Славиков глубоко вздохнул и заспешил наверх. Он взбежал по ступеням. Прошел мимо Рогачева запыхавшийся, стремительный. Рогачев изумленно следил за ним… Николай подошел к радиомачте. У самого верха ее тотчас засветились два красных огня. Обратно к домику Славиков шел медленней, хмурился. Рогачев спросил:
— Что, полундра?
Славиков ответил непривычным голосом:
— Еще какая полундра, мой друг…
* * *
Помните, на картине Васнецова: древнерусский богатырь верхом на коне перед камнем на развилке трех дорог: «Прямо пойдешь…» Бакланов иногда попадает в положение того богатыря…
Есть такое место на берегу моря, где сходятся три дороги, и камень есть, огромный камень, в рост человека, только, конечно, без надписей. Но с камнем непременно связаны три условия. Вернуться — попадешь на пост 33. Вот он, оглянись — и виден: белый берег, радар на холме, игла радиомачты, фигурки ребят. Кажется, вглядись получше — и различишь где кто…
Пойдешь направо — совхоз Прибрежный. Там — Юля. Из-за Юли Филипп сейчас вот и убежал. Пока сержант заседает в Морском, решил сбегать повидаться. Но есть еще одна дорога — влево, вниз. В бухту. Там рыболовецкая бригада. Возле старого причала стоят мотоботы — три старых и два новеньких, недавно пригнанных. На кольях сушатся сети, цедят сквозь капроновые ячейки ветер, залетавший в бухту через узкую горловину. Бухта укрыта от капризных приморских ветров, и оттого, наверное, в ней цвет воды всегда отличен от цвета моря. В этот час он ярко-зеленый, а море лазурное.
Вот и на этот раз Филипп, дойдя до камня на развилке дорог, замедлил шаг, решал, видимо… А затем ударился бегом вниз, в бухту.
Не было видно ни рыбаков на мотоботах, ни женщин возле сетей. И возле черного деревянного барака никого не было. Открытые ворота жалобно поскрипывали, делая вялые попытки закрыться, но были они настолько стары, что без человеческой помощи им этого не сделать.
— Ау, люди! Кто живой?
Никто не отзывался. Бакланов пошел к мотоботам. «Вот дают! Оставили все и ушли по своим делам. Хорошо, что море здесь не шалит. Угнало бы мотобот, тогда бы дежурного оставляли. А новенькие мотоботы хороши! Не обшарпаны, сияют синей краской, точно в новые рубахи наряжены. Палуба вон, беленькая, не побитая ногами, не размочаленная морем».
Захотелось ступить на эту палубу, потопать по ней, послушать, как гудит, но главное, посмотреть дизель. Конечно, любой из солдат радиолокационного поста в этой местности свой человек, но зайти так просто, без разрешения, на судно — все равно что в чужой дом без стука, и Филипп на всякий случай еще раз позвал:
— Ау, люди!
— Кто там? — неожиданно донеслось со второго новенького мотобота. Из машинного отсека показался голый по пояс человек — Валентин Замула. «Коллега»-дизелист и местное начальство, комсорг совхоза.
Замула появился на палубе во весь рост — высокий, загорелый. Он был рад неожиданному гостю.
— А, Филипп! Заходи!
Филипп не заставил себя ждать. Валентин вытер ветошью руки, они поздоровались.
— Ну как служба? Продвигается к концу?
— Добиваю помаленьку.
— А что так, помаленьку-то?
— Зачем спешить? Тише едешь — дальше будешь.
— А к нам… все еще решаешь? — Замула кивнул на дизель.
— Да так… Думаю, как бы не промахнуться.
— Чудак! Да о каком промахе речь? Работа тебе знакомая. Зарплата вполне приличная, а когда сезон, так вообще красота. Да что тут толковать! Люди вон семьи кормят и живут что надо: телевизоры покупают, холодильники, многие мотоциклы имеют, а кое-кто и на машину замахивается…
— Это ясно, Валентин. А люди-то сейчас где?
— Да сегодня же день рыбака — получка.
— Понятно.
— Слышал я, Филипп, что ты с завхозом нашим, с Семенюком, вроде бы двигатель какой-то делаешь. Может, вечный двигатель изобретаете, а ты скрытничаешь.
— Это точно. Оживляем размороженный движок. Трещина там, но заделать можно. Вот и колдуем. Скоро готов будет. Как тягловая единица, конечно, не пойдет, а на подхвате в хозяйстве вполне сгодится.
— Ну что ж, это здорово. Может, помощь совхоза какая нужна — скажи. А впрочем, я и забыл, ведь все техническое через Семенюка проходит. Он и достанет.
Так, беседуя, стояли Бакланов и Замула возле борта мотобота до тех пор, пока на круче холма не показалась на тропинке группа мужчин.
— О, ваши с денежками топают! — весело заметил Филипп.
