– Жиклеры надо продуть, – сказала Нюра, – всю дорогу мучилась: чихает, стреляет.
– Так ты посвети! Переноска есть?
– Какая там переноска!
– Беда с вами!
Он принес свою переносную лампу, присоединил ее к аккумулятору – маленькая лампочка вспыхнула ярким светом.
– Ну и загажено! Клеммы чистить надо да солидольчиком смазывать… Человек, Анна Никифоровна, любит ласку, а машина – смазку.
Его глаза становились то томными, «завлекательными», то лукавыми, то противными: самоуверенными, с оттенком превосходства.
Карбюратор оказался в порядке. Пришлось разобрать бензонасос. Из-под маленького фибрового клапана Демин вытащил едва заметную соринку.
– Пожалуйста, Анна Никифоровна, вот в чем загвоздка. Что вас еще мучает?
Нюра сказала ему и про тормоза, и про клапаны, и про все остальное.
У Демина вытянулось лицо. Он с грустью посмотрел на разложенные возле стога закуски, потом вздохнул:
– В клапаны ваши я не вмешиваюсь, а остальное посмотрим.
Демин был из тех водителей, которые не отойдут от машины, чья бы она ни была, пока не найдут причину ее неисправности. Их не следует путать с зеваками, которые как из-под земли вырастают у остановившейся на улице машины и выкладывают кучу нелепых советов. Демин принадлежал к подлинным автомобильным болельщикам. Эти люди отличаются непостижимым упорством и безграничным терпением. В поисках неисправности они способны кропотливо перебирать одну деталь за другой. Автомобиль для них – больше чем профессия: это их жизнь. Образование у них, как правило, – школа шоферов, знаний – не меньше, чем у механиков.
Свою бескорыстную помощь Демин сопровождал поучениями. Нюра его не перебивала: говори, только делай! Она показывала ему то одно, то другое. Пусть поработает, раз такой ученый! Тем более ухаживать собрался. В его кожаной инструментальной сумке было все, что может потребоваться шоферу в дороге, начищенное, как перед техосмотром, который бывает раз в год и до которого нерадивые шоферы откладывают приведение в порядок своих машин.
– Не знал я, что вы такие грязнули. Стажер и тот лучше машину содержит. Тысячи три пропылите – и в капиталку.
– Там видно будет.
– Эх, Нюрочка! Ты думаешь, я почему сто тысяч без ремонта наездил? Разве у меня особенная машина? Точно такая же, как твоя. А потому я наездил, что за всякой мелочью смотрю. Автомобильная техника – наука точная.
Он вдруг протянул руку к ее голове. Она отшатнулась, но в его пальцах был уже ее волос, тонкий и сразу завившийся.
– Этот волосок имеет толщину сорок микронов. А если шарик в подшипнике имеет отклонение от нормы на четверть микрона, его бракуют. Понятно, какая точность? А у тебя в баке дрова, в насос щепки попадают.
Он смотал на руке провод переноски и положил ее под сиденье.
У Нюры нашлось два малосольных огурца, кусок вареной говядины; Демин сбегал на озеро, принес воды.
Увлеченный ролью наставника, он говорил:
– Автомобиль, если хочешь знать, – это вся физика: механика – извольте; электричество – пожалуйста; свет и звук – будьте любезны. Самый совершенный аппарат, к вашему сведению. Только не ценим мы его, не жалеем. Напарник твой, Максимов, – шофер первого класса, а, наверно, не одну машину запорол. Небось в армии языком ее облизывал, старался, а теперь можно в грязи держать! Почему один шофер экономит бензин, а другой пережигает? Один шофер за всю свою жизнь ни одной аварии не сделает, а другой за год обменяет три талона? Машины одинаковые, люди разные.
– И дороги разные. – Нюра вздохнула.
– Да ведь на одинаковых дорогах по-разному работают. В Москве кругом асфальт, а один ездит триста тысяч, а другой и десяти не проковыляет. Нет, тут в другом дело!
– В чем же?
– А в том, – сказал Демин, – мне вот Королев рассказывал. Ездил он как-то с твоим Максимовым, сахар возили они или еще что, не помню.
– Сахар, – сказала Нюра, – Горторгу возили.
– Ломался Максимов, как медный грош, власть свою показывал; я, мол, хозяин на машине. А чем же он хозяин машине? Тем, что баранку крутит? Нет, извините, это еще не хозяин. Любого посади, баранку будет крутить. А если ты хозяин машине, так хозяйствуй на ней, понятно? Тогда у тебя и пробег и экономия – все будет.
– Это правильно, – согласилась Нюра.
– У тебя вот насос барахлил – сколько ты на этом бензина потеряла?
– А знаешь, сколько сегодня Максимов сжег?
– Сколько?
– Сорок литров.
– Вот видишь, если он даже пять рейсов сделал, и то пережег, а на вашем «колдуне» едва четыре нацарапаешь.
– Он шесть рейсов сделал.
