— Прежде всего, снесу эту уродину! — прогудел он точно из пустой пивной бочки. — А то сойдет снег, и будет торчать на посмешище всей волости. — Потом указал на старый флигель. — И этот старый хлам тоже прочь! У меня самого будут три комнаты и гостиная! Дом с деревянным полом и четырьмя окнами!
Бите с Бауманом переглянулись и подмигнули друг другу. Оба смотрели за Спилву на Яунбривини.
— Ригу нам придется построить там уже в этом году, — сказал Бите. — Не таскаться же с возами по дрянному настилу Осиса.
— Настил, — да он из сосисок сделан! — разошелся Бауман.
— Да, рига у нас будет своя, — подтвердил Бите. — За лето отстроим, это для нас пустяки. Чурбаки на дранку для крыши на следующей неделе начнем возить.
Господин Бривинь не слушал, у него голова была полна своих планов. Он показал пальцем на рощу, которая черным зубчатым гребнем поднималась над холмом.
— Половину рощи вырублю! Опять же деньги!
Бите подошел вплотную.
— Мы осмотрели и решили… Пятьдесят бревен можно бы вывезти оттуда, — нам сподручно…
— Шестьдесят, — поправил Бауман. — И сами бы вырубили.
— Вы? — Господин Бривинь, казалось, только теперь разглядел их. — Как пчелы вокруг чужого улья! — Он сильно хлопнул по плечу Баумана. Другой рукой хотел хлопнуть Бите, но, промахнувшись, покачнулся, расхохотался весело и задорно. — Ах вы, пчелы[68]. Пчелки! Нищие!
И пошел вниз. Пукит за столом, должно быть, опять отпустил хорошую шутку, — старый жилой дом сотрясался от громкого дружного смеха.
2
Балдав в церкви своевременно объявил о торгах, но так как они совпадали с Юрьевым днем, очень немногие покупатели собрались в Яунбривини. Отчасти неудачным было выбранное для них время, но главная причина заключалась в том, что у Осисов ничего особенного для продажи не было, совсем ничего из того, что теперь так нужно людям.
Сепаратора у него не было, маслобойки тоже — Осиене до последнего времени сбивала масло ложкой в миске. Три коровы — еще неплохи, но у четвертой, поговаривали, воспалены соски. Какая уж теперь доярка эта Осиене — поди, угадай, какая из их коров сухостойная, лучше уж на торги вовсе не ходить, чтобы не попасть впросак. На верстак Осиса и его столярные инструменты охотники нашлись бы — все у него самодельное, а уменье Осиса хорошо известно каждому. Однако не верилось, чтобы Осис стал продавать их; он хоть и на ладан дышит, а все еще надеется, что снова станет на ноги.
Весь хлам Осисов, назначенный на продажу, был сложен посреди двора в кучу. Конечно, это совсем неправильно, каждому хотелось бы посмотреть нужную вещь в отдельности, чтобы знать, сколько предложить за нее. На торгах всего выгоднее выносить вещи постепенно: когда одна продана, можно сунуть в руки оценщику вторую, таким путем иногда удается сбыть за приличную цену и грошовую рухлядь. Но разве Калвиц и Калвициене могли бы вдвоем все из дому вынести. Тале могла подавать только мелкую утварь, других помощников не было. А ведь когда покупатели войдут в раж, надо предлагать им вещи без передышки, задержка может только испортить дело.
Покупателей было мало еще и потому, что Осисы пригласили оценщиком никому не известного русского Турса — нового помощника писаря, а не станционного извозчика, языкастого Пурагайля, который умел заговаривать зубы. Этот Турс — двадцатилетний парень — хоть и здоровенный, а медлительный и никудышный, и притом у него маленский говор, казавшийся тихим гудением. Вряд ли из него будет толк — сама Осиене была этим обеспокоена. Единственное оправдание этого выбора, что Турс не требовал денег за труды, а согласился на два стакана грога — один перед торгами, другой после.
Катыня и Пичук носились по двору, словно на крыльях, — такая невиданная куча вещей свалена, это ведь чего-нибудь да стоит! Вещи вокруг, — хорошие знакомые, но сейчас посреди двора они выглядят совсем чужими. Большой ларь для муки, когда стоял в клети, казался огромным, а теперь был каким-то съежившимся, унылым, хотя ребята по-прежнему едва доставали до нижнего края покатой крышки. Коричневый кованый сундук, в котором когда-то хранилось приданое матери, валялся пустой, с прогрызенным мышами дном; бывало, один из малышей залезет в него, а другой захлопнет крышку, и тогда там, в сундуке, можно было кричать сколько влезет, мышь все равно не услышит. Но забавнее всего выглядела на дворе детская кроватка, совсем пустая, с чисто вымытыми досками. В Ритерах Осисы сняли маленькую комнатку, и для второй кровати там нет места, поэтому дети будут спать на полу, на сеннике. Спать на полу — это казалось Катыне и Пичуку чудесным, они не могли дождаться, когда продадут все это старье. Янка ходил надувшись: вынесли на продажу и маленькую табуретку, на которой отец сидел, когда свивал веревки, — в играх она заменяла Янке верховую лошадь. Теперь табуретка грустно стояла на бочонке из-под селедок, и мальчик, не отрываясь, смотрел на нее.