— С денежками только Василь Резниченко. Потому как холостяк, а остальных жинки наверняка выпотрошили. Хотя тот не рыбак, кто заначку не сделает.
— Резниченко — это что орденом награжден?
— Да. Трудовое Красное Знамя на целине заработал и у нас медаль «За трудовую доблесть». Вот так, Филипп. Резниченко что! — продолжал Замула. — Ты у Ивана Ивановича в День Победы ордена видел? Вся грудь — от плеча до плеча. Морская пехота. Весь изранен. Три раза тонул. В декабре сорок первого несколько часов плыл вдоль побережья с донесением. Вот так.
— Юлькин отец?
— Он самый. А ты бы спросил у него как-нибудь на правах будущего родственника! — Замула засмеялся.
«Ишь ты, — подумал Филипп, — и этот знает, что я за Юлькой ударяю…»
Рыбаки приближались. Уже слышны были оживленные голоса. Впереди шагал Иван Иванович. Глядя на него, Филипп признался:
— До родственников нам еще — как отсюда до Африки.
— Да что ты говоришь? — удивился Замула. — А я-то прикидывал, что осенью комсомольскую свадьбу сыграем. Новому рыбаку с дочерью рыбака… Звучит? А может, все же закатим, а?
— Посмотрим, — дипломатично ответил Филипп. «Ладно, покалякаю малость и двину в совхоз», — решил он.
Еще утром, приехав в Морское, Андрей Русов заказал на вечер переговоры с Людмилой. Не потому, что за это время получил от нее лишь четыре письма, а сам написал намного больше, а просто очень хотел услышать ее голос. Разница во времени позволяла ему звонить, когда Людмила могла быть дома. Если в Морском сейчас пятый час вечера, то на Урале — седьмой. Андрей, не очень веривший в то, что заказ вообще состоится, с радостью узнал, что Оренбург заказан.
— До пяти часов еще сорок пять минут, — сказала девушка в очках, сидевшая за телеграфным аппаратом и у телефонов. Аппарат застучал, и белая стружка телеграммы стала укладываться на пол.
— Разговор мы гарантируем не сразу, в течение часа, начиная с пяти, — опять тем же строгим тоном предупредила девушка, но Андрей заметил, что за стеклами очков вовсе не сердитые глаза, что девушка очень хочет казаться строгой и самостоятельной. «Работает недавно», — подумал Андрей и вспомнил, как долго и наставительно говорила с ней уходившая домой сменщица.
Андрей сел на скрипучий старенький стул. Раньше, когда он служил в Морском, бывать здесь приходилось часто, но за время, пока не был на почте, ничего не изменилось. Все та же фанерная голубая будка, легонькая дверца… «Изоляция — шик модерн!» — улыбнулся Андрей. На стене все тот же плакат, призывающий граждан хранить имеющиеся у них лишние деньги в сберегательной кассе. Бодрый молодой человек загадочно улыбался с плаката, суля тем, кто последует его призыву, простиравшееся за спиной голубое море, белый пароход и пальмы на курортном берегу. Все, кроме пальм и курортного берега, у Русова было в избытке, содержание плаката он знал наизусть и потому думал о предстоящем разговоре с Людой и о сегодняшнем дне…
Перед собранием забежал он на позицию роты капитана Шахиняиа. Туда, где раньше служил. Заглянул на свою станцию, поговорил с ребятами, с лейтенантом Кучеровым.
— Ну и как там тридцать третий пост? — спросил лейтенант. — Курорт по сравнению с нашим?
Раньше бы, до прихода на тридцать третий, Андрей подтвердил бы — точно, курорт, но сегодня служба там не казалась ему легкой и безоблачной. Хотя, безусловно, здесь, в расчете Кучерова, работа потруднее. Расчет включен в график боевого дежурства, и одно это говорило о многом…
Русов ответил, что работы хватает, не боевой — так другой.
— Это факт, — согласился Кучеров и задумчиво добавил, что лейтенант Макаров все в госпитале…
— Как его здоровье? — поинтересовался Андрей. Он лишь по разговорам знал о лейтенанте Макарове, начальнике тридцать третьего поста. Слышал, что Макаров — «морж», что зимой, идя купаться, поскользнулся, сломал ногу и, пока добрался до поста, крепко простыл…
— Да что-то с легкими. И закаленный вроде был, а вот не уберегся.
— Вылечат. Сейчас не такие болезни вылечивают, — убежденно сказал Русов.
— Должны. Иначе всю госпитальную медицину надо переквалифицировать в управдомы.
Довольный своим отношением к медикам, двадцатилетний крепыш Кучеров дернул за околыш полевую фуражку и протянул крепкую, сухую ладонь:
— Ну, будь здоров, Андрей! Всего! Как похудею здесь, попрошусь на тридцать третий.
