— И даже поболе будет! — поддержал кто-то из зала.
— Но так не может продолжаться! Это неправильная, это антигосударственная дорога. К концу пятилетки шахтеры должны давать двести пятьдесят миллионов тонн, через пятнадцать, двадцать лет полмиллиарда. Что же нам тогда делать? Сколько народу потребуется, чтобы эти цифры осилить? И вот встает вопрос: с чего нам начинать? А начнем мы с того, что в корне изменим наши взгляды на шахту. Это уже не та шахта, где все держалось на авось: не обрушится забой — проработаю смену, обрушится — в другой перейду. Нельзя, чтобы забой командовал нашим человеком, должно быть наоборот. Шахта — это завод, очень сложный, очень гибкий, где каждый забой — отдельный цех со своими особенностями, которые ежедневно изменяются, значит наш завод требует от командиров высоких знаний, от наших рабочих большого умения. Но завод наш и каждый его цех — забой — нужно немедленно запрягать в железный план, в цикл — без этого невозможно биться, без этого, сколько ни бейся, толку не будет.
Рогов теперь уже не торопился, он чувствовал, что каждое его слово падает на благодатную почву. Вот где-то в дальних рядах смуглеет внимательное лицо Черепанова, а вот совсем близко, полуприкрыв глаза и слегка покачивая головой, слушает Некрасов, рядом с ним Афанасий Вощин захватил колено в ладони и, склонив голову к плечу, как будто приглядывается к чему-то вдали. В завтрашний великий день смотрят люди.
Рогов говорит;
— Всю тяжесть труда мы должны переложить на машины!
И, переждав шум, повторяет:
— На машины, товарищи, иначе отстанем, запутаемся, задохнемся! Смотрите, что получается: откатка у нас механизирована почти на сто процентов, а навалка угля на конвейеры, погрузка породы на проходке — это сплошь ручной труд. От нас ждут света, тепла сотни городов, тысячи сел, разрушенных гитлеровцами… как же упиваться нам вчерашними успехами?
Теперь в зале не было ни спокойных, ни равнодушных — сотни человеческих сердец колотились напряженно, казалось, собрание смотрело на Рогова всего одной парой огромных требовательных глаз. Бондарчук что-то быстро писал в блокноте, Черепанов незаметно для себя и для соседей встал и подошел к эстраде. Афанасий Петрович сжимал теперь короткими железными пальцами подлокотники стула.
— Товарищи… — оглянувшись еще раз в президиум и с удивлением отметив, как необычайно, празднично светятся глаза у Филенкова, Рогов продолжает: — Товарищи, я вас не пугаю, это было бы нехорошо и бесполезно — люди вы с крепкими нервами, — я обращаюсь к вашим сердцам и спрашиваю: чего мы ждем?
Рогов еще раз обернулся к президиуму и, прямо глядя Дроботу в лицо, повысил голос:
— Не верю я в вашу сегодняшнюю юбилейную речь, товарищ начальник шахты. Не верю! Вы или не видите, или не желаете видеть, что силы коллектива заперты пробкой, имя которой — рутина! Говорят, что на «Капитальной» больше механизмов, чем на всем остальном руднике. Правильно. Но механизмы грудами лежат на складе — это замороженная сила, это воровство! Почему только в этом месяце у нас выведено из строя девять насосов, два электровоза, шесть приводных конвейерных головок? Почему в журнале регистрации аварий об этом стыдливо умалчивается? Что это — игра в прятки с собственной совестью? Нам говорят: «Чтобы план был. Уголь таскайте хоть шапками, хоть горстями». Нет, не будем так таскать! Шапочных планов наше государство не может составлять, ему не нужна дорогая и медленная шапочная продукция.
Рогов хотел продолжать, но тут словно дверь распахнули в шумный морской простор. Всколыхнулось, закричало, заговорило собрание:
— Правильно-о! Инженер… Рогов! Правильно-о!
Кто-то тянулся обеими руками к президиуму.
— Слова! Прошу, председатель, слова! Бондарчук быстро кивнул Рогову:
— Продолжайте.
От волнения во рту пересохло, но он боялся протянуть руку к стакану, боялся оторвать взгляд от слушателей хотя бы на секунду.
— Значит, два звена должны мы вытягивать всеми силами: механизацию от забоя до бункеров и нерушимую цикличность. Нет больше на шахте места «святому авось». Человек должен знать, что он сделает и как сделает за смену. Это трудный, крутой, но самый короткий путь. На пути этом наша угольная промышленность высвободит десятки тысяч рабочих, которые будут строить дороги, города, рыть каналы в пустынях, сеять хлеб… Родине нужна каждая пара умелых рук, родине!
