Или пройти мимо нее и постучаться к Ане? «Аня, мне чертовски кисло, можно мне вытряхнуть душу и вместе с вами отобрать: что там — мусор, а что — пригодится?» Она — товарищ, она скажет: «Давайте трясите».
Ну да, а завтра все узнает Полозов! Весь свет видит, куда у них идет дело; только им двоим кажется, что они здорово скрывают свои отношения. Ну что ж... совет да любовь! Интересно, что думает об мне Полозов? И что он посоветовал бы, если б поговорить с ним начистоту? Только, бог знает почему, никогда у меня не выходит дружеская откровенность с мужчинами. Оттого, что женщины отзывчивее и готовы все понять и принять? Или оттого, что я нравлюсь женщинам и поэтому перед ними не стыдно обнажать душу? А только разве я перед ними когда-нибудь обнажал душу?
Молодая женщина вышла из продовольственного магазина и пошла по улице в нескольких шагах впереди Гаршина. Он загляделся на ее ноги, когда она спускалась по ступенькам, — стройные, красивые ноги. Потом он окинул ее всю оценивающим взглядом, и ему понравилась ее гибкая спина, ее гладкая прическа, ее походка, ее простое, облегающее фигуру платье.
Он прибавил шагу, чтобы заглянуть женщине в лицо.
— Аня! — закричал он, расхохотавшись. — Вы мне здорово понравились со спины!
— Вы можете снова отстать, Виктор, чтобы не разочаровываться, — сказала Аня.
Ее лицо тоже понравилось ему, — она похорошела за последнее время.
Она прижимала к себе маленький кулек, до странности маленький.
— Держу пари, что вы купили сто грамм леденцов, — сказал он и взял ее под руку. — Можно?
— Можно, — сказала Аня, позволяя ему вести себя и чуть отстраняя локоть, как делают женщины, когда спутник им совершенно безразличен. — А пари вы проиграете. Это горох.
— Горох?
— Да. Сто грамм.
— На кой вам черт сто грамм гороху?
— Черт здесь ни при чем. На пуговицы.
— Хо-хо! «Дайте мне сто грамм гороху на платье» — так? Куда вам столько пуговиц?
— Пуговиц мне нужно двадцать, но не все горошинки хорошей формы. Их обтягивают шелком, и получаются круглые пуговки того же цвета, что и платье.
— А платье какого цвета?
Она засмеялась.
— Вам это очень важно? Белое шелковое. Юбка покроя клеш, верх гладкий, по фигуре. Вырез маленький. Застежка на спине. Что вы еще хотите узнать?
Было истинным отдыхом говорить с нею о пустяках.
— Если застежка на спине, Анечка, нужен подручный, чтобы застегивать эти горошины.
— Да, — твердо сказала Аня.
— Понятно.
Она свернула налево, в боковую улочку, к своему дому. Сейчас она скажет: «До свидания, Виктор», — и уйдет обтягивать горошины белым шелком.
— Аня!
— Что?
— Мне здорово кисло сейчас, Аня. Можете вы потратить на меня немного времени?
— Могу.
Она остановилась. Видимо, соображала, как лучше поступить — звать ли его к себе или беседовать где-либо в другом месте.
— Зайдемте в парк. Заодно подышим воздухом.
Значит, сообразила, что звать к себе рискованно — вдруг засидится.
— В парк так в парк. Давайте ваш горох, положу в карман. Карман не дырявый, если рассыплется — соберем.
Они прошли в парк и сели на одну из первых скамеек. На юру. Такую скамью может выбрать только женщина, которая торопится уйти от неинтересного спутника.
Впрочем, как только он заговорил, Аня заинтересованно повернула к нему лицо.
Если бы он перед тем не выпил, он никогда не стал бы так откровенничать. Он горячо, путано и самолюбиво рассказал ей, что с ним произошло и как глупо все сложилось. Из этого путаного рассказа Аня уловила только, что он один, что надежда на покровительство Михаила Петровича не оправдалась и что Гаршин немного пьян — ровно настолько, чтобы не притворяться беспечным счастливчиком.
— Ну, что вы скажете? — спросил он, докончив свою жалобу.
— Мне кажется, Витя, что вам надо определиться.
— То есть?
— Определить, кем вы хотите быть. Если вас тянет наука — не научное звание и жалованье, а научная работа, — возьмите интересную локальную тему, как советует Савин, и работайте. И опять-таки определите, в какой области вам хочется работать. Действительно ли вас интересует именно технология? Или вам казалось, что в этой модной теме легче добиться успеха?
Не отвечая, он передернул губами и подсказал:
— А если не тянет наука?
— Тогда скажите себе, что вы будете развиваться как инженер, производственник. И сделайте выводы.