Явился на торги и молодой Карл из Заренов, взявшийся записывать и принимать вырученные деньги. Осиене последний раз вышла за угол дома, посмотреть, не идет ли еще кто-нибудь по усадебной дороге Бривиней или по лугу со стороны большака. Повернувшись в сторону Ритеров, сразу увидела: от домишка Лауски шла семья Бите. Битиене с Бауманиете шли впереди, оправляя платочки, Бите, задрав седую бороденку, семенил за ними, они все утро вытягивали шеи в сторону Яунбривиней. Прица Баумана не было — он с рассвета возил дрова и складывал около хлева, неизвестно, что еще придумали, почему не там, где всегда. Осиене вбежала во двор и крикнула:
— Ну, теперь придется начинать! Идут владельцы Яунбривиней, они ведь ждать не станут.
Стакан грога Турс уже выпил. Кивнул головой и, дожевывая закуску, встал. Большой молоток Осиса уже лежал тут же, на столе — этим молотком Осис когда-то прибивал доски в настил пола, топором делать это ни за что не хотел.
Перебирая на верстаке инструмент знаменитого столяра, Сиполиене из Лиелспуре жаловалась:
— Ах, как жаль, мой Сипол не знал, что Осис и это пустит в продажу! Рубанок он уже давно ищет. А я в этих вещах не разбираюсь.
Осиене вырвала у нее из рук рубанок и бросила обратно.
— Подожди, Либочка, не уйдет от тебя! Видишь, Осис глаз с него не спускает. Когда стругал рамы для окон, сделал к нему новую рукоятку.
Осис действительно смотрел на свой рубанок. Все утро, пока выносили на двор вещи, он просидел у дома на скамеечке, похожий на обросший мхом пень. Но когда начали таскать его инструменты, он поднял голову, на заросшем лице, из глубоких впадин, сверкнули загоревшиеся глаза.
Оценщик уже стоял на опрокинутом селедочном бочонке. Неподалеку на траве улегся Янкин «конь». Первыми были намечены к продаже стенные часы Осиса — в новом жилье в Ритерах их все равно на стенку не повесишь, каморка до того низенькая, что гирям некуда спускаться. Подняв в воздухе часы со свернутыми цепями, Турс качнул рукояткой молотка маятник, тихонько постучал той же рукояткой по циферблату и прищелкнул языком — и впрямь, часы сразу стали как бы новее и ценнее. Калвициене кивнула головой сестре: оценщик-де не так уж плох!
Но к торгам не успели еще приступить, как в толпе покупателей поднялся шум. Среди вещей Бите увидел длинную приставную лестницу и завопил, будто его ограбили:
— Что? И лестницу тоже?.. Лестница принадлежит дому. По закону ее нельзя отделять от дома! Что я буду делать, если загорится крыша?
И он нагнулся, чтобы поднять и оттащить лестницу. Но из этого ничего не вышло. Угощая помощника писаря, Калвиц сам выпил стакан и теперь распоряжался продажей имущества свояка. Он схватил Бите за шиворот, потряс и оттолкнул так, что тот едва устоял на ногах.
— Лапы прочь, трутень! Ты, что ли, дерево из леса привез? Ты стругал и дырки сверлил? В плите разводи огонь, а не на крыше, тоже мне землевладелец!
За это время Битиене успела обежать весь двор. Имущество Осиса она знала так же хорошо, как свое, давно уже с дочерью обдумала, что следует перекупить. Она мчалась впереди, Бауманиете следом за нею; осмотрели со всех сторон бочку для квашения капусты — не течет ли, не проржавели ли заклепки на обручах, облюбовали гладко обструганную стиральную доску с двумя кленовыми вальками для белья, с удобными рукоятками, вырезанными Осисом. Усмехаясь, посматривали покупатели на этих новоявленных собственниц. Услыхав шум, мать и дочь с криком кинулись в гущу толпы.
— Кричи, кричи во все горло! — задыхаясь, подстрекала Битиене мужа. — Ведь они хотели тебя задушить!
Бите спохватился. Неужто и в самом деле его хотели задушить? Бородка вздрогнула, рот широко раскрылся, но кричать все же не кричал: немного опоздал с этим. Все вокруг все еще надрывались от хохота, так что никакой крик и не услышали бы. Друзей у него здесь не было, это он знал хорошо. Пока Битиене оглядывалась, тот разбойник и душитель был уже далеко и рукой делал знаки оценщику начинать торги.
