— Большое спасибо, сестричка Наталья Осиповна, за хлопоты. Теперь уж на себя только пенять будем. Видишь, не получается у нас... Передай Григорию Ивановичу поклон и спасибо наше. Ничего не поделаешь, хоть и совестно, но придется тебе объяснить ему: смелости не хватило у наших бригадиров соревноваться с вами... Вот последнее слово «Чулпана».
Тут с места вскочил разгневанный Шамсутдин:
— Срам, ей-богу, срам!
Насупив брови, во весь свой огромный рост поднялся и дед Айтуган.
— Дети, что же это вы, дети! — крикнул он, стуча длинной палкой об пол. Из-под седых нависших бровей грозно блеснули еще острые глаза. — Где же наш прежний «Чулпан»? Где наше доброе имя?! Неужто дожили до такого срама! Значит, смелости не хватает? Тогда я принимаю вызов! На пару со своей старухой выйду соревноваться с Аланбашем, но бесчестья не допущу!
Как пчелы в улье, загудел народ. Одни повскакали с мест, другие тянули руки, просили слова. Кто-то из женщин и подростков надсадно кричал:
— Нет, нет! Не согласны! Погоди, Тимергали-абзы, не торопись с последним словом...
— Не шибко ли режешь? Дай подумать. Сто десять пудов — не шутка ведь!
В общем гуле раздался голос старика Бикмуллы:
— Ты, ровесник, не обрывай так круто, потом и не свяжешь. Пораскинем умом, посоветуемся. Еще вот молодых не выслушали, что они скажут. Они — наша главная сила теперь.
— Правильно, дай обдумать малость!
Тимери безмерно радовался этому перелому в зале.
— Так ведь с самого захода солнца думаем, дай вам бог здоровья...
— Нет, ровесник... Решить большое дело — что на гору взойти. А мы только карабкаемся покуда, так я думаю...
Слова Бикмуллы вызвали легкий смешок в зале.
Айсылу постучала карандашом по столу и задорно спросила:
— Ну, так кому же дать слово?
Тимери сидел и ругал себя в душе за то, что не догадался заранее кого-либо подготовить. Кто же вот этак, с кондачка возьмется за ответственное дело. А теперь сиди и жди, разинув рот!.. Ладно, он, Тимери, был в районе, а другие члены правления? Айсылу ведь не отлучалась. Она чего смотрела?
Тимери только хотел было спросить об этом Айсылу, когда увидел: скромно опустив голову, поднялась его невестка Нэфисэ:
— Я скажу...
Все удивленно переглянулись. Ведь она только первый год выходит на поле бригадиром! Неужели осмелится?
Айсылу придвинулась к Тимери и зашептала:
— Ты не обижайся, Тимергали-абзы. Гости приехали поздно, а ты в районе задержался. Не успела договориться с тобой...
Где там обижаться! Тимери был рад, что Айсылу оказалась расторопнее его.
— А она... осилит?
— Условились с ней, если никто не выступит, она возьмется. Лучше бы, конечно, бригадира поопытнее. Не знаю, справится ли?..
Нэфисэ вышла вперед, стала боком у печки, сверкнув сережкой в ухе.
— Если Наталья Осиповна не против, я буду соревноваться с ней, — сказала она и тихо кашлянула в кулачок. — Даю слово взять в Яурышкане по сто сорок пудов с гектара.
Сначала все притихли, думали — ослышались, потом дружно и весело захлопали. Гостья, широко улыбаясь, крикнула:
— Ого! Вот кого мы дожидались!
Айсылу потянулась к ней, стала объяснять что-то.
Тут из группы женщин послышался визгливый голос:
— Ай-яй, ну и сказанула! Может, поделишься с нами, каким это манером хочешь ты сто сорок пудов получить?.. Ворожбой, что ли?..
Кто-то хихикнул.
— Эй, сколько недель в бригадирах состоишь?!
— Если б с Наташей легко было тягаться, и старшие не держали бы рты на запоре.
В ответ им зашумели девушки из бригады Нэфисэ:
— Чего привязались? Не верите, думаете, сил у нас не хватит?
— Как сказал бригадир, так и будет. Свое слово сдержим!
Нэфисэ подождала, пока уляжется шум, и опять заговорила, поглядывая в записную книжку. Статная, красивая, она говорила спокойно и убедительно, и все это уже казалось разумным и вызывало доверие.
— Не позволю я себе рассказывать небылицы перед таким собранием. — Коротко Нэфисэ пояснила, как они подготовляли семена, как советовались с агрономом, изучали агротехнику, как намерены организовать труд в бригаде. — Может, я и ошибаюсь, но работу нашу проверяли самые опытные люди колхоза. — И она указала на деда Айтугана. — Они могут подтвердить.
Айтуган и рядом с ним еще несколько стариков, довольные тем, что о них отозвались так почтительно, согласно закивали головами.