— Какие?
— А такие, Витя, что... Не сердитесь, но вы же талантливый и живой человек, — это не только мое мнение, Михаил Петрович говорит то же самое, — а работаете вы на сорок процентов, амортизации боитесь, что ли?
Он все-таки рассердился:
— Ну, знаете ли, Аня! Может быть, когда вы перейдете наконец из своего детдома на производство, вы окажетесь лучшим инженером, допускаю, но на обеих турбинах я крутился как белка в колесе, и...
— Не будем говорить обо мне. Но ваш преемник Шикин, маленький, тихий практик, работает лучше вас, потому что дает все сто процентов, понимаете? Целиком! А вы — нет. И люди это понимают.
— Так. Ну, валяйте, выкладывайте сразу все, что вы обо мне думаете.
Она слегка улыбнулась:
— Вы и сейчас уверены, что все о вас думают и ваши переживания всем интересны и важны. И что вам должны сочувствовать. Хотя никто, кроме вас, тут не виноват, и вы достаточно умны и самостоятельны, чтобы самому выбраться на свою собственную лыжню, — если захотите.
— Значит — эгоцентрист?
— Есть немного.
— Еще что?
— Однажды я вам сказала, Витя, что вы добрый. Помните, в истории с Кешкой? И Полина Степановна считает, что вы добрый.
— А я злой?
— Нет, вы добрый, если ненароком заметите чужую беду. Только чаще не замечаете.
Помолчав, он мрачно сказал:
— Валяйте до конца. Все.
— Ох, Витя, я совсем не готовилась к подробному анализу вашей личности, и зачем вам это нужно?
Она повернула руку так, чтобы незаметно взглянуть на часы. Исповедь Гаршина была на редкость некстати. Новое платье должно быть дошито к субботе — так задумано, — а ей осталось самое канительное — обтянуть и пришить пуговицы и сделать петельки. Времени так мало, и вот уже девятый час...
Гаршин заметил ее осторожное движение.
— Вы правы, Аня, — сказал он, вставая. — Я и забыл, что платье для женщины дороже человека, разве что за исключением того единственного человека, ради которого это платье шьется и горошины обтягиваются. Пойдемте, я вас доведу и донесу ваш горох.
Она не нашла нужным возразить хотя бы из вежливости. Это было почти оскорбительно. Он не взял ее под руку, а она шла легкой походкой, всегда пленявшей его, и думала о чем-то своем. И шла до невежливости быстро. Была минута, когда Гаршину хотелось вышвырнуть вон ее нелепый горох и уйти не прощаясь.
Но как раз в эту минуту Аня придержала шаг и внимательно вгляделась в его лицо со стиснутыми от злости челюстями. До нее как-то вдруг дошло, что Гаршину сейчас действительно всерьез плохо, что ему, видимо, очень нужно поговорить с кем-нибудь по душам.
И, какой бы он ни был, как бы она ни относилась к нему, отказать ему в этом нельзя.
— Мне кажется, вы сейчас на распутье, Витя, — заговорила она, не глядя на него, чтобы не смущать Гаршина и чтобы хватило духу все высказать, — и это более серьезно, чем выбор — наука или производство. Я не знаю, задумывались вы раньше или нет. Если и задумывались, то, наверно, легко убеждали себя, что все — вздор. Так вот, не позволяйте себе поверить, что все — вздор. И эта ваша подпись, и история с ротором, и Савин... Ведь не тянет вас к науке, Витя, не тянет! И в цехе...
— Ну, знаете! — вскричал Гаршин. — Столько, сколько делаю я...
— Ну и что? — перебила Аня. — Кто вы такой в цехе? Толкач! Незаменимый в авральной работе толкач! Почему вас перевели из технологического бюро, где нужно думать, искать, внедрять новое, — на сборку? Потому что в период аврала надо было нажимать, толкать... Но это все меньше и меньше будет нужно.
Они уже подошли к ее подъезду.
Она взяла его за руку с дружеской сердечностью, и не ее была вина, если в эту минуту она показалась ему более далекой, чем когда бы то ни было:
— Поймите, Виктор... Мне очень хочется, чтобы вы поняли... Когда требуешь много от себя, от других, от жизни... ну, тогда и приходит настоящее. Говорят: жить по большому счету. Я не берусь объяснять, как это. Тут, наверно, дело в самом отношении... Помните наш разговор в кавказском кабачке? В отношении к своей работе, к любви, и к людям вообще, и к будущему — к своему же собственному будущему...
Улыбнувшись ему, она добавила:
— Вы только не внушайте себе, что все — вздор! Ладно?
— Ладно. Держите ваш горох.
— Не просыпался?
— Сейчас пошарю. Вот две горошины.
— До свидания, Витя.
