Летом Ионел окончил пятый класс, перешел в шестой. Как растревоженный улей, шумела школа. Наступили каникулы. Кто собирался ехать в гости к родственникам, кто — отправиться в путешествие, но большинство ребят решило провести лето в лагере труда и отдыха, организованном при школе.
Ионел, не колеблясь, хотя и знал, что отец будет против, тоже подал заявление Андриешу с просьбой принять его в бригаду и зачислить в лагерь труда и отдыха.
Андриеш, взяв заявление, сказал, насмешливо глядя на Ионела:
— А я все жду, когда вы со Спиридоном вдвоем меня бить будете.
— Это за что? — удивился Ионел.
— А ты спроси у своего дружка. Разобрались ребята, что вы за птицы. Правду говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Какие родители, такие и дети. Тата вот твой в святые записался. Село перебаламутил. Слухи всякие распускает, что наступит конец света. Придет, мол, Армагеддон — день страшного суда бога Иеговы, и всех неверных, то есть нас, пионеров и комсомольцев, и тех, кто за Советскую власть, перебьет. Старух и стариков с ума посводили твой и твоего Спиридона таты. Вредители они, а не святые, вот кто! В милицию бы их отвести надо.
И вдруг Ионел понял: «Спиридон не перестает выдавать себя за моего друга, и Спиридон же оклеветал меня. Что это он так старается? За что это ему отец картуз новый купил? Петря Балан скорей от жадности удавится, чем в такую трату войдет».
Андриеш насмешливо посоветовал:
— Так что, может, тебе лучше быть со своим Спиридоном, чем с нами.
— Замолчи! — вдруг крикнул Ионел. — Не клей мне Спиридона, а то…
— Что, побьешь? — по-петушиному выставил вперед грудь Андриеш; губы у него побледнели. — Ну, чего тянешь, говори или бей!
Ионел, тоже бледный, почти вплотную подступил к Андриешу. Минуту пристально смотрел на него, а потом спокойно сказал:
— Дурак ты, Андриеш. А еще бригадир производственной бригады. Дружить я с тобой хочу, а не драться, И Спиридон мне совсем не нужен.
Андриеш растерялся. Стоял пристыженный и удивленный. Он даже не поверил Ионелу.
— Дай руку, — сказал Ионел.
— Раз дружить, так давай будем дружить, — ответил не совсем еще уверенно Андриеш.
— Навсегда! — сказал Ионел и стиснул руку Андриеша.
— Только одно дело давай прежде сделаем, — сказал Андриеш. — Об этом мне еще мой отец по секрету рассказывал. Есть такое предание у нас, молдаван. Если встретишься с человеком и хочешь убедиться, настоящая ли и долгая ли будет с ним дружба, то посади два дерева. Если Оба они примутся, то быть по сему, если нет, то нет, — значит, все пустое, значит, все неправда. Я посадил уже не одно дерево, и все принялись. Вот потому у меня и друзей так много, — не без гордости заключил Андриеш. — Давай и мы с тобой посадим. Идет?
— Идет, — согласился Ионел.
Вечером они принесли из леса два выкопанных молодых, стройных, как мачты, клена. Долго советовались, где посадить клены. И наконец решили: у самых окон, перед крыльцом дома Андриеша. Посадили, полили водой. Мать Андриеша накормила «работников» ужином. Андриеш с матерью жили вдвоем, его отец и старший брат погибли на войне. Фотографии их висели в комнате, а под ними на тумбочке лежали на крошечной подушке пять орденов и медалей. Андриеш был очень похож на своего отца. Ионел это сразу отметил про себя, втайне позавидовал, что у Андриеша такой хороший отец.
Утром, чуть свет, он побежал глядеть принялись ли клены. И сердце упало. Клены стояли невеселые, листья поблекли, уныло и болезненно повисли на тонких стебельках.
Оглянувшись, Ионел заметил, что Андриеш тоже смотрит на клены и тоже ничего не понимает: клены стояли друг против друга, как два больных человека.
9Лето было в разгаре. Почти целый день отвесно висело солнце, и жара спадала только к ночи, когда в домах гасли огни и дремотной тьмою окутывалась земля. Ионел перебрался из дома на лето в лагерь труда и отдыха. Окреп, на руках налились мускулы, живее засверкали глаза. По утрам он работал то на школьном участке — полол вместе с ребятами кукурузу и свеклу, то делал в столярной мастерской клетки для кролиководческой фермы, и все говорили: «Ионел столяр!» А после обеда — игры до самого вечера. С Андриешем Ионел сдружился, водой не разлить. Их клены, переболев, разрослись под самую крышу дома. Чуть ударит по ним ветер, зашумят, залопочут клейкой зеленой листвой, как вспугнутые птицы.
На сборе, по предложению Андриеша, Ионела назначили заведующим столярной мастерской и поручили заведовать складом, где хранились инвентарь, стекло, гвозди и инструмент школьного хозяйства. Радости Ионела не было предела. Раз ему верят, то он постарается не ударить в грязь лицом и наведет такой порядок в мастерской, какого еще никогда не было.
