Маркаров сел в автобус № 1а и поехал в центр.
Пятиэтажную гостиницу «Тайга» заселили актеры и обслуживающий персонал театра. Второй гостиницы в Приангарске нет, и туго пришлось всем другим командированным, не знакомым с музой Мельпоменой.
Холодным долговечным блеском на барьере у администратора отсвечивала черная стеклянная табличка с золотыми буквами: «Свободных мест нет».
Приезжие шатались по вестибюлю, кляня про себя театр, натыкаясь на чемоданы, пузатые портфели и не находя себе места; диваны, кресла и стулья заняты еще со вчерашнего вечера.
Маркаров узнал, в каком номере живет Кононова, и уже собирался подняться, но увидел ее, спускающуюся по лестнице.
Если было бы позволено сказать так про женщину, она гнедой масти. Светло-каштановые волнистые волосы, едва касающиеся плеч, коричневые глаза. На ней узкие серые брюки с мужским поясом, голубая водолазка под синей джинсовой курткой и кеды.
С восточной церемонностью Маркаров протянул букет:
— Это моя верительная грамота, товарищ Лиза.
— Мерсибо. От кого грамота? И кому верить?
— От бригады монтажников Шестакова. Одна седьмая часть лепестков, пестиков и тычинок лично от меня. Хотим вас поблагодарить, товарищ Лиза.
— Лизой я была вчера. Сегодня я Джульетта.
— Примите также извинения бригады. В нашем стаде есть и одна, не научившаяся вести себя в театре, паршивая овца. — Он принял величественную позу и продекламировал: — Приношу вам все извинения, какие позволяет мне принести моя гордость. «Антоний и Клеопатра». Шекспир Вильям.
— Вы про «клюе-е-ет»? — она похоже скопировала Садырина и засмеялась.
— Именно.
— Поставьте, Тимофеевна, в воду, — она передала гардеробщице цветы. — Пусть постоят у вас, пока вернусь.
Кононова зашла за барьер, там за пустыми по-летнему вешалками стояло ведро с клейстером и большой кистью, лежал толстый бумажный рулон.
Нагрузилась всем этим и направилась к выходу. Маркаров перехватил ведро, открыл перед ней дверь, и они вышли из «Тайги».
— Я помогу.
— А вы не торопитесь?
— Мы сегодня во вторую смену.
— Хотите прогуляться со мной по городу?
— Уже гуляю.
— Только я должна вас предупредить — это не увеселительная прогулка. Работа муторная, хлопотная. А я не всегда выдержанная. Бываю и капризная, и вспыльчивая.
— Ничего, это закалит мое терпение... А я не знал, что Джульетта служит в театре расклейщицей афиш.
— Хочу все это проделать, пока не хватилась тетя Поля, — объяснила она, не приняв его шутливого тона. — У нее тромбофлебит и сильно болят ноги.
В Приангарске не было ни одной афишной тумбы, щита, и афиши предстояло клеить, вешать где придется — лишь бы бросались в глаза.
Первую афишу она наклеила на забор возле павильона «Пиво — воды», где толпились одни мужчины.
Расклейка требовала своей маленькой ловкости: надо быстро разгладить ладонями афишу от центра к углам, чтобы она не сморщилась до того, как схватится клейстер.
Маркаров освоил эту нехитрую технику. Теперь Кононова держала бумажный рулон и подавала листы.
Во время их обхода-объезда города он замечал любопытные взгляды, обращенные на спутницу, и это было ему приятно.
Вряд ли ее узнавали в лицо театралы. На ней не было ничего кричаще нарядного, бросающегося в глаза, кроме зеленой косынки необычного тона.
— Каждая красивая женщина знает, что хороша собой, — сказал он. — Только одни самовлюбленно помнят об этом всегда, а другие вспоминают изредка. Как будто вы относитесь к другим?
— Вспоминаю изредка, но всегда в нужные моменты... Вы имеете в виду только внешнюю, так сказать, визуальную красоту? Не забывайте и о моей душевной красоте, — засмеялась она. — А любуются они не мной, а моей косынкой. Верно, красивая?
— Очень.
— Модный цвет. Называется почему-то «пьяная зелень»... Цвет ближе к тине, чем к траве, почти болотный. Мне эту косынку подарила знакомая манекенщица. Ездит по разным странам, демонстрирует советские моды...
— Манекенщице, наверное, полегче живется, чем актрисе?
— Безусловно. Ей не то что петь — даже говорить не нужно. Можно заикаться, шепелявить, картавить. И получают побольше нашего. Вот выгонят меня из театра за бездарность — подамся в манекенщицы. Похаживай себе и покачивай бедрами, показывай колени и оголенные плечи, спину. — Она не могла отказать себе в удовольствии и прошлась перед ним заученной походкой манекенщицы с заученной улыбкой на лице. — И приодеться легче. Им старые модели продают за бесценок. Найдут ерундовый изъян или придумают, что нашли его, — уцененный товар. Меня охотно взяли бы в Дом моделей. Габариты фигуры близки к классическим, отвечают самым строгим стандартам.
