Прости, родная тень! Но, глядя на звёзды, мы говорим уже иначе: - Не пройдут и сотни лет, как звёзды будут нам милыми братьями. Ибо путь жизни будет найден. Два тихие слова "Бог и Любовь" - две неугасимых звезды в удушливой тьме жизни, мёд, чаще терн в душе человечества, неизбывное, извечное, что как океан омывает утлый островок нашей жизни, - выведет нас "к Материку желанной суши".
Это писалось уже в преддверии выхода первой книги "Сосен перезвон", где были собраны стихи, в большинстве своём рождавшиеся на фоне эпистолярного общения с Александром Блоком.
… А что из себя представлял клюевский, "из самых ранних" Давидов псалом, мы не знаем и лишь можем предположить, что это была вариация на один из многочисленных христовских гимнов, где воспевалось совместное радение с воскресшими Христом, Саваофом и Богородицей.
На горе, горе, на Сионской горе
Стоит тут церковь апостольская,
Апостольская, белокаменная,
Белокаменная, златоглавая.
Как во той ли во церкви три гроба стоят,
Три гроба стоят кипарисовые.
Как во первом во гробе Богородица,
А в другом во гробе Иоанн Предтеч,
А в третьем гробе сам Иисус Христос.
Как над теми гробами цветы расцвели; На цветах сидят птицы райские, Воспевают они песни архангельские. А с ними поют все ангелы, Все ангелы со архангелами, С серафимами, с херувимами И со всею силою небесною…
Под это ангельское пение встаёт из гроба Богородица, за ней - Иоанн Предтеча и ставит "людей божиих во единый круг на радение", а сам скачет и "играет по Давыдову"; встал Иисус Христос и "поскакал в людях божиих"… Вариаций на тему Воскресения и сошествия "с небеси Духа Святого" на благоверных было множество, и авторство этих гимнов давным-давно утеряно…
"Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой, - записывал в дневнике А. С. Суворин. - Кто сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, тогда как Толстой колеблет трон Николая II и его династии". Неизвестно, знал ли Клюев об обращении Льва Толстого "Царю и его помощникам", широко расходившемся в списках. Обращение это было написано после студенческих выступлений и отдаче в солдаты 183 студентов Киевского университета. В этом обращении, где, в частности, подчёркивалось: "Обращаемся к вам не как к врагам, а как к братьям, неразрывно - хотите ли вы этого или нет - связанным с нами так, что всякие страдания, которые мы несём, отзываются и на вас, и ещё гораздо тяжелее, если вы чувствуете, что могли устранить эти страдания и не сделали этого, - сделайте так, чтобы положение это прекратилось", - были сформулированы "малые" требования, "чтобы люди перестали волноваться и нападать на вас". Первые три комплекса требований - "уравнять крестьян во всех их правах с другими гражданами", "перестать применять так называемые правила усиленной охраны, уничтожающей все существующие законы", "уничтожить все преграды к образованию, воспитанию и преподаванию" - естественно, выполнены не были, и Николай II перестал бы быть самим собой, если бы обратил на них своё благосклонное внимание. Зато четвёртый…
"Наконец, в четвёртых, и самое важное, нужно уничтожить все стеснения религиозной свободы. Нужно:
а) уничтожить все те законы, по которым всякое отступление от признанной правительством церкви карается как преступление;
б) разрешить открытие и устройство старообрядческих часовен, церквей, молитвенных домов баптистов, молокан, штундистов и др.;
в) разрешить религиозные собрания и религиозные проповеди всех исповеданий;
г) не препятствовать людям различных исповеданий воспитывать своих детей в той вере, которую они считают истинной".
Через четыре года после этого Обращения, когда Россия была охвачена первой революционной смутой, был принят "Высочайший указ об укреплении начал веротерпимости" - явно не без воздействия толстовского письма. Но об этом ещё речь впереди.
…С ТЬМОЮ СМЕРТНЫЙ БОЙ
* * *
Песню и плач переплавили и перепутали (знамо, на Волге на то отродясь мастаки!), девка, идущая замуж, метель в неприкаянной удали, певчие в храме, бредущие вдаль бурлаки.
Вкруг аналой обходя даже об руку с милыми, плачем заране - опять в русском небе ни зги. Русская воля закатными писана вилами по жигулёвской стремнине в районе Самарской Луки.
