— Дело было так, Елена Даниловна. Проверяя остатки наличных денег в кассе, Пахомова обнаружила, что не хватает пятисот сорока рублей. Причину этой недостачи она объяснить не смогла. И тогда бухгалтер расчетного отдела…
— Да ты мне историю не излагай, — остановила Жмурова, — историю мне уже изложили. Ты мне скажи, как это все получилось, что кассирша под машиной оказалась!
— Но… я должен тогда все рассказать по порядку. Иначе как же… Бухгалтер Маринич…
— Стрелочник виноват! Всегда и во всем стрелочники виноваты! Приказ о снятии Пахомовой с работы и передаче материала в следственные органы кто подписал: Стрельцов или Маринич?
— Подписал, разумеется, я, но все документы в то время свидетельствовали о бесспорной…
Жмурова покачала головой:
— Бумаги тебе «свидетельствовали», говорили! А что сам человек тебе говорил, девушка эта, которую ты приказом своим толкнул под машину?
Стрельцов молчал. На это ответить было нечего. Да, действительно, он тогда подписал приказ, основываясь на докладе главного бухгалтера и не поговорив предварительно с Пахомовой. Он хотел это сделать в конце дня, но в конце дня уже было поздно.
— Вот видишь!
— Елена Даниловна, этим приказом я только отстранил Пахомову от работы и поручил главному бухгалтеру подготовить материал. О немедленной передаче материала в следственные органы указаний в приказе не было. Наоборот, я согласился тогда потянуть…
— Ну слушай, ну слушай, — тоскливо сказала Жмурова. — «Потянуть»! Вот и сейчас ты тянешь, прости, как… Ну что тут меняет дело по существу? С человеком ты, лично ты, поговорил?
— Нет, но…
— Опять «но»! А хоть в больнице ты девушку эту проведал?
— Н-нет, но…
Его бросило в жар, застучало в висках. Да что же это такое: какой невозможный, мучительный разговор! Чего от него добиваются? Самопризнания, что он бездушный, черствый чинуша? Уголовный преступник?
— Вот видишь, поперхнулся, — сказала Жмурова. — Правда, она всегда глаз колет. Ну, а теперь, когда вся эта неприглядность наизнанку вывернулась, какие ты выводы сделал? Кого наказал?
Стрельцов облизнул сохнущие губы. Посмотрел направо, налево, ища поддержки. Галина Викторовна разглаживала на колене платье и этим была занята вся целиком. Фендотов глядел в потолок.
«Ну, что же ты ни слова не скажешь!» — хотелось спросить Стрельцову. Фендотов, должно быть, почувствовал на себе его ищущий взгляд.
— Да, действительно, прошлеп небольшой у Василия Алексеевича получился, — пробормотал он. — Так… Бывает…
— А вот Стрельцов даже в простом «прошлепе» не хочет признаться, — сказала Жмурова. И подняла ладони кверху. — Он от всего вот так загородился. У него — «но»!
— Елена Даниловна, я не мальчишка! Я не позволю… — закричал Стрельцов.
И остановился: сердце покусывали муравьи.
— Так ведь и с тобой не девчонка разговаривает! Седины у меня побольше твоего, — отрезала Жмурова. И села, наконец, за свой рабочий стол. Принялась перелистывать бумаги. — Здесь все, Галина Викторовна?
Лапик молча сделала знак глазами: «Да, все».
— Так вот, давай ближе к делу, Стрельцов. Только, знаешь, не виляй, как вначале, а по-честному, прямо.
Значит, главное «дело» еще впереди? И разговор о Пахомовой был так, попутный, между прочим. Естественно…
Стрельцов снял очки, протер и снова надел. Но все равно фигуры людей сейчас виделись, словно в тумане.
— Слушаю, Елена Даниловна, — глухо сказал он превозмогая какую-то странную усталость.
— Какого ты мнения о Мухалатове? — Жмурова смотрела в бумаги. — Только мнения истинного.
К чему этот вопрос? Ведь все уже решено, все подписано. Это подтвердил в телефонном разговоре и сам Федор Ильич, председатель госкомитета. И на заводе все знают. Мухалатов вчера сиял, как новый двугривенный.
Стрельцов молчал. Даже об аккумуляторе он ничего сказать не может. Тем более о самом Мухалатове.
— Ну что же, Стрельцов, я жду.
— Позвольте, Елена Даниловна, на этот вопрос не отвечать.
— А этот вопрос, Стрельцов, самый основной. Другие вопросы я задавать буду тогда, когда ты ответишь на этот.
— На этот я не отвечу.
Надо беречь силы, надо сохранять спокойствие.
— Ну, знаешь ли! — вскрикнула Жмурова. И голос у нее стал басовитым. — Причина?
Стрельцов достал платок из кармана, помял в кулаке. Неловким казалось вытереть испарину, выступившую на лбу. Восклицание Жмуровой не предвещало ничего доброго. Но что же делать? Надо держаться, управлять собою.
