Огарнов. Десять разов помирал — не помер, фиг меня возьмет на одиннадцатый… как того радиста…
Воропаев. А под Севастополем… кто помнит, как на Сапун-гору ползли… плечо в плечо… В пушки впрягались, везли…
Огарнов. Снаряды — на руках, как ребят, тащили.
Воропаев. «Ура» какое неслось, помните? Не Сапун-гора, а Крикун-гора получилась.
Огарнов. Э, нет, не так про то говорилось: с ихней стороны Сапун-гора…
Воропаев. А с нашей — Крикун-гора…
Огарнов. А к вечеру сделали ему Хрипун-гору!
Воропаев. Десять часов штурмовали, и была ему Хрипун-гора… Товарищи фронтовики! Не для того мы на фронтах побеждали, чтобы дома спать, подложив под голову бюллетени доктора Комкова! Сейчас я объявляю колхоз на угрожаемом положении. Образуем три штурмовые бригады. Не будем терять ни минуты. Внезапность — половина успеха. (Городцову.) Ты поведешь первую штурмовую бригаду. (Огарнову.) Ты, сталинградец, — вторую.
Варвара (расталкивая фронтовиков, бросается к Воропаеву). А ты откуда такой взялся?
Воропаев. Все с нами! Только тому бюллетень, кто помер!
Боярышников. Перегиб, образуется перегиб.
Воропаев. Молчать, когда я говорю с фронтовиками!
Варвара. Сам танцуй, а я раненого своего… (Заслоняет мужа). Не позволю!
Воропаев. А глумиться над его воинской славой позволяешь?
Варвара (остервенело). Не отдам! Извини-подвинься! (Мужу.) Виктор, отдохни! (Усаживает его на скамью и держит за плечи.)
Огарнов (отводя руки жены). Не встревай в военное дело, Варвара.
Варвара. Виктор!
Огарнов становится рядом с Воропаевым.
Ты ж хворый, Виктор. (У нее слезы.)
Огарнов. Варвара…
Варвара. Ну?
Огарнов. Отдохни.
Варвара. Что?!
Огарнов. Сказано, — отдохни.
Варвара. Ну, вы только подумайте, граждане, чего делается! (Виктору.) Набирай, дурной, бригаду, а то всех расхватают! Чего стоишь, как пень?
Воропаев. Первую штурмовую ведет Городцов…
Боярышников. Называется — штурмовка, перегиб…
Воропаев. …вторую — Огарнов… Третью ты, председатель.
Все встают, переговариваются, зовут друг друга. Слышны голоса: «Лопаты где?.. Фонари несите!.. Живо… Баяниста сюда! Где баянист?»
Девочка лет тринадцати подбегает к Воропаеву.
Ленка. А я? А мне куда кидаться, дяденька?
Воропаев. Кто будешь?
Ленка (скороговоркой). Твороженкова Лена, отец погибший в Ленинграде, пионерка я…
Воропаев (оглядывает ее). Ага! Ленка — Голая коленка, вот ты кто!
Ленка. Да не отоваривают талон на чулки, что я поделаю… Так мне куда?
Воропаев. Будешь моей связной. Тащи баяниста!
Ленка бросается будить баяниста, мирно дремлющего на задней скамье.
Варвара (свистит). А ну, женский пол, ко мне! (Воропаеву.) Ишь, артист какой разыскался… все сердце перевернул вверх ногами. А ну, ко мне, женский пол! Чуб батогом, усы до плеч, четвертую формируем! (Воропаеву.) Думаешь, от мужей отстанем? Фиг тебе с маслом!
Ленка толкает к сцене баяниста.
Я с них сок пущу, не думайте! Сам отдохни, а я не дамся! (Женщинам.) Пошли!
Все выходят гурьбой. Баянист перебирает лады.
Воропаев. Смотри, какая боевая.
Варвара. Солдатка я или нет?
Воропаев. Храбра!
Варвара. Храбрей меня только чорт в аду. (Запевает, притоптывая.)
А я, бабочка, наделала беды,
Пошла по воду, побила казаны!
Воропаев (баянисту). Играй, с душой играй, как перед боем! Покажем себя, повоюем еще разок. Кому честь дорога, тот нас не бросит. Сосредоточивайся. В ата-а-ку!
Варвара.
А я, бабочка, наделала беды,
Пошла по воду, побила казаны!
