— Под утро заявился. А разве он не по заданию? Кожанка-то здесь ночевала, а он в рубахе левкинской. А что?
— Ничего. Все в порядке, — сказал Белов и заговорил с Шабановым о другом. На душе было скверно: вот и говори теперь с Вирном!
Потом он взял из стола Ягунина исписанный листок — черновик донесения о владельцах Жигулевского завода — и пошел к экспертам. В Самгубчека их было двое: старик Павлов, обслуживавший еще полицию, занимался почерками, документами, фальшивыми деньгами и всякой химией, а молодой самоучка Николай Мусинов, годившийся ему во внуки, ведал следами, пулями, оружием и прочими предметами трассологической криминальной науки.
— Через полчаса, — буркнул старичок-боровичок, кладя перед собой пресс-папье из дома Прошерстнева и лист ягунинского черновика.
Тут же, при Белове, он срезал промокашку с отпечатками и укрепил ее на освещенном лампой стекле. Пристроив рядом листок с образцом почерка, он взял лупу, склонился над стеклом и принялся попеременно скользить взглядом по обеим бумажкам. О Белове он, казалось, забыл. Иван Степанович ждать не стал: ему был хорошо известен характер старого эксперта. Раньше чем через полчаса заключение он не даст, даже если бы истина прояснилась сию минуту. Упрямство Павловых было легендарным: вот уже много поколений они упорно называли своих старших сыновей Павлами, и цепочка Павлов Павловичей Павловых терялась в глубине веков.
От экспертов Белов пошел в хозотдел, где Левкин подтвердил: да, Ягунин брал у него «оперативную» рубаху. Он добавил, что вчера вечером помещение ЧК убирала «такая беленькая милочка», которую он, Левкин, пристроил по рекомендации Ягунина.
— Может, он для нее нарядился, вы так не думаете? — спросил задумчиво Левкин.
Белов отшутился, но крошечная надежда встрепенулась: а вдруг парень ночку прогулял? Все-таки девятнадцать годков. И вздохнул: нет, на Ягунина не похоже.
Он едва успел об этом подумать, как столкнулся на лестнице с Михаилом.
— Зайдем ко мне, — смущенно мигая, предложил Белов. В кабинете же напустился решительно:
— Ты чегой-то в общежитии не ночуешь?
— А чё? — вроде бы удивился Михаил.
— А то, что я-то должен знать. Барышню завел, што ль?
— Какую барышню?! — оскорбился Ягунин. — Скажете… Ну не спалось, вот и все.
— Гулял, значит?
Ягунин не умел врать: на Белова не смотрел, челюсти сжал, будто злился.
— Давай тогда по-другому, — сказал Иван Степанович и шлепнул ладонью по столу. — Сотрудник Ягунин, доложи, где ты провел ночь?
— А чё мне скрывать? — Михаил глянул в глаза, и Белов понял: сейчас скажет. — Был в «Паласе». Там наводчик из губсоюза должен был появиться. Который с бандой снюхался. Ну вот…
— Ты-то откуда узнал? — спросил Белов.
— От Нюськи-буфетчицы. Позвонила давеча, я и пошел. Это у нас допрос или как понимать?
— Как хочешь. А дальше?
— Прождал до трех утра. До закрытия. А он так и не пришел, наводчик этот. Вы не верите мне, што ль? Я не пойму никак. Если не верите, то узнайте у Нюськи. Я не доложил, потому что… Ну, вы-то запретили мне в «Палас» ходить… А я считаю…
— Не уходи никуда до вечера, — хмуро перебил Белов. — Есть дела? Вот и займись. И напиши объяснение про эту ночь.
Когда Михаил вышел, Иван Степанович вызвал к себе по телефону Шабанова.
— Бегом дуй в «Палас», — приказал он ему и пояснил, что именно должен Шабанов уточнить у буфетчицы.
— Я, верно, буду у председателя. Как вернешься, найди.
Прежде чем идти к Вирну, Белов еще немного выждал и завернул к эксперту Павлову: как раз прошло ровнехонько полчаса.
— Почерки идентичны в нескольких элементах, — пробурчал старый эксперт.
— Ну, а чтоб наверняка сказать… — начал было Иван Степанович и умолк, видя, как розовеет затылок под белым пушком.
— Наверняка! — гневно фыркнул Павел Павлович. — По трем словечкам на промокашке! Профанация — вот как называются такие заключения «наверняка»…
Павлов уткнулся в бумаги, а Белов с тяжелым сердцем пошел к председателю Самгубчека Альберту Генриховичу Вирну…
…Иван Степанович поежился — конечно, не от того, что озяб: вечер был теплый, и даже от реки не шла прохлада. Он еще раз мысленно прокрутил — как в кинематографе, только со звуком— свое пребывание в кабинете у Вирна, и снова едкое чувство — смесь обиды и уязвленного самолюбия — поднялось к горлу, будто изжога. Нет-нет, железная правота Вирна не по нему. Если так всегда думать о людях, можно далеко зайти… И не туда.
