Мать сказала:
— Каждый несет свою ношу.
— Вот и я так говорю, — сказал дядя Бен.
— J а, — сказал Чарли. — Пожалуй. Только вот не мешало бы подумать, кто это высчитывает да назначает, кому какую ношу нести?
Мать сказала:
— Ты говорил про Фриду. Как она там?
— В последний раз, когда я ее видел, ни чего, нормально, — сказал Чарли. — Можно мне теперь мою чашечку кофе, ма?
Мать наливала кофе, а Рональд с трудом поднялся и, ни на кого не глядя, стал выбираться из-за стола. За все время, пока они ужинали, он не сказал ни слова. Он исподлобья взглянул на Чарли. Тот усмехнулся ему в ответ.
Мать спросила, бросив в сторону Рональда сердитый взгляд:
— Ну что это ты как печаль смертная? Чего ты опять надулся?
Рональд не ответил, он пошел к себе, и они услышали, как он хлопнул дверью.
— Просто не знаю, что с ним творится, — сказала мать. — А все эта девушка, за которой он увивается. Дурная эта девушка.
Чарли знал причину скверного настроения брата. Он отозвал Рональда в сторону, когда тот вернулся с работы, и рассказал ему о стычке с этим типом, Романом.
— Слушай, — сказал он ему. — Я не хочу ничего говорить при матери, сам знаешь, отец болен, и вообще… Но этот тип, Роман, точит на тебя зуб, потому что считает, что ты путаешься с его бабой, с этой Сюзи Мейер…
Рональд, как обычно, полез в бутылку.
— Его баба? — закипятился он. — Черта с два она его баба!
— Ты послушай, — сказал ему Чарли. — Я тоже считаю, что у него нет на нее никаких прав, он женат и все такое. Но мне пришлось с ним сегодня подраться, потому что он полез на меня. Ну, я-то с ним всегда справлюсь, так?
В любое время, пока у него не пропадет охота задираться. Но вообще-то он твердый орешек, этот малый. И для тебя он, пожалуй, тяжеловат. И потом я вообще не считаю, что из-за этой Сюзи стоило нарываться на неприятности. Что тебе, других мало?
— …— выругался Рональд. — Никто тебя не просит за меня заступаться, понятно? Не лезь не в свои дела!
— О'кэй, — сказал Чарли, — но не могу же я стоять в стороне и смотреть, как Роман станет разделывать моего маленького братца, верно?
— Маленького? — разозлился Рональд. — Если надо будет, я сам справлюсь с твоим Романом, слышишь? Не лезь в чужие дела, говорят тебе.
— Ладно, а только я ему велел оставить тебя в покое. Надеюсь, он не полезет на рожон.
— Говорят тебе, я сам с ним разберусь! — крикнул Рональд и ушел.
Мать устало посмотрела ему вслед.
— Мы так старались для нашей семьи, ваш отец и я. Теперь вот он заболел, нам и так тяжело, хватит с нас и без того неприятностей.
Чарли сказал:
— А, обойдется, не обращай внимания, ма. Дядя Бен сказал, отодвигая табуретку и поднимаясь из-за стола:
— А я так полагаю, что с семьей всегда одни неприятности. У семейных вечно заботы, не то, так другое.
Мать сказала:
— Да. А только по мне лучше пусть заботы, чем совсем ничего. — И она посмотрела на дядю Бена.
Чарли допил кофе и тоже встал, потирая затекшие икры. Собака юркнула у него между ног и забилась под стол. Чарли спросил:
— Ну, ты идешь, дядя Бен? А то я бы с то бой прогулялся за компанию.
Мать спросила:
— Куда это ты собираешься в такой дождь, Чарльз?
— А что, погода как погода, — сказал ей Чарли. Он снял с гвоздя желтый дождевик и рывком натянул его на себя. — А ты без пальто, дядя? — спросил он.
— Мне тут недалеко, — ответил дядя Бен. Мать сказала, обращаясь к Чарли:
— Осторожнее, смотри. Здесь по ночам какого только хулиганья не шатается.
— О, как-нибудь постоим за себя. Дядя Бен сказал:
— Да пусть его, Рахиль. Он ведь уж муж чина. Ах, черт, а ведь ему было семнадцать годочков, когда он ушел в армию. И вот уже взрослый мужчина. Ну и бежит времечко, черт его подери.
Чарли улыбнулся ему и подмигнул. Мать сказала дяде Бену.
— Jа, взрослый мужчина. И я надеюсь, он не пойдет по твоим стопам.
Дядя Бен смутился, а Чарли захохотал. Он сказал:
— Ма, а мне так кажется, ты просто не знаешь дядю Бена. Правду я говорю, дядюшка?
Он снова подмигнул, но дядя Бен не видел: он печально уставился в пространство, застыв посреди сизой от дыма кухни.
Он постучал и через некоторое время услышал в доме какое-то движение и затем ее голос:
— Кто там?
