У церкви под липами лошадей собралось достаточно. Должно быть, подвод семь или восемь, что по нынешним временам оскудения веры не так мало. По соседству, например, его коллеге пастору Озолу, пришлось отменить богослужение в иванов день. Хотя это не совсем по-христиански, однако приятно сознавать, что у тебя дела идут гораздо лучше. В тот же Иванов день у Калнпетера народу собралось чуть меньше половины церкви; и это, несмотря на то что местное культурное общество устраивало гулянье с иллюминацией и соревнованиями по прыжкам в длину.
Под липами стоит и желтая рессорная тележка Луциса с кожаным фартуком — кто ж ее не знает! Проходя мимо, пастор заткнул концы вожжей за шлею, чтобы лошадь, все время отбивавшаяся от мух, не втоптала их в навоз. Заметив, что у лошади шерсть немного вытерта, он покачал головой. Хозяин Луцей становится слишком нерадивым, придется ему в дружеской форме указать на это. Пастор уже вполне чувствовал себя совладельцем богатого хутора: кто ж, как не он и Мале, унаследует дом и все имущество, когда господь призовет к себе стариков.
Открывая двери ризницы, пастор Людвиг Калнпетер вдруг так и застыл на месте с вытянутой рукой и занесенной над порогом ногой. Ему послышался какой-то странный гул. Сердце у него замерло от радостного предчувствия. Нет, не может этого быть! Просто невероятно! Ведь только сию минуту небо было голубое и гладкое, как доска. Потом он еще не успел отслужить молебствие о том, чего так жаждал весь приход. Нет, нет!
А сердце кричало: «Да, да, да!» Но пастор не осмеливался надеяться на такую милость, да еще, так сказать, авансом. С его стороны это было бы непростительной дерзостью и высокомерием, которое никогда не остается безнаказанным.
Пока он еще собирался переступить через порог, гул раздался снова и на этот раз совершенно отчетливо. Взглянув за Даугаву, в ту сторону, откуда обычно приходили все дожди, пастор увидел выползавшую из-за бора темную изогнутую тучу, похожую на большую лошадиную голову. Ветер стал сильнее и подул с той же стороны. Солнце накалило белую каменную стену, и дверная щеколда обжигала ладонь. Теперь на небе была уже не лошадиная голова, а огромная, похожая на овальную ковригу хлеба, груда иссиня-черных туч, которые быстро заволакивали небосвод.
Яснее ясного — надвигался дождь. Гул раздавался все чаще и сильнее, время от времени из недр тучи сверкали молнии.
Пастор задрожал от счастья. С чувством смирения и глубокой благодарности возвел он взор ввысь, где, судя по всем данным, должен обитать тот, кто солнцу повелевает сиять, ветрам дуть и дождю литься. Всевышний услышал голос его сердца, прежде чем пастор отверз уста свои для молитвы. «Велики дела твои, о господи!» — подумал пастор и закрыл за собой дверь.
Из церкви доносились звуки органа и усердное пение прихожан. В ризнице старый Бридис держал уже наготове талар, чтобы помочь пастору одеться. Старик выглядел сегодня как-то особенно бодро, на лице его проступала улыбка. Застегивая пастору воротничок с двумя крестиками, он не выдержал — засмеялся и сказал:
— А ведь будет дождь, ваше преподобие!
Пастор предусмотрительно скрыл свою радость.
— Если бог даст. Если бог даст.
Бридис взглянул в узкое окно, за которым пока не было видно ничего особенного, и кивнул головой.
— А я говорю — будет! С самого утра было заметно. Пекло так, что чертям тошно. Телята прибежали домой еще до завтрака. И колокол звенел, словно его ватой обернули. Это все к дождю, не иначе.
Пастор был непоколебим в своем бесстрастии.
— Будем надеяться.
Но Бридис не унимался.
— Да и ждать больше некуда. С этой чертовой жарынью конец пришел. Всю капусту червем покрыло. Старуха моя пошла полоть, а вернулась словно в золе вывалянная. От юбок пыль столбом.
Мирская болтовня звонаря мешала пастору сосредоточиться на заученном конспекте проповеди. Он заторопился в церковь, где уже приближалось к концу пение псалма. Пятьсот первый псалом как нельзя больше приличествовал случаю:
На боге зиждется мой дом.
И я спасаюсь в доме том:
Скале в морской пучине не опасно,
Коль буря разбушуется ужасно.
Войдя в алтарь и став на колени спиной к прихожанам, пастор Людвиг Калнпетер сразу услышал, что они пели с особенным воодушевлением. После такого вступления и проповедь всегда производит более сильное впечатление. Он встал с колен, повернулся к прихожанам и, опустив, как всегда, голову, стал наблюдать из-под опущенных ресниц свою паству.