Рогов перевел дыхание, оглянулся на Бондарчука и снова заговорил:
— Теперь я хочу о своем втором районе. Скоростная проходка, механизация, цикличность — ко всему этому мы уже приступили. Мешкать не будем ни одного часа… Знаете Афанасия Петровича Вощина?
— Знаем! — дохнуло в ответ всем собранием.
— Коммуниста Некрасова знаете?
— Знаем!
— Они на втором районе не одиноки… Верите им? Коротким раскатистым громом аплодисментов ответил зал. Рогов наклонил голову.
— Спасибо, товарищи. Второй район не обидит вас ни одной плохой сменой.
Как в тумане, как на чужих ногах, прошел он за кулисы и чуть не столкнулся с начальником шахты.
— Здорово! — Дробот стал вполоборота к Рогову, медленно протянул руку. — Здорово, инженер, у тебя получается… Распял ты сегодня меня, как на кресте. Век буду помнить.
Рогов не успел ответить, как подошел Бондарчук. Закуривая, приподнял спичку, посветил в лицо инженеру, усмехнулся, опустив взгляд на огонек папиросы. — Считаю, Павел Гордеевич, что разговор наш с тобой… предварительный, состоялся. Рад.
Еще на прошлой неделе, прочитав в городской газете резкую статью о себе: «Инженер экспериментирует», Рогов, правда, подосадовал, но и не подумал пойти в редакцию с протестом. А сегодня утром его остановил в раскомандировке забойщик Некрасов и, молча развернув «В бой за уголь», ткнул коротким пальцем в маленькую заметку: «На втором районе производительность снизилась».
Читая двадцатистрочную корреспонденцию, Рогов даже не пытался отвернуться, чтобы скрыть гневный румянец. Автор самым бессовестным образом исковеркал совершенно очевидные факты. Речь шла как раз о бригаде Некрасова, чьей стахановской работой теперь на районе по праву гордились.
— Хулиганство! — Рогов рывком сунул газету в руки забойщика.
А тот, не торопясь свернув козью ножку, спокойно заметил:
— Надо бы разобраться, Павел Гордеевич. Вроде как неудобно получается.
Было очень некогда, но Рогов решил сходить в редакцию.
… Заглянул в одну комнатку, в другую — ни живой души. Где-то стучала машинка. Наконец в третьей, совсем крошечной комнатушке ему повезло. Маленький белобрысый человек кричал в трубку, и тут же писал, и тут же курил, и тут же сдувал пепел со стола. Кивнув Рогову, он ухитрился подать для рукопожатия локоть и снова закричал:
— Не морочь, не морочь голову! Я знаю положение на твоей шахте. Тебе за «Капитальной» все равно не угнаться… Вот чудак, да ты делай, а мы поддержим!
Ловким движением бросив трубку на рычаг и одновременно загасив окурок, он невидяще поглядел на Рогова и начал говорить так, как будто они уже неделю как не расставались.
— Ты понимаешь, хвастается этот Ременников с десятой: «Что мне, — кричит, — «Капитальная», когда у меня уже восемь скоростных забоев! Вы, — кричит, — конъюнктурщики, проглядели ростки нового!» Это он мне кричит, понимаешь? Это я — конъюнктурщик, я проглядел ростки! А у меня сердце разрывается!
— Да… — вежливо поддержал разговор Рогов, хотя не понимал, отчего у человека сердце разрывается.
— Конечно! — заторопился тот и переворошил на столе кучу рукописей. — Всю ночь висел на телефоне. На «Черной горе» Михайлов вышел сразу в четыре забоя, на три-три-бис… постой, что же на три-три-бис? Да! Николаенко, конечно, знаешь? Так он что удумал… самонавалку на транспортер, прямо от взрыва. Это черт знает, даже у меня руки чешутся! А потом на «Капитальной»… этот Рогов опять загадку загадал — перевел три лавы на двухцикличный график. Два цикла в сутки! Хоть убей, не могу раскусить парня — то у него удача, то целая серия заковык. Я у Дробота спрашиваю: как? А он: «Цыплят по осени считают». Извольте! А я не могу ждать до осени! Мне нужно людей немедленно поддержать.
— Так Рогова же только на днях в газете ругнули! — прервал негромко Рогов.
— Ругнули? — изумился газетчик и тут же расхохотался. — А ты что, не знаешь, как нас за это в горкоме… — парень запнулся. — Постой, постой… — и уже медленнее добавил: — Постойте, мне показалось ваше лицо знакомым… а теперь…
Рогов кивнул.
— Действительно, не встречались. Я Рогов.
— Рогов! — парень подскочил на стуле, пробормотал: «черт, ошибка», обошел стол, пожал инженеру руку и, еще раз чертыхнувшись, подытожил: — На грани фантастики!
Рогов рассказал о заметке.