10Ионел стал чуть ли не правой рукой Андриеша. К нему все обращались за инвентарем и материалами. В мастерской сооружали клетки и кормушки для ферм, ремонтировали двери и пол школьного здания. Ионел вдруг оказался нужным человеком. Везде его ждали, просили у него, требовали. И Ионел понял, что нет выше счастья, чем быть нужным. И уже как далекое прошлое вспоминал то, что было всегда наяву: отца и его дом. Света белого не было видно, так разошелся отец, когда узнал, что Ионел вздумал оставить на лето дом. Схватил Ионела за загривок, как щенка, бросил в чулан, запер его там, клянясь не выпустить, пока Ионел не сгниет. Но тут же выпустил и приказал:
— Иди и скажи им всем, что ты никого знать не хочешь, и забери свое заявление.
Ионел, прижавшись к стене, хмуро глядел на рассвирепевшего отца, не двигаясь с места. Отец трясся от злости, как в лихорадке. Сорвал с гвоздя широкий кожаный ремень и огрел им по голове Ионела. Вбежала мать. Отец ударил и ее.
— Все равно не пойду забирать заявление! — закричал Ионел и кинулся к матери. — Не смей бить маму! Не смей! Если ты еще хоть раз ударишь ее, я подожгу дом и все, что во дворе.
Штефан отступил на два шага, бледнея.
— Пропади ты пропадом со своим змеенышем, — едва выговорил он матери. — Да падет на вас крест и тяжкая кара Иеговы. — И ушел, хлопнув дверью так, что зазвенели окна.
Баба Степанида, ковыляя по комнате, как облезлая ворона, в черном платье и в серой дырявой кофте, что-то невразумительно бормотала, замахиваясь костылем, вращая круглыми, как у совы, глазами. Через минуту Штефан вернулся и увел бабу Степаниду.
— Пусть будет, как он хочет, на то, видно, божья воля, — неожиданно сказал он.
И с того дня отец переменился. Ни словом не обмолвился, когда Ионел собрался и ушел в лагерь труда и отдыха. Только заплакал, прижал голову Ионела к груди, поцеловал в лоб. Ласковый и какой-то растерянный. В глазах его одна доброта. Раза три Штефан наведывался к Ионелу в школу, раз даже принес конфет, справлялся, как он живет. Приходила и мать. Она, как всегда, была молчалива, поглядит минуту на Ионела и уйдет.
А сегодня утром Штефан пришел опять. Ионел, отправив ребят на приусадебный участок, возился один в кладовой, приводил ее в порядок после выдачи инструментов и материалов. Дверь была открыта настежь. Ионел не заметил отца, пока тот не поздоровался.
— Ты чего, тата? — спросил Ионел.
Штефан, войдя в кладовую и присев на ящик, стал рассказывать, что затеял строить во дворе новый деревянный сарай для овец и что плохо ему одному, без помощника. Ионел насторожился. Лагерь он не бросит, как бы отец ни настаивал.
— Но я не за тем пришел, чтобы тебя домой забирать, — точно угадав мысль Ионела, со вздохом сказал Штефан. — Помощи пришел просить. С гвоздями у меня туго, а потребность большая. В сельпо нет. В район ехать — время терять, а у тебя, гляжу, вон их сколько. Один ящичек можно уступить, бог не осудит. А я, Ионел, твою помощь по гроб не забуду.
— Гвозди не мои — школьные, и я не дам! — сказал Ионел.
— Я другого и не ждал от тебя, сынок, — поднимаясь с ящика, жалостливо сказал Штефан. — Я не прошу, чтоб ты так, задаром, давал, а взаймы… На неделе съезжу в район и верну.
— Нет! — опять отрезал Ионел.
— Ну и на том спасибо, сынок. Придется мать сегодня снарядить в район, пусть сходит. Гвозди позарез нужны, а мне недосуг расхаживать. Прощевай, сынок. Спасибо, мать и отца пожалел. — Штефан, тяжело ступая, направился к выходу.
Ионелу показалось, что отец за последнее время постарел, осунулся.
— А когда вернешь гвозди? — остановил он его.
— Сказал, на неделе. Съезжу в район и гвоздь в гвоздь верну. А сейчас мать посылать за двадцать верст, — далековато, и так вся по тебе извелась, ноги едва волочит. Хоть бы наведывался чаще, а то так и дорогу к отцу и матери забудешь.
Дрогнуло у Ионела сердце. Что-то в нем противилось: нельзя идти на уступки отцу. «Нельзя, нельзя», — думал Ионел. Но и мать жалко. Отец обязательно отправит ее за тридевять земель, не посчитается ни с чем. И Ионел дал отцу ящик гвоздей. И, только когда отец скрылся за воротами, понял, что сделал ошибку. Чужим добром распорядился, как своим. И хоть успокаивал себя Ионел, что гвозди вернутся в кладовую обратно, отдаст долг отец, все равно сосало под ложечкой.