Боярышников. Круто замешено. Кончились каникулы жизни!
Солнечное январское утро. На склоне холма — крохотный домик с открытой терраской и ступенчатым двориком перед нею. Дерево горького миндаля в розовом цвету осеняет дворик легкой узорной тенью. За домом видны горы в снегу, а внизу, справа, — полоса сияющего синего моря. Терраска завешена плащ палаткой.
Появляются Воропаев и Городцов в сопровождении Ленки Твороженковой.
Ленка (трагическим топотом). Вот здесь они живут, Поднебески. Такие бедные, дядя Алеша, такие… прямо не знаю, что сказать…
Воропаев (Городцову). Знаешь их?
Городцов. Да нет, не работники… Заметьте, на штурмовке не были, а уж, кажется, на всю Европу было слыхать.
Воропаев (Ленке). Ну, спасибо, что довела. Если увидишь доктора Комкова, попроси, чтобы подождал меня, а я зайду к нему, как освобожусь.
Ленка. Лечиться будете?
Воропаев. Я его сам сегодня лечить буду. (Оглядывает горы.) Эх, и красотища же!
Городцов. Красота меня в данном случае не завлекает. Мелкого масштаба дело здесь. Мне же ваш виноград хуже капусты. У меня масштаб другой: просто люблю технику. Я же комбайнером был. Сплю — пшеницу во сне вижу. Скучаю за батюшкой-хлебом.
Воропаев. Не единым хлебом жив человек. Нам все надо — и виноград, и апельсины, и орех, и маслины. Мы тут такое разведем, чему и названия нет.
Городцов. Разведете тут! Да возьмите хоть этот дворик-пятачок, что с него возьмешь, — плюнуть же некуда… Да и климат несообразный какой-то, на дворе январь, а сворачивает на май, миндаль цветет. А там, пожалуйста, — горы в снегу. А тут море рот разинуло, хоть закрывай чем ни попало, голова от него только болит. А я так считаю, что русский человек никак не может без снегу. Другой раз глаза закрою, и представится — снег, деревья трещат от мороза, лунища огромная и где-то сани на морозе поют… А тут не знаешь, как к ней подступиться, к здешней природе. Как барышня какая.
Воропаев. Ты привык вдаль смотреть, а ты вверх взгляни. Какие горы! Вон, видишь, Орлиный пик. Там орлы свили, гнезда, а по сути дела нам с тобой там жить, дворцы понастроить там, сады разбить. Для счастливых людей место.
Городцов. Сказал тоже! Его сделать надо, место-то.
Воропаев. Вот именно, сделать. Все надо перевернуть заново…
Городцов. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается… Давай стучи к ним… Алло, жители!
Воропаев стучит палкой о балкон. Из-за плащ-палатки появляется лицо Наташи. Из-за плаща появляется Юрий в наташином халате.
Юрий. Здравствуйте, товарищ полковник.
Воропаев. Здравствуйте. Можно к вам?
Юрий. Я бы пригласил к нам, да, знаете…
Наташа (из-за плащ-палатки). Ты с ума сошел, Юрий!
Юрий. Да нет, я же говорю, что… (Показывает на свой капот.) Мои штаны в стирке, других нет… А поскольку капот на мне, то на ней… понимаете… Наташа, вот этот товарищ затеял позавчера ночной штурм! Здорово получилось, я сам было хотел примазаться, да не вышло, кости ныли… от сырости…
Воропаев (сбрасывает с себя шинель, протягивает Юрию). Накиньте мою шинель, капот отдайте жене…
Юрий берет шинель и исчезает за плащ-палаткой.
(Городцову). Будь добр, скажи Варваре Огарновой, пусть подойдет сюда да одежонки захватит… Ну, что-нибудь там, на первый случай, у нее есть, я знаю.
Городцов. Есть-то у нее много чего есть, да не про ихнюю честь. За что одевать, не знаю… Попробую, однако… Разрешите быть свободным?
Воропаев. Иди, бог войны, думай о мире.
Городцов. Есть думать о мире. (Уходит.)
Плащ-палатка опускается, и Воропаев всходит на балкон, где на ящике, завернувшись в шинель Воропаева, сидит Наташа. Вместо столика перед нею кусок керченского ракушечника. На нем — коробочка с пудрой и осколок зеркала.
