И опять окопы, опять перестрелки и артналёты — позиционная война.
— Ваше благородие, к командиру роты…
В землянке у ротного уже находился Сомов, на столе карта.
— Завтра наступление, ровно в шесть утра. Учтите, господа, что на нашем участке австрийцев сменили немецкие егеря. Так что глядите в оба!
Из первой линии окопов немцев выбили без труда.
Аркадий бежал впереди полуроты. Внезапно высота ощерилась огнём. Завизжала шрапнель. Аркадий обернулся. Полурота откатывалась назад, оставляя на земле убитых.
— Вперёд! За мной! — Аркадий махнул наганом в сторону высоты.
Внезапно что-то сильное оторвало его от земли, подбросило. Он почувствовал щекой холодную грязь, и наступила темнота.
Очнулся он в немецком госпитале. Ему повезло. Он попал в офицерский лагерь в Лотарингии. Совсем близко от границы Франции. Каждое утро, как только зажили раны, Харлампиев занимался гимнастикой и обливался ледяной водой. Он ждал, когда вернутся силы, чтобы бежать. Через фронт во Францию…
…Часовой уже в двух шагах. Ноздри Аркадия уже чувствуют запах дешёвого табака. Вот он подошёл к углу.
Удар!
Голова солдата дёрнулась, лопнул лакированный ремешок каски. Путь свободен. Аркадий перешагнул через неподвижное тело и скрылся в темноте.
Ранней была четвёртая военная весна на Западном фронте. Бесконечные дожди, зарядившие в середине марта, размыли землю. Жидкая, вязкая грязь остановила войну. Выдохшиеся в бесплодных атаках армии отсиживались в мокрых окопах, отдыхали. Солдаты радовались дождю, давшему им небольшую передышку, увеличивающему их шансы выжить в этой опостылевшей и ненужной им войне.
И в этот день, как и вчера, начался дождь. Начался, словно услышал тысячи молитв, просивших бога послать его. Сидеть в мокрых окопах всё же значительно лучше, чем гибнуть на сухой от солнца нейтральной полосе.
Рядовой первого класса 17-го линейного полка французской армии парижанин Поль Матье заступал на пост ровно в полночь.
Капрал — разводящий, невыспавшийся и злой, на прощание ткнул Поля кулаком в бок.
— Смотри, Матьё, боши не спят, если же ты вздумаешь дремать на посту, я поломаю тебе рожу, верблюжий недоносок.
Поль промолчал. Ему было лень ругаться с капралом.
— Понял?
— Ладно, следи за собой, когда пойдёшь в сортир.
— Ну, ну, ты!
Он слышал, как прочавкали в окопе шаги разводящего. Сейчас капрал залезет в блиндаж, закурит трубку… Чертовски хотелось курить. А может, попробовать? Нет, опасно. Командир роты капитан Перье лазит по окопам. Увидит — не вылезешь из ночных дежурств.
Внезапно дождь прекратился. Сырой ветер с моря разогнал тучи. Над окопами повисла луна, огромная, как фонарь на площади Этуаль.
Поль, прислонившись к стене траншеи, сосал пустую трубку. Тишина.
До смены далеко. Часа полтора ещё. А может, присесть на дно траншеи и попытаться раскурить трубку?
И вдруг… Он почувствовал всем существом своим, что в этой ночи есть ещё кто-то. «Немецкая разведка?»
Поль отошёл на несколько шагов вглубь траншеи и взял винтовку на изготовку.
Точно, ползут! Он уже отчётливо слышал, как чавкает грязь под тяжестью человеческого тела. Горячая волна ярости захлестнула его, он повёл стволом в сторону шума и выстрелил.
Грохот винтовки разорвал ночную тишину. Траншея ожила. Раздались свистки сержантов, обрывки команд, топот сапог и звон оружия.
— Первая рота, в ружьё!
На левом фланге, словно спросонья, лихорадочно забился пулемёт.
К Полю подбежал сержант Боригар.
— Что там, Матьё?
— Ползут, сержант… — Поль не успел договорить, как почти у самого окопа услышали срывающийся голос.
— Не стреляйте, не стреляйте! Я русский офицер. Бежал из плена.
— Русский офицер? — удивился сержант. — Ползите сюда. А вы, ребята, будьте наготове, знаю я эти штучки бошей!
Через бруствер, тяжело дыша, перевалил человек.
— Кто вы такой? — строго спросил сержант.
— Русский офицер, бежал из плена, отведите меня к командиру роты.
Капитан Перье встретил задержанного холодно. Он брезгливо, двумя пальцами, взял его документ, повертел в руках, пожал плечами и бросил на стол.
— Садитесь.
Капитан подвинул ему табуретку.
— Рассказывайте.
— Я прапорщик 184-го Ундомского полка Аркадий Харлампиев, бежал из офицерского лагеря в Эльзасе. Я семь суток почти ничего не ел.