Довольно вместительная церковь заполнена почти наполовину — это неплохой признак. Засуха привела сюда даже тех, кого обычно можно увидеть только по большим праздникам. Вот сидит на первой скамье, положив шапку на пол, Ерцен. Поет изо всех сил, далеко отставив книгу псалмов. Ага, узнал дорогу в храм, когда лоза всевышнего ударила по нему как следует и рожь на буграх начала осыпаться! У стены, на своем месте, сидит Рачиниете — ее легко узнать по желтому шелковому платку и громкому, как труба иерихонская, голосу. И тут сердце пастора радостно забилось: он увидел прислоненный к стене огромный зонтик Рачиниете. Жива еще вера в народе, жива! И никогда верующий не будет посрамлен в своей вере. Та же Рачиниете убедится в этом!
Из-под опущенных ресниц пастор бросил взгляд налево и сразу нашел тех, кто интересовал его больше всего. Там сидели сам хозяин Луцей в летнем сером костюме и хозяйка в шляпке. С тех пор как ее дочь Мале окончила Драудзиньскую гимназию в Риге, она без шляпки никуда не показывалась. Посередине, стройная и прямая, сидела сама Мале. Ее рыжеватая стриженая голова резко выделялась на фоне белого жилета купца Смилги. И так как женщины имели обыкновение наблюдать за ней. когда пастор выходил в алтарь, то Мале заранее надула губы и уставилась куда-то в стену. Пастору такая застенчивость пришлась не совсем по вкусу, и он решил сегодня же ласково пожурить ее, когда они все, как было условлено, прямо из церкви поедут в Луци.
Когда пастор поднялся на кафедру, в церкви уже заметно стемнело. За окном ветер с силой раскачивал верхушки лип. И когда умолк орган, стало слышно, как гром загрохотал над самой крышей. Шеи прихожан вытянулись по направлению к окнам. На лицах были написаны радостное ожидание и изумление. Воистину их пастор не солгал им. Истинная вера не посрамлена! Горячая молитва в алтаре помогла свершению чуда.
«…Как лань стремится к потокам воды…» Клиянским прихожанам ни разу не пришлось слышать такой громовой проповеди с тех пор, как епископ Ирбе прислал им этого пастора. Голос его рокотал, точно взрываясь от внутреннего напряжения, потом опять стихал и, словно легкий ветерок, шелестел над головами паствы. Временами пастор становился ужасающе высоким и. воздевая руки, почти касаясь ими свода кафедры и прикрепленного к нему духа святого в виде белого резного голубя. Но потом опять сжимался, становился таким маленьким, что над кафедрой виднелись лишь его коротко остриженная голова и белый воротничок с уголками в виде крестиков. По лицу пастора пробегала вся гамма эмоций, начиная от мрачного отчаяния и кончая блаженством просветленной радости. На челе его, как в божественном зеркале, отражались переживания всего прихода.
Жестокой засухой казнил господь людей за их маловерие и прегрешения. Его бич беспощадно поражал всех и вся. Но когда паства покаялась и усердно помолилась вместе со своим пастырем, то смягчилось сердце гневного судии, и он дал пролиться небесной росе на праведных и нечестивых.
Шеи прихожан еще сильнее вытянулись по направлению к окнам: и в самом деле там уже раздавалась частая барабанная дробь, блеснула белая молния, и по стеклам протянулись тонкие серебристые нити.
Чем дальше, тем сильнее барабанило снаружи. Пастор помолился за новорожденную, третью по счету девочку хозяина хутора Плявниеки Йоргиса Блигзны и его жены Лизы, урожденной Лиелкай, затем за кровельщика Яна Коса, погребенного в прошлую среду. При этом был спет приличествующий стих: «Не рыдай, вдовица». Орган гремел, видимо, старый Бридис старался вовсю. Однако все звуки покрывала иерихонская труба Рачиниете. Взглянув вниз, пастор заметил, что зонтик она поставила между коленями и держала обеими руками, словно видела в нем единственное свое спасение. Взгляд ее был устремлен вверх, в окно. Когда пастор посмотрел туда, уже не просто дождь, а ливень, сплошной поток катился по стеклам, с грохотом сотрясал железную крышу церкви.
Чудо свершилось! Пастор Людвиг Калнпетер стоял, устремив взгляд к своду кафедры, молитвенно сложив руки. Казалось, что голубь с распростертыми крыльями вот-вот слетит ему на голову.
Минута была торжественная и впечатляющая. Сам пастор отлично это чувствовал, и ему хотелось по возможности продлить ее.