А может быть, просто встать и уйти? Он же не на допросе у следователя! Даже пропуск не нужно подписывать — пропуск у него в госкомитет постоянный.
Уйти? Нет, это будет мальчишеством. Жмурова должна понять…
— Причину, Елена Даниловна, позвольте тоже не объяснять.
— Это давняя и упрямая позиция Василия Алексеевича, — быстро вставила Галина Викторовна.
— Помню, помню, — сказала Жмурова. — Такой случай и три мне был. Но давай же, Стрельцов, рассуждать по-взрослому. Все это значит, что ты дурного мнения о Мухалатове. Так руби напрямую! А мы его имя присвоили аккумулятору, возможно, на весь земной шар ему создали славу. И ты не возразил, не обосновал своих прямых, убедительных возражений. Что за двурушничество?
— О Мухалатове я плохого мнения. Но это совершенно частное дело, лично мое. В расчет вы его не принимайте. Достаточно этого, Елена Даниловна?
— Нет, не достаточно, Стрельцов! Ты все время так ведешь свою игру, что голых слов твоих не достаточно. — Она постучала косточками согнутых пальцев по столу. — Ты докажи! Или объясни!
Стрельцов закрыл глаза. Голова у него кружилась, слабость охватывала все его тело. Он чувствовал, как теперь уже и по спине ползет горячая испарина.
Что должен он доказывать? Или объяснять? Как Мухалатов присвоил себе его идею? Но в грубом смысле слова он ее не присваивал! А все тонкости этого — в таком жестоком, наполненном предубеждениями разговоре, разве их объяснишь! Рассказать, как подло поступил Мухалатов с его дочерью, с Риммой. Но это значит рассказать о циничном признании Мухалатова, какое он сделал на теплоходе ему, отцу Риммы, относительно «Не Может Быть» и относительно Галины Викторовны. Нет и нет, что угодно, а этого он рассказать не может!
— Так что же он, с моральной, с бытовой стороны не чист? — нетерпеливо спрашивала Жмурова. — Или бездарный инженер? Фендотов! А ты что же помалкиваешь?
Василий Алексеевич открыл глаза, посмотрел на него с надеждой.
— Насколько я понимаю, Мухалатов вообще-то очень способный инженер. Как говорится, Елена Даниловна, дай бог, чтобы и все инженеры были такие, — поглядывая на Лапик, осторожно сказал Фендотов.
— А я прибавила бы к этому, что дай бог, чтобы и все современные мужчины были такими, — поддержала Галина Викторовна. — Удивительной ясности человек! Остроумен, весел, душа нараспашку. Порой бывает с женщинами грубоват, но в этой грубости такая наивная непосредственность, такое потаенно-глубокое уважение к женщине! Мне всегда хочется сравнивать его с современным домом из бетона, алюминия и стекла…
— Погоди, Галина Викторовна, — остановила ее Жмурова. — Пусть говорит Стрельцов. Ты это все опровергаешь?
Василий Алексеевич платком вытер испарину со лба.
— В архитектуре я плохо разбираюсь, — через силу выговорил он.
— Да ты не играй словами! — вдруг взорвалась Жмурова. — Я предупреждала: говорить так говорить!
И встала.
— Не буду я говорить! — тоже вскрикнул Стрельцов.
И тоже встал.
— Ну, знаешь ли! — грозно сказала Жмурова. — Это совсем уж не доблесть. Держать в кармане кукиш, а разыгрывать из себя благородного Дон-Кихота! Так, что ли, Галина Викторовна?
— Это очень резко, Елена Даниловна. Хотя, конечно… — потупив глаза, ответила Лапик. — Василий Алексеевич действительно склонен к известному рыцарству. Но в этой ситуации он перещеголял даже и Дон-Кихота, когда тот сражался с ветряными мельницами. Дон-Кихот защищал Дульцинею. Нападая на Мухалатова, Василий Алексеевич сам не знает, кого и от чего он защищает.
— Нет, почему же? Он знает, — чуточку поспокойнее возразила Жмурова. — Давай, Стрельцов, напрямую. Не хочешь ты говорить — я за тебя скажу. Тебе хотелось, чтобы на мухалатовском аккумуляторе значилось и твое имя, вместе с ним вошло в историю техники. Примеров нам не занимать. Не успеет изобретатель придумать что-нибудь — его начальник уже тут как тут. И мы пахали! Посмотреть списки кандидатов на премии — нет такого случая, чтобы обыкновеннейший человек один выдвигался. Обязательно при своем начальнике. А как же Мухалатов войдет в историю техники без Стрельцова? Вот с этого прямо и начал бы.
— Я неизменно повторял и повторяю, что я… — Голос совсем не повиновался Стрельцову. Толчками, с болью при каждом ударе, билось сердце. Надо бы положить таблетку валидола под язык. Но это невозможно сделать у всех на глазах. Получится какая-то жалкая сцена. — Я никогда не заявлял о том, что…
