утка, носки тащит.
— Женить бы тебя! — говорит мечтательно. — Парень ты справный.
Вот как! Произвел, значит, я на нее впечатление в новом-то костюме… А носки она принесла очень даже подходящие.
— А что? Мысль хорошая… — согласился я. — Возьму вот и женюсь…
— Разладилось с врачихой-то? — она спрашивает. — Что это рука-то у тебя?
— Ноготь ушиб, тетя Лиза.
— А к лучшему, Коля, — она вдруг объявляет.
— Ты о чем это?! Про ноготь, что ли?
— Нерусская — опять же сказать. Нет, не пара она тебе, — бубнит тетя Лиза.
Ах ты, шовинистка старая! Еле дошло до меня.
А может, и верно: «Хороша Маша, да не наша»?..
— Я тебе сама невесту найду, не тужи! — успокаивает она меня.
Найдешь, конечно, тетя Лиза… Только вот пальцы, видишь, болят у меня… В душе еще намочил их. Перевязать бы, а чем? В больницу придется идти. Заражение крови может случиться или столбняк, а? Очень же опасное ранение.
— До свидания, тетя Лиза.
— Иди пока, — разрешает она. — Деньги-то есть?
— Есть.
— Ну, иди…
3
Больница у нас — единственное стоящее здание. Окна — от крыши до фундамента — сплошное стекло. Я через служебный ход шмыгнул по пустому коридору к кабинету Кутузова.
Кутузов — хирург. Мы с ним давнишние приятели. Раньше он в Чите работал, чуть ли не главным хирургом области, а потом к нам перебрался, в горы. Легкие у него никудышные. Сначала на фронте попало, а потом туберкулез начался, и никакие антибиотики не помогают.
Сейчас он так лечится: пьет ежедневно по кружке меда. Лучше, дескать. А где там лучше, когда худющий, как скелет, и губы спеклись, малиновые. Но держится доктор, не унывает. А хирург он первостатейный, и «бзики» у нас с ним сходные — несуразицы в газетах вылавливаем.
Он газету читал, когда я заявился, прием-то у него по утрам бывает…
— А, — говорит, — это ты, Коля? Послушай-ка! «Мячина плохо выдаивала коров, и ее на некоторое время отстранили от доярок». Как?
— Хорошо! — я сказал. — Просто блестяще! А вы на четвертой странице посмотрите, Иван Александрович…
— Ну-ка, ну-ка, покажи! — он заволновался.
— Во! «Искусственное осеменение коров — боевое оружие в борьбе с яловостью!» Лихо?
У него даже глаза ожили. Газету у меня забрал, отметил где надо и в стол спрятал. Самые активные мы с ним подписчики на «районку».
— Здоровье как? — я спросил.
— Хреново, Коля.
— Может, на курорт бы вам, а? — посоветовал я, сказать-то нечего.
— Дурак! — сказал он мне ласково. — К Велте пришел?
— К вам! — я ему показал забинтованную руку.
— Света! — крикнул он. — Иди-ка сюда, милая.
Из кабинета у него ходок есть в операционную. Света оттуда выглянула, и он ей тазик велел принести.
Бинт он с меня драл, как кожу с быка! Я даже повыл тихонько. Ногти же — больно.
— Ерунда! — говорит. — Не сдохнешь! Замажь ему чем-нибудь, Света, а завязывать не надо.
Вот дела… Даже поболеть по-настоящему не дают.
— Ты, Света, мне перевяжи все-таки пальчик, — попросил я тихонько.
Похихикала, но повязочку сделала. Красивую, не то что раньше была.
— А мегеры нету твоей, — Кутузов сказал. — Дома, должно быть.
Все понимает Кутузов. И то, что умрет скоро, понимает. До чего же паршиво на душе, когда ты сидишь вот так, здоровый, как лошадь, и о пустяках треплешься с человеком, который умрет не сегодня завтра. И ты это знаешь, а он — еще лучше. Мне Велта говорила, что легкие у него — как решето. Представить страшно! Хирург такой… Велта на него молится. Сама-то и аппендицит, поди, не сможет вырезать. Повезло с ним нашей горке сказочно, да надолго ли?
