без выражения, смех нарочитый. Всех одолевала усталость и апатия, от дыма и запаха мокрой обуви дышалось тяжело.
Долговязый, сын лесника Брауна, притронулся к Лиекнису.
— Папироски не найдется?
Тот, не оборачиваясь, достал пачку папирос, и оба закурили.
Браун снова нагнулся к Лиекнису.
— А не кажется тебе странным, что Марка долго нет?
— Я сам все время об этом думаю.
Лиекнис прошептал это так тихо, что Браун недослышал и придвинулся ближе, чтобы переспросить. Но Лиекнис грубо оттолкнул его. В это время в самом дальнем углу, у двери, послышался чей-то голос:
— Ему давно уж пора вернуться.
Учитель взял Брауна за рукав.
— Да, это все-таки странно…
Но тут же спохватился: пожалуй, с сыном лесника не стоит рассуждать о таких вещах. И он в третий раз принялся додумывать одну и ту же мысль. Как в этот вечер все они угадывают, кто что думает и чувствует… Потому ли, что бои, разведки, наступления и отступления — все эти пережитые сообща события настроили их на один лад? Или потому, что каждый из них думает об одном и, угадывая чужую мысль, на самом деле выражает только свою собственную? Лиекнис вспомнил известное в музыке явление, когда задетая струна заставляет звучать другую, одинаковую струну. Выходит, одни и те же законы управляют и неживой природой, и человеком. «Нашел тоже время для психологических наблюдений», — с грустной иронией подумал он.
Браун подвинулся к нему и нагнулся к самому уху:
— Ты только смотри — никому… Я ведь ничего не сказал… Я так просто… И почему он так долго не возвращается? Вдруг в самый критический момент бросит нас или предаст! Вдруг попытается ценой наших голов спасти свою…
Лиекнис швырнул окурок на пол и тогда только ответил:
— С ума ты сошел. Это все вынужденное безделье, неизвестность так скверно действуют на тебя.
Подумав немного, он продолжал уже другим тоном:
— По правде, на всех нас это действует. Еще одна такая ночь, и я не знаю, что здесь будет. Или мы, как последние глупцы, рассеемся по окрестным болотам, или станем перебежчиками. Но чтобы Марк… С ума ты сошел…