– Шесть?! Сколько же он работал?
– Нормально, восемь часов!
– Этого не может быть!
– Я сама путевку видела.
– Значит, нагрел клиента на рейс.
– Я тоже так подумала.
– Нагрел, нагрел, опутал кого-то. На таких штуках и вылезает.
Он замолчал. Нюра зевнула, насмешливо спросила:
– Ну, еще что-нибудь расскажешь или можно спать ложиться?
– Да. да, конечно, ложись, – забеспокоился Демин, вставая, потом опять садясь, – ложись, вон я тебе подушки приготовил.
– Спасибо вам, я в кабине пересплю, не беспокойтесь.
– Нет, почему же? Это для тебя.
– А ты?
– Я устроюсь… Места много…
– Нет уж, – объявила она, – ты другое место поищи.
– Не волнуйся, – обиделся он, – я в машине лягу. Вот посижу немного и лягу.
– А не жестко тебе будет? – насмешливо спросила Нюра.
Он молчал.
– Чего ты дуешься?
– Ничего.
– Все-таки?
– Чего я тебе такого сказал? Хотел предложить как лучше, а там, пожалуйста, хоть в кузове спи.
– А я тебе разве чего говорю?
– Не говоришь, так думаешь.
– Что я думаю?
– Если я с тобой сижу, значит, уже что-то выгадываю… Ведь случайно мы здесь очутились.
Рассвет, заметный только тому, кто всю ночь, не смыкая глаз, провел в поле, уже раздвинул холодные дали горизонта, точнее очертил контуры леса. Где-то спросонья залаяла собака – сначала заливисто, потом все реже и реже, потом еще раз, для порядка, и замолкла. В поле пели сверчки, в сене что-то шуршало.
Демин сидел, обхватив руками колени, опустив голову. Нюра насмешливо смотрела на него. Ей был виден его профиль, и она впервые заметила то, чего не видела раньше: две глубокие морщинки, идущие от уголков рта к резко очерченному подбородку. Она чуть было не протянула руку, чтобы провести пальцами по его щеке. У нее захватило дыхание, она сидела, закрыв глаза, чувствуя горячее биение своего сердца и неожиданную слабость рук, опущенных к теплой, мягкой, притягивающей земле.
Открыв глаза, Нюра испуганно отстранилась от Демина: его лицо было совсем близко, и он смотрел на нее счастливым и растерянным взглядом. Она холодно проговорила:
– Вот именно случайно. С такими, как ты, такое всегда случайно получается: нынче – с одной, завтра – с другой. А разве это настоящее?
Он спросил:
– А что, по-твоему, настоящее?
Она встала, потянулась, высоко закинув над головой руки со сцепленными пальцами.
– Настоящее? Это уж любить так любить! Чтобы все, что у тебя есть, ему одному отдать.
– И есть у тебя такой?
– Может быть, и есть.
Она опустилась на приготовленные Деминым подушки.
– Ладно, посплю на твоей кровати, а ты, – она сделала повелительный жест в сторону своей машины, – ложись в моей кабине. Принеси мне телогрейку.
Он принес ей телогрейку. Вздрагивая не то от холода, не то от предвкушения сладкого сна, Нюра укрылась ею. Потом подняла голову, погрозила Демину пальцем:
– Смотри…
Через минуту он услышал ее тихое, ровное дыхание.
Докуривая папиросу, он походил некоторое время вокруг машин, потом вынул из Нюриной кабины еще одно сиденье, положил его невдалеке от девушки и, зарывшись ногами в сено, еще долго ворочался, стараясь лечь поудобнее. Устроившись, наконец, он прислушался к ровному дыханию Нюры. Она спала, ее грудь подымалась и опускалась под телогрейкой.
– Эх, жизнь наша! – пробормотал Демин, опять прислушался к ее ровному дыханию и закрыл глаза.
Мягкое покачивание автобуса усыпляло Полякова, по он не спал. Он находился в том состоянии полузабытья, когда разговоры соседей и шум мотора сливаются с туманными видениями, которые то возникают, то исчезают в отяжелевшем мозгу. На какую-то долю секунды он закрывал глаза, и перед ним пролетали картины, длинные, как жизнь. Он с усилием поднимал веки и всматривался в голубые дали раннего утра.
Сидевшая с ним рядом женщина беседовала с кондуктором. Их разговор доходил до Полякова неясными обрывками фраз, тихим смехом, раздражающим полушепотом.
Становилось жарко. Кондукторша опустила стекла. Свежий ветер ворвался в машину. Шум колес, раньше глухой, теперь слышался отчетливей, резиновые шины шуршали по рассыпанному на шоссе гравию.
Наклонившись к окну, Поляков подставил лицо ветру. Сонная одурь начала проходить. Разминая затекшие ноги, он встал, по узкому, заставленному чемоданами проходу добрался до кабины, постоял там, разглядывая через ветровое стекло набегавшую дорогу, потом вернулся на свое место.