У атамана Барбоши спроси, сколь сладка она, волюшка? Лишь усмехнётся печально в ответ гулевой атаман. Свистнет в три пальца, буй-ветром закатится в полюшко и поминай, яко звали… Ан, явится снова незван!
Заревом вспыхнет опять гость желанный-непрошеный.
Что бы податься за Камень за волюшкой горькой? Так нет!
КАН Диана Елисеевна родилась в 1964 году. Окончила МГУ им. Ломоносова и Высшие литературные курсы. Автор книг "Подданная русских захолустий", "Междуречье", "Високосная весна", "Согдиана", "Бактрийский горизонт", а также автор многих публикаций в московских и региональных изданиях России. Член Союза писателей России. Живёт в г. Новокуйбышевске Самарской области
Кровью исходит рассвет над Поляной Барбошиной. Заревом-кровью исходит над нею рассвет.
…Волга родная, какого ни попадя аспида встарь прибивало волною к высоким твоим берегам. Вверх до Валдая да вниз до могучего Каспия песни об этом поются - аж слёзы текут по щекам.
* * *
То полбеды - мигранты на базарах нам нашу же картошку продают. А то беда, когда в Кремле хазары законы людоедские куют.
То полбеды - угрюмые шахиды. Ведь с их угроз наш дух велик возрос. А то беда - елейные хасиды, Россию распродавшие вразнос.
Но паче бед, отчаяний всех паче - мы сами, современники мои, с чьего согласья - и никак иначе! - Россия тонет в собственной крови.
* * *
Скоро выпадет снег, и смиришься: надеяться нечего
на посулы тепла от лукавой поры золотой.
Станешь споро метать из печи духовитое печиво…
Разве ж было такое возможно холодной голодной весной?
Нет, не зря подъедушкою и побирушкою величали хозяйки весну, заглянув по весне в хлебный ларь. Угощая детей по сусекам сметённой ватрушкою. Обратясь к караваю: "Поклон тебе, хлебушко-царь!"
Без поклона не вынешь его из печи,
без молитвы опара не строится,
без знамения крестного в горло не лезет кусок…
До чего хороши калачи и ватрушки на Троицу -
ешь от пуза, да только потом затяни поясок.
Затяни поясок - ну не всё ж тебе времечко сытое! Щедрый лишь на советы, нагрянет бесхлебный июнь: "Нет ли жита, в амбаре случайно забытого? Загляни-ка в амбар, в закрома опустелые дунь…"
И опять недосуг посидеть-погрустить у оконышка. И опять - двадцать пять! - в услуженье у хлеба ходить. По амбарам его соскребать до последнего зёрнышка, делать хлебу помин, чтоб с почётом его проводить.
А потом недосуг любоваться цветущей пшеницею. Вновь пора засучать рукава, словно пращуры встарь… Золотая пора хлебороба поющею жницею, пот смахнувши со лба, возглашает: "Хвала тебе, хлеб-государь!"
Он, неспешно царь-колосом во поле вызревший в золото, был с земными поклонами собран в царь-сноп, что тяжёл. Положенный в семейный закром и на мельнице смолотый, водружался на стол, превращая последний - в престол.
* * *
О, Русь моя! Уже который год окутана предательским туманом - прицельный взгляд из-под бровей вразлёт, - ты ждёшь засадный полк на поле бранном.
Пурпуром царственным горит твоя заря, всё предвещая - беды и победы. От Калина до Сталина-царя безбытностью была твоя безбедность.
Не меч, не щит, не сабля, не топор, не ось тележная пугают свору бесью - её страшит твой скорбно синий взор, молитвенно пристывший к поднебесью.
Казалось бы, мелькнул и снова нет
(в свинцовых тучах безвозвратно скрылся),
но страшен бесам неотмирный свет,
что на тебя хоть каплею пролился.
О, Русь, ты заслужила этот миг, оплаченный веками слёз и горя!… С тобою Михаил Архистратиг, Илья-пророк, Георгий Змееборец…
Омыта светом, станешь вновь собой. И луч, как меч, разгонит бесов ада… И не проигран с тьмою смертный бой, пока с тобой небесный полк засадный.
/Г/ГУ/
"ТАМ, НА ЧУКОТКЕ…"
ГЛАВЫ ИЗ ЧЕТВЕРТОЙ КНИГИ РОМАНА "ЖИЗНЬ МОЯ, ИЛЬ ТЫ ПРИСНИЛАСЬ МНЕ?…"