Капитан удивлённо поднял брови. Русский говорил на прекрасном французском языке, с парижским акцентом.
— О, мосье, вы говорите как истинный парижанин.
— Я пять лет, капитан, жил во Франции, в Париже, учился в Школе изящных искусств.
— Минутку, мосье. Вестовой, немедленно принеси поесть господину русскому офицеру и коньяка. Отдыхайте, мосье Харлампиев, утром мы вас отправим в штаб бригады.
Командир бригады, тучный багроволицый генерал, с изумлением глядел на человека в грязной, рваной неизвестной форме.
— Вы герой, мосье, рад пожать руку доблестному офицеру союзной армии. Но ваш вид…
— Я полз на брюхе из Эльзаса.
— О бедный, отважный русский! Скорее, скорее в ванну и переодеться.
Аркадий чуть не заснул в ванне. Господи, какое наслаждение сбрить щетину, надеть чистое бельё! Аркадий взглянул на себя в зеркало. Из синеватого полумрака глядел на него худощавый французский офицер без погон и в кепи, лихо сдвинутом набекрень. Аркадий снял китель, отцепил от своей гимнастёрки погоны, аккуратно вытер их и прикрепил на французский мундир.
Вот так-то лучше!
После обеда командир бригады, крепко пожав ему руку, сказал:
— Мы снеслись с вашим военным атташе генералом Игнатьевым. Он ждёт вас в Париже. Моя машина к вашим услугам.
— Мерси, генерал.
Огромный зелёный «ситроен» на рассвете ворвался в Париж. Оглушительно чихая в узеньких улочках предместья, он наконец выскочил из лабиринта улиц на Рю де Гринель, где помещалась канцелярия русского военного атташе.
«Вот мы и вновь встретились с тобой, Париж! Ты всё такой же гостеприимный и изящный. Всё те же ажаны на углах, всё те же тележки зеленщиков, так же, как флаги, висят на окнах матрасы».
Машина затормозила.
— Приехали, лейтенант, — улыбнулся шофёр, — желаю удачи.
В канцелярии Харлампиева встретил дежурный ротмистр. Не дослушав рапорта, он поманил Аркадия за собой.
В небольшом кабинете навстречу Харлампиеву поднялся огромного роста красавец генерал.
— Ваше превосходительство, честь имею явиться, командир второй полуроты первого батальона 184-го Ундомского полка, прапорщик Харлампиев, бежал из плена!
— Похвально. Очень похвально, прапорщик. Во-первых, позвольте поздравить вас с праздником, с русской революцией.
— Как революцией? Когда?
— В феврале. Царь низложен, власть в России принадлежит народу.
— Ваше превосходительство…
— Э-э-э, не так, прапорщик. Теперь зовите меня «господин генерал». Да вы присядьте, расскажите о себе.
Через два часа Харлампиев вышел из канцелярии военного атташе. Граф Игнатьев своей любезностью очаровал Аркадия. Ему выдали жалование за всё время плена, русский паспорт, офицеры канцелярии подобрали ему новую форму.
Он идёт, позванивая шпорами, придерживая левой рукой шашку, бьющую по сапогам. Он опять идёт по Парижу. Нужно непременно найти Гастона.
Вот она, маленькая улочка, на которой живёт его тренер. У дверей дома Аркадий на секунду остановился, перевёл дыхание. Старина Гастон! Сколько лет прошло с того летнего вечера, когда Гастон провожал его на Северном вокзале! Защемило в груди, глаза стали влажными.
«Фу ты чёрт! Совсем паскис. Того гляди заплачу…»
Аркадий поправил портупею и нажал на ручку двери. Где-то в глубине звякнул колокольчик.
Консьержка в засаленном халате выросла на пороге. Она подозрительно оглядела военного в незнакомой форме.
— Что угодно, мосье?
— Мосье Тиль дома?
— Нет, господин Гастон в это время всегда пьёт пиво в кафе на углу. А кто вы такой, мосье?
— Я русский офицер, его давнишний друг.
— О, русский, — консьержка расплылась в улыбке, — конечно, конечно. Мосье Гастон будет очень рад.
— Спасибо, мадам, до свидания.
Вновь коротко звякнул колокольчик. Как он мог забыть любимое кафе Гастона! Ну конечно же, сейчас время аперитива! Гастон там пьёт своё пиво и спорит о политике. Его столик у самого окна, в углу. Как он мог это забыть!
Гастон сидел за тем же самым столиком. Аркадий, нарочно громко звеня шпорами, под изумлённые взгляды посетителей прошёл в угол, к столику Гастона. Старый тренер не поднял головы: мало ли кто из тыловых пижонов звенит шпорами!
— Здравствуй, старик.
Гастон поднял голову. Нет! Не может быть!
— Аркадий, мой мальчик, ты не забыл старика!