— Это я, Чарли, — отозвался он тихонько. Шел мелкий моросящий дождь, и он стоял у хижины, зажав в кулаке сигарету, ожидая, когда в замочной скважине повернется ключ. Неба над головой не было видно, повсюду кругом царила кромешная тьма, нарушаемая лишь небрежно раскиданными точками огней. Ветер шуршал листьями, ударялись друг о друга ветки деревьев — казалось, по дереву скрежещут бесчисленные напильники. Он услышал, что дверь отпирают, и отшвырнул сигарету в слякотную темноту.
Дверь слегка приоткрылась, и он протиснулся в щель.
— Здравствуй, Фрида, моя девочка, — сказал он.
Она несла свечу в жестянке и прикрывала пламя рукой, пока он не захлопнул за собой дверь и не повернул ключ.
— Тише, — прошептала она, — не разбуди детей, — и добавила: — В такой дождь ты на улице?
— Ты недовольна? Хочешь, чтобы я ушел? — пошутил он.
— Не говори глупостей. Хотя ты давно не приходил.
— Bokkie, bokkie, — засмеялся он. Они стояли в дрожащем свете.
Ее жесткие волосы были заплетены на ночь в две короткие косы по обеим сторонам лица, и он видел тяжелые холмы ее грудей под старой, застиранной фланелью ночной рубашки. Он шел следом за ней по комнате, стягивая на ходу мокрый плащ, мимо детей, которые ворочались и бормотали во сне на диванчике.
— Здесь тепло и приятно, — сказал он.
— Я зажгла примус, — ответила Фрида. — Но он плохо горит. — И, зайдя за занавеску, висевшую посреди комнаты, усмехнувшись, спросила:
— Ты пришел допить ту бутылку?
— Вот еще, — он засмеялся. — Какого черта.
Она поставила свечу на туалетный столик у кровати, и Чарли почувствовал, что у него пересохло во рту, когда он смотрел, как движутся ее полные округлые бедра под ночной рубашкой.
— Мать знает, что ты здесь? — спросила она с издевкой.
Он улыбнулся, расшнуровывая перепачканные в глине ботинки.
— Догадывается, наверное. Да ведь она говорит, что я уже взрослый.
— Но ты все никак не женишься, Чарли, — сказала она.
— Нет. Меня, видно, контузило на этой войне.
Упоминание о женитьбе огорчило его немного, и он попытался отшутиться, надеясь, что она не станет развивать эту тему.
Она стояла близко к нему, и свеча горела на туалетном столике рядом с грудой одежды и разных вещиц. Здесь были баночки с остатками питательного крема, дезодорантом, мазями, и облезлый тюбик губной помады, и обмылок туалетного мыла на блюдце, и растянутый пояс с подвязками — скопившаяся за месяцы добыча из хозяйского будуара. С засиженного мухами зеркала, словно захваченный в бою штандарт, поникнув, свисал рваный нейлоновый чулок.
Она улыбнулась ему, но свеча, как рампа, светила снизу и отбрасывала тени, выхватывая из темноты лишь блеск ее глаз, и он не мог видеть ее улыбку. Но он видел глубину ее глаз, их нежность и удивительную красоту, которой не замечал раньше, и она немного подалась назад и легонько отпихивала его, и вся затрепетала, и ладони его запели на ее теле.
— Чарли. Чарли. Чарли, милый!
— Что, Фрида? Что?
— Чарли, ну что ты так, опомнись…
Но сопротивление ее ослабевало под его ищущими руками, и она вздохнула глубоко и облегченно, когда он прижался к ее груди и почувствовал дрожь в ее теле и нежное ответное прикосновение грубых рук поденщицы на своем лице.
Между хижинами, вся в разводах трещин, в изломах и залитых водой колдобинах, шла короткая полоса асфальта, вскоре терявшаяся среди пыльного, пышного былья. Это был труп улицы, которая давным-давно умерла, задушенная, погибшая без присмотра, и теперь ее теснили осевшие на сломанные зады, прижавшиеся к земле хибарки, точно ждущие своего часа прожорливые гиены.
Там и сям вдоль несуществующей улицы еще стояли, доживая свой век, кирпичные оштукатуренные дома. Стекла в их окнах были выбиты, и фанера, ветошь и картон походили на черные повязки поверх пустых глазниц. Штукатурка со стен облетела, обнажив рваные раны кирпичной кладки, крыши держались тяжестью наваленных сверху булыжников. Дома эти стояли чуть в стороне от лачуг из картона и жести, с видом надменным, словно люди побогаче, вынужденные мириться со своей многочисленной бедной родней.
Ронни Паулс вынырнул на улицу между двумя хижинами и остановился на мгновение у края исковерканного асфальта. Мелкий дождь сыпал не переставая, он промочил насквозь плечи его куртки, а теперь, когда дождь бил ему прямо в лицо, вода стала затекать за ворот рубашки. Он поежился и туже надвинул на лоб кепку, чтобы вода не попадала в глаза.
