Сердце Валентины сжалось от жгучей боли. Неужели?.. Ее Федор? Кто же она?.. Кто та женщина?.. И нельзя сказать, чтобы была оскорблена ее любовь к Федору. Ее чувства к нему слишком сложны, чтобы их можно было охарактеризовать одним словом — любовь. Если доискиваться до тех причин, которые сделали ее женой Федора, то, пожалуй, самой важной из них будет старая, проверенная годами дружба Федора с Виктором Сотником. Кто бы еще мог стать ее мужем, как не Федор, которого так любил и уважал ее Виктор, отец ее Олега?.. С годами она привыкла к Федору, глубоко уважала в нем упорство в работе, умение любой ценой доходить до поставленной цели, самоотверженность, чуткость к ней и к людям, его любовь к Олегу. Много было у Федора тех качеств, которые нравились Валентине и делали ее жизнь с ним хорошей, содержательной. Она не могла бы ответить даже себе, любит ли его. Возможно, любит. Валентина была зрелой женщиной и понимала, что полюбить так, как любила Виктора, больше никого не сможет, что сила, свежесть, вдохновленная чистота и необычная красота ее первой любви никогда не повторятся, как не повторится ее юность. Но Федор занимал много места в ее душе. Она отдавала ему самые лучшие чувства своего щедрого сердца. Разве это не он говорил, что даже доли ее любви достаточно, чтобы согреть его на всю жизнь?.. Как же он мог теперь думать о другой?.. Или произошел досадный случай и Федор теперь казнится сознанием своей нечестности по отношению к ней?
— Федор, — строго сказала она. — Ты должен сказать. Должен. Слышишь?.. И только сегодня. Сейчас.
Но Федор молчал. В глазах Валентины загорелся гневный огонек.
— Значит, ты боишься говорить мне!.. Боишься! — Глядя ему прямо в глаза, воскликнула Валентина. — Ну, говори. Почему ты отводишь взгляд?.. Ты нечестно поступил по отношению ко мне?.. Да? Тебе стыдно признаться в этом?
— Стыдно, Валя. Нечестно поступил... Но не сейчас. Давно.
— Ничего не понимаю... Какая же это нечестность? Ты волен выбирать.
— Но я любил тебя, Валя. Любил не менее, чем сейчас...
— И чего же ты вдруг теперь вспомнил?
— Я этого никогда не забуду.
— Ой, Федор! Что-то опять не то. Мне совсем не интересно, с кем ты встречался до меня. Я об этом не хочу слушать. Не хочу... Держи это всегда при себе.
Валентина знала, — она говорит не то, что думает, и сама удивлялась своим словам. Но нежданное чувство ревности завладело ее сердцем. Ага!.. Значит, она любит его!.. Или в ней заговорило женское самолюбие, которого она раньше не замечала в себе?..
Закончить разговор на этот раз им не удалось. Ко двору подъехала машина, и Саша крикнул в открытое окно:
— Федор Павлович!.. Просили немедленно позвонить в министерство.
Федор подошел к Валентине, взял ее за руки. Так было всегда, когда он ехал на работу. Это стало привычным для нее. И вдруг она вырвала руки, отошла от него. И хотя Федору было совсем не весело, он не мог не улыбнуться.
— Валя!.. Валюшка! Я никогда не видел, как ты ревнуешь. Ты такая сейчас хорошая. И похожа на капризную девочку. Люблю я тебя. Поверь. Никто мне не нужен, кроме тебя. Никто. Ты знаешь сама. Зачем же эти разговоры?..
Она уже не вырывалась из его рук.
Слова Федора, мерцающие искорки в глазах, счастливая улыбка, давно не появлялись на его лице — все это немного успокоило и развеселило ее. И хотя она собиралась поговорить с ним еще раз об этом, сейчас у нее отлегло от сердца.
— Ничего, Валя. Пройдет. Характер у меня проклятый. Сорвется камень и потянет за собой целую лавину. А сам потом потеряется среди нее... И уже не знаешь, с чего это и начиналось. Ну, ладно, вечером договорим...
Ему хотелось любой ценой успокоить Валентину.
— Ты, кажется, хотела зайди в библиотеку?.. Едем вместе.
Валентина осмотрела себя в зеркало, нашла список нужных книг и чистый блокнот, и они сели в машину.
Чтобы попасть на завод, надо было проехать несколько километров вдоль самого Днепра. Стояла прекрасная летняя пора, когда берега Днепра на всем своем протяжении покрываются цветастыми сарафанами, разноцветными купальниками и яркими детскими трусиками. Рыбак, выезжающий на ночь в безлюдный залив, чтобы рано на заре забросить удочку, обязательно окажется в смешном положении. Всю ночь он лежит под копной сена, считает близкие и дальние небесные светила, представляет себя чуть ли не Робинзоном, мечтает о том, как хорошо половить неиспуганную рыбу... А рано на заре он просыпается от басовитого кашля другого Робинзона, что лежит под соседней копной. Он уже готов спорить со своим конкурентом, доказывать, что это место давно облюбовано им, что он даже несколько дней подряд бросал за этими корягами подкормку для рыбы. Но из-под второй копны, из-под третьей, из-под четвертой поднимаются новые робинзоны, стряхивают с себя сено, ликвидируют свои ночные гнезда, чтобы не сердить колхозного объездчика, и подходят к группе для знакомства...