— У меня вот с некоторыми философами мысли сходятся, и то не хвастаюсь. Ни стандартами, ни классическими габаритами.
Она охотно рассмеялась и спросила вдруг:
— А что это вас занесло так далеко от родных мест?
— Не так далеко, как высоко. В жизни иногда курьером работает тот, кто родился сторожем, а верхолазом — по призванию водолаз. И наоборот. Еще два года назад я учился в Тбилиси, но заскучал на своем философском факультете. А впервые попал на стройку, когда поступал в университет. Копил производственный стаж. В университете мне не понравилось. Уехал сюда, в Восточную Сибирь, снова на стройку. Захотел теорию проверить жизненной практикой. Как Сальери алгеброй поверял гармонию. Но философы всегда со мной: Сократ, Энгельс, Фрейд, Гегель, Спиноза, Монтень. Философы дают полет мыслям! Философия приучает душу довольствоваться собой, помогает выйти за пределы собственного «я» и, если велит участь, мужественно отказываться от радостей, привносимых извне.
Нонна с интересом посмотрела на него, остановилась, чуть улыбнулась и продекламировала романтически-приподнято:
Рассыльными любви должны быть мысли.
Они быстрее солнечных лучей,
Несущихся в погоне за тенями,
Вот что торопит почту голубей
И отчего у Купидона крылья...
А как вас зовут?
— Мартирос Маркаров. Тезка нашего великого художника Сарьяна. Сокращенно Мартик. Но меня тут по имени редко зовут, прозвали Антидюринг. Если помните, так называется работа, где Энгельс полемизирует с господином Евгением Дюрингом. У меня небольшая библиотечка, и «Анти-Дюринг» ездит со мной по стройкам. Благодаря философам я не знаю докучной праздности. Стоит окунуться с головой в книгу — и можно избавиться от шумного, надоедливого соседа по койке, оказаться наедине с собой. Что греха таить, в юности я обращался к философам, чтобы при случае похвастаться своей ученостью. А теперь наслаждаюсь их благоразумием. Иные трактаты таят свою мудрость не первое тысячелетие. И по-прежнему будят мысль, питают ум, не только память...
Они поравнялись с окном аптеки, в витрине висела афиша «Ромео и Джульетта».
— Джульетта — Нонна Кононова, — прочитал Маркаров и посмотрел на спутницу. — Значит, вы примадонна? У вас, судя по афише, и замены нет.
— Только в этом спектакле. В Свердловске играю во втором составе. Например, Лизу в «Дворянском гнезде» чаще играет народная артистка Катунина. Она на гастроли не поехала. Хорошо, что вчера я играла. После того выкрика у Катуниной мог случиться сердечный припадок... Я могу разволноваться, но с ног меня такими щелчками не сбить. В этом театре я только второй сезон. В прошлом году мы гастролировали в Академгородке, под Новосибирском. А теперь, как видите, осмелели, забрались еще дальше. Сама я — москвичка. Первый раз, можно сказать, в такой глухомани... Не обиделись за свою берлогу?
— Мы оказываем гостям не только медвежьи услуги, — он поднял ведро с клейстером и подержал в вытянутой руке.
— Я и раньше считала, что медвежий угол — понятие не географическое. Можно найти себе берлогу, обставить модерновой мебелью и уползти туда, даже если берлога где-нибудь в центре Москвы, недалеко от ГУМа, ЦУМа или другого универмага. Думаете, нет москвичей, которые ни разу не были в театре? Позавчера, когда шел спектакль, я не была занята в последнем акте, вышла на площадь. И увидела машины, которые привезли зрителей из таежных поселков. Ни один водитель не остался в своей машине, все сидели в зрительном зале! Поверьте, даже разволновалась...
Возле почты они наткнулись на фургон — фанерный домик, приколоченный к бортам грузовика. Над козырьком шоферской кабины надпись «Люди». Входная дверь сзади, три железные ступеньки, на задней стенке трафареты: «На ходу не прыгать!» и «Не стой на подножке!»
Дверь раскрыта настежь, скамьи вдоль стен. В дверях лежала собака и равнодушно поглядывала на улицу.
— Мы настолько бедны, что возим людей в этих будках?
— Не хватает автобусов, — объяснил он.
— Написали бы тогда «Пассажиры». А то «Люди».
— Да, не очень-то приятно чувствовать себя «людиной», доставляемой на работу или в общежитие после работы.