— Верно, верно! Ни в семенах, ни в инвентаре изъяну не имеется. И народ у нее на работу лютый. Только бы год был удачный...
Тимери сидел довольный, ухмыляясь в бороду. Особенно понравилось ему, как Нэфисэ стариков по шерстке погладила. «Ай да невестушка, — подумал он, — гляди, как ловко стариков запрягла в пристяжку!»
— ...Вот мы и подсчитали: чтобы закончить сев в девять дней, как предлагает Наталья Осиповна, и получить урожай по нашему плану, каждому из нас придется за лето выработать не меньше трехсот тридцати трудодней...
В рядах беспокойно задвигались.
— Вот это да! — протянул один.
Из сумрака зала к Нэфисэ неслись чьи-то недовольные возгласы:
— На одного человека? Иди ты...
— Язык без костей, чего не скажет! Ты на работе докажи.
— А почему думаешь, что не докажем?
— Мели, мельница, авось чего и намелешь!
Из темных рядов вдруг вынырнула алая повязка Апипэ, и ее резкий голос перекрыл гомон в зале:
— Говорят, один умник приказывал своей жене: «Испеки, чего в мире нет!» Так и ты выдумываешь. Истинно, все несусветное от акбитовских идет. «Наша бригада!» Гляди-ка, я тоже твоя бригада! Почему мои слова собранию не передашь? Нет того, чтобы рассудить: что легко, а что тяжело. Вали все в одну кучу...
— Хватит, Апипэ! Давай короче.
— Не укорачивай, ладно?! Как бы сам не укоротился! — огрызнулась она. — Хоть бы чуток прикинула: мыслимо ли дело выработать за лето триста тридцать трудодней? Нет такого закона, и в газетах про то не пишут. Нам, крылышко мое, надрываться незачем, нам палат каменных не строить. Вона, и в своих-то палатах мужа нет. Ложишься одна, встаешь одна, будто кукушка блажная. Таким солдаткам, как я, ста пятидесяти трудодней за глаза хватит. Вот тебе мой сказ!..
Однако на Нэфисэ этот «сказ» ничуть не подействовал. Да она теперь не посмотрела бы ни на что. Приняв на себя огромную, казалось бы невыполнимую задачу, она почувствовала себя еще уверенней, еще сильней. Голос ее звучал тверже, присущая ей застенчивость уступила место комсомольскому задору: чем больше трудностей, тем яростней будет борьба!
— Гафифэ-апа, — сказала она, — не мути напрасно. Разве можно сейчас, как ты делала прежде, хорониться за спину мужа? Твой Султангерей на фронте, а на твои плечи легла и его работа. Тяжело ли, легко ли, — осиль и не хнычь! На других не надейся! Этого требуют от нас те, кто кровь за нас проливают!
Нэфисэ вынула из кармана треугольное письмо, разгладила его и начала читать:
— «Родина! Милые сердцу родные края! Земли привольные! Реки, из которых мы пили воду! Травы высокие, где мы резвились в детстве! Широкие луга, где, укутавшись в отцовские бешметы, сидели в ночном! Берега Камышлы, где мальчишками удили рыбу! Тучные нивы, взращенные в поте лица! Как дорога ты нам, родная сторона! Если бы не одна, а пять жизней было у меня, все пять отдал бы, чтобы нога фашиста не топтала священные земли. Знать, что есть у тебя могучая, прекрасная отчизна, чувствовать, что вся страна дышит с тобой одним дыханием, — большое, неизмеримое счастье для солдата, родные мои...»
В зале стояла напряженная тишина. Женщины утирали слезы, старики сидели, опираясь на палки, низко склонив отягченные думой головы.
«...Вы спрашиваете, тяжело ли нам... Очень тяжело, родные мои! Так тяжело, что и словами не передать! Но мы все же выдержим, обязательно победим!»
Нэфисэ медленно сложила листок и зажала его в руке.
— Эти пламенные слова написал не только мой Газиз! Здесь огонь души и ваших сыновей и ваших мужей. Они ждут от нас дела. И вот все наше лето должно пройти в поле, на борозде. Мы знаем, что будет тяжело, но за родину, за скорую победу над погаными фашистами мы выдержим любые испытания. Даю слово от имени нашей бригады выполнить все взятые на себя обязательства!
Последние слова Нэфисэ были покрыты громом аплодисментов.
Наташа спрыгнула со сцены и протянула Нэфисэ руки.
Из-за десятилинейной лампы выглянуло сияющее лицо Айсылу:
— Вот вам, товарищи, мудрость стариков, пламенное сердце комсомола! Теперь все ясно и понятно. Кто же еще выходит на соревнование?..
По заведенному исстари обычаю в доме Тимери первый день сева встретили как большой праздник. Накануне Хадичэ истопила баню, и вся семья помылась, оделась во все чистое. Рабочее платье было починено, заштопано. Чтобы в горячую пору домашние хлопоты не связывали руки, накололи побольше дров, вымели двор и улицу.