Я обрадовался, когда нежданно пришел дядя Саша. Поскребся за дверью и бочком неслышно влез. В руках бидон эмалированный, литров на пять.
— Чего топчешься? — Кутузов ему говорит. — Проходи!
— С субботой! — улыбается дядя Саша. — С праздничком, выходит…
Хороший старикан. Морщины на лице светятся от доброты. А ведь всю жизнь в горе… Работа суровая. Неужто заболел? Но не жаловался вроде, и по виду — не подумаешь. Как кряж смоловый, не поддается ничему.
— Садись, дядя Саша, — Кутузов его позвал. — Захворал, что ли?
Дядя Саша и руками замахал от смущения, как мух отгонял.
— Что ты, что ты, — говорит, — Иван Александрович! Какая болезнь? Ты вот, сказывают, занедужил, так я медку принес. Свеженький, вчера гнал…
Кутузов растрогался, и голос перехватило.
— Света, — хрипит, — сбегай на кухню. Сделай чаек, пожалуйста.
Знал Иван Александрович, чем дядю Сашу угостить. Почаевничать старик любил и толк в чае понимал.
Света у Кутузова как удочка — хоть куда закидывай. Выскочила — будто украли. А Кутузов покряхтел немного и вышел в операционную, разволновался, что ли, а может, время пришло укол себе сделать. С этим он без помощников управляется.
— Плохо? — спросил меня дядя Саша.
— Сам видишь…
— Ах ты, грех какой! — вздохнул он. — Обойдется, может. Бог-то не без милости, а?
— Не шепчитесь! — Кутузов из операционной крикнул. — Вас еще переживу, конспираторы!
— Ладно бы, ладно бы! — обрадовался дядя Саша.
Кутузов только еще из операционной вернулся, а Света уж тут. Чайник фарфоровый тащит литровый, сахар.
— Славно! Молодец, Света! — Кутузов ее похвалил, а она уж кружку керамическую ему подает, мне мензурку какую-то, а дяде Саше тарелку и деревянную ложку.
Она, оказывается, даже эту причуду стариковскую — чай ложкой хлебать — знает!
Впрочем, такой чай, как здесь варят, и в самом деле хлебать можно вместо супа. Сливай — называется. Чай кирпичный для него идет, соль туда добавляют, масло — и не знаю уж что еще.
А бидончик дядя Саша тяжелый принес, килограммов на десять, однако. Я с него крышку снял и налил Кутузову в кружку четверти на три. Весь мед выпил Кутузов на радость старику.
— Хороший, — говорит, — мед. Совсем прозрачный.
И отставил кружку.
Доволен старик.
— Пей на здоровье, Александрыч! Медок хворь какую хошь выгонит. Должен выгнать.
Чай дядя Саша выхлебал и поднялся.
— Идти, однако, надо, — говорит. — Спасибо за угощение, Иван Александрович. Благодарствую, Света.
— Вместе пойдем, дядя Саша, — задержал я его.
И Кутузов поднялся.
— Тоже пойду, — говорит. — На сон потянуло, усну, может…
— Во-во! — одобрил дядя Саша. — Поспи, Александрыч. Сном да едой — силу не вымотаешь. Бидончик-то пособить нести?
— У самого руки есть, — запротестовал Кутузов.
Мы из больницы вышли, и Кутузов к себе свернул. Ногами шаркает, ссутулился. Видно, и бидон ему уж тяжело нести. Хорошо, что дом у него совсем рядом с больницей.
— Да-а! — сказал дядя Саша и рукой махнул горестно. — Пойду.
А Велты-то нет, значит… Дома сидит.
4
Степанов живет повыше больницы в финском домике на двух хозяев. Его крыльцо правое. Я аккуратно вытер ботинки о влажную тряпку, расстеленную у