Вирн с отсутствующим видом выслушал доклад Белова о результатах обследования в доме на Садовой, об убитом Свиридове, о «кашлюне». И лишь когда Белов сообщил о результатах графологической экспертизы, председатель Самгубчека поднял брови.
— Вы не видите между этими фактами прямую связь? — спросил он холодно.
— Пока что нет… Куча подозрений — и все, — пробормотал Белов и заморгал.
— А по-моему, надо быть слепым, чтобы не увидеть здесь логическую цепь. Вспомните, как упорно он пытался сбить нас со следа и как отговаривал узнавать о ночных обысках. Далее: его ложь о бегстве нэпмана Башкатина, который был найден в тяжелом состоянии. Помните? Что с ним Ягунин сделал, нам неизвестно. Далее…
Так же четко, сухо, колюче ложилась фраза за фразой, и Белову стало казаться, что Вирн давным-давно заготовил свою сверх-аргументированную речь и что председателю губчека не хватало лишь нескольких звеньев, чтобы сковать эту, как он выразился, «логическую цепь». И вот теперь Белов дал ему эти звенья.
— Я не хуже вашего знаю о его прошлых заслугах, Иван Степанович. Но я вижу сегодняшнего Ягунина. Зависть. Мелкобуржуазное бунтарство. Какие-то подозрительные девицы, коих он пытается пристроить у нас, в ЧК. Никакой самодисциплины. Наконец, возмутительная политическая слепота. Согласитесь, с таким набором можно оказаться в любом лагере. Утром вы мне внушали: надо верить. Имею ли я право — и вы, товарищ Белов, и вы! — верить своему сотруднику Ягунину, замешанному черт знает в чем?
— Погодите, Альберт Генрихович, — вяло возразил Белов. — Шабанов сейчас проверяет его алиби. Не надо спешить с выводами. А то ведь бывает разное…
— Что бывает разное? — сощурился Вирн.
— В двенадцатом году… В ссылке под Тобольском… — Белов не смотрел на Вирна, говорил с паузами. — Мы, значит, своего товарища одного… Фамилия не важно какая… Заподозрили, что доносит, и в лицо ему выложили. А он повесился… А продавал нас хозяйский сын. Вот так…
Вирн молчал. «Зачем я ему это рассказал? — вдруг подумал Белов. — Ему, Вирну, профессиональному революционеру, побольше меня хлебнувшему и тюрем, и ссылок».
— В Михаила я верю, — сказал он.
— Товарищ Белов, вы знаете, что партия поставила меня на пост председателя губчека, чтобы укрепить революционную дисциплину?
Конечно, Белов это знал, как помнил и другое: не кто иной, как Вирн был в свое время организатором ЧК в Самаре. Будучи на этом посту, он самолично поднял восстание в тылу банды изменника Сапожкова и спас тогда из бузулукской тюрьмы семьдесят смертников. Всего три месяца назад Вирн после двух лет ответственной работы в губкоме партии и губисполкоме был направлен «на коренное усиление» Самгубчека, где начальство четырежды менялось в течение года.
— Так вот, крепить революционную дисциплину мы начнем с самих себя. — Вирн смотрел на Белова в упор, не мигая. — Наши сотрудники должны быть вне подозрений — любых! И пусть лучше пострадает невиноватый, чем мы пропустим в свои ряды хоть малейший контрреволюционный элемент.
Белов не выдержал, резко ответил:
— Ягунин — особая статья. Путаник — да, но я за него… горой, как говорится. Наш он, да!
Лицо Вирна не дрогнуло. «Не человек — кремень», — мелькнуло у Белова.
— Иван Степанович, я уважаю ваше мнение. — Голос председателя ровен, вполне доброжелателен. — Но я не могу не считаться с фактами. Это мой служебный, мой партийный долг. Я органически не приемлю анархизм Ягунина, его внутреннюю расхлябанность, его заскоки. Я считаю, что при своей неустойчивости он способен на измену — да, да! Не возражайте — это моя точка зрения, хотя и я допускаю, что могу быть тенденциозен к сотруднику Ягунину.
Он привычно ходил по кабинету, выбрасывая отдельные фразы, будто бил короткими очередями.
— Именно поэтому я не хочу сам заниматься его делом. Занимайтесь вы. И если я ошибаюсь в Ягунине — докажите!
Белов хотел было ответить, да зазвонил телефон.
— Зайдите немедленно, — сказал в трубку Вирн.
Это вернулся из «Паласа» Шабанов.
То и дело вытирая ладонью потные лицо и шею, он докладывал:
— Буфетчица говорит: был. Она его держала в кладовке, а после провела за ширму, возле музыкантов. Там он сидел. Часов в двенадцать, говорит, она заглянула, а товарища, говорит, чекиста уже нет. Ну, она подумала, что вышел куда, может, по нужде. А как закрываться стали, она еще туда заглянула — нету!.. Видать раньше ушел, а в точности когда, сказать не может.