В читальном зале заводской библиотеки все стулья были заняты. Валентина постояла у двери и уже хотела уйти, чтобы зайти в другой раз, когда здесь будет не так людно. Ей надо серьезно поработать над новыми статьями в технических журналах, за которыми она регулярно следила. Возможно, это поможет найти ответ на те вопросы, которые ставила перед ней ее работа над интенсификатором. Наверное, Валентина ушла бы, если бы не увидела, как, приоткрыв дверь из другой комнаты, помахала ей рукой старенькая библиотекарша.
Она завела Валентину в комнату, в которой не было видно стен за полками с книгами. Создавалось впечатление, что в этой комнате стены сложены из книг и окна тоже прорублены прямо в книгах.
— У меня есть для вас новые журналы, — сказала библиотекарша, поправляя роговые очки. — Можете поработать здесь.
На желтой полированной лестнице, стоящей перед полками буквой «Л», верхом сидел парторг завода Макар Сидорович Доронин. Полный, с зеркальным черепом, он почти под самым потолком мурлыкал себе под нос какую-то несложную песенку, просматривая книги. Доронин была одет в синий китель, которые по неписаному правилу любят шить себе ответственные работники районного масштаба, в синие шаровары военного покроя и в хорошо начищенные хромовые сапоги. Наверное, эта одежда снискала себе популярность среди административного и партийного аппарата периферии за свою практичность. В ней можно мокнуть под дождем где-то по дороге в колхоз, прыгать в цехе через раскаленные стальные слябы, ходить целый день среди угольной пыли, но одежда не потеряет своего вида, как не теряет вида, пока вовсе не вылиняет, военная униформа.
Валентина поздоровалась. Лицо Макара Сидоровича просветлело. Глубокая воронка на лбу, оставшаяся после тяжелого ранения, была окружена с двух сторон густыми морщинами. Морщины появлялись тогда, когда Макар Сидорович, улыбаясь, поднимал брови.
— А-а, Валентина Георгиевна! — Протяжно произнес он. — Я давно хотел вас видеть. Ну, здравствуйте. Простите, что не подаю руки. Боюсь, что вы не достанете.
— Здравствуйте, Макар Сидорович, — поздоровалась Валентина. — Действительно, до вас не дотянуться.
— Еще бы! Оседлал высоты науки. Вот только шевельнуться не могу. Чтобы не загреметь с этих высот... Отойдите, пожалуйста. При моей комплекции это и для вас опасно. Попробую сейчас мягко спуститься.
Он, несмотря на свою тучность и пожилые годы, спустился с удивительной легкостью и ловкостью.
— Вот знаете, Валентина Георгиевна, сидел я там наверху и думал. Хотите знать, о чем?.. — Ему, наверное, хотелось додумать вслух то, чего он не успел додумать до конца на верху лестницы, потому что, не дожидаясь ответа Валентины, Макар Сидорович продолжал: — размышлял о том, что нам выгоднее, когда необычное быстрее становится для нас обыденным, обычным.
— Я не понимаю, Макар Сидорович.
— Ну, вот возьмите вашу пневмопочту. Когда-то нам казалось, что лаборатория при мартене — вообще роскошь. А теперь мы не можем представить мартеновский цех без нее. А потом — пневмопочта... Но стоит ли все время восхищаться этой новинкой? Она вошла в быт, стала привычной — и хорошо. Мы критически этого изобретения воспринимать не можем, поэтому восхищаемся. А приходит новое поколении, не помнящее времен, когда состав стали определялся мастером на глаз, на излом, и уже смотрит на нашу пневмопочту, как на нечто устаревшее... Изобретает, совершенствует... И в этом, именно в этом заключается прогресс!.. Скорее привыкать к новому! Скорее делать его обычным. Меньше шума и трескотни вокруг новинок, потому что это их канонизирует... Тогда мы будем смотреть на все критически, молодыми глазами...
Валентина села и, не понимая, к чему ведет разговор Макар Сидорович, нетерпеливо поглядывала, как он, лысый, полноватый, приземистый, мерил комнату медленными шагами, слегка припадая на левую ногу. Но вот он топнул несколько раз ногой об пол, выпрямился и сказал:
— Вот и все. Странное ощущение. Как будто тебе ногу воробьи клюют... онемела от неудобного сидения. Ну, что же вы молчите?
