— Ну, вот, Левушка, все в порядке, — дрогнувшим голосом сказал Кузнецов. — Будем оформлять!
— А я что говорил! — воскликнул Дадеш каким-то низким, незнакомым голосом. — Иначе и быть не могло! Все правильно! А он не верил! Поглядите на него, Евгений Михайлович, ревет белугой! Есть хоть платок-то? Возьми у меня в кармане! Чудак, даю честный слово. Плачет!
— А вы сами почему плачете, Сандро? Почему отвернулись?
— Я не плачу, Евгений Михайлович. Просто вчера шашлык жарил, много луку резал...
Прошло два месяца.
Наконец-то был принесен домой долгожданный протез. Осинский бережно развернул его, положил на койку, задумался.
— Ну, как он тебе? — спросил конюх, склоняясь над койкой. — По-моему, хорош! Очень хорош! Лучше некуда!
— Неудобен, придется переделывать...
— С ума сошел! Такую красоту, разбойник, нарушить хочешь! — испугался конюх. — Жаль, уехал Сандро, он бы тебе показал, как ломать! Протез мировой, не придирайся!
— Ты чудак, — рассмеялся Осинский. — Он же не сгибается. Просто косметический, для красоты. А мне для работы нужен. Ты лучше, чем ворчать, достань сыромятину от старой сбруи, веревку какую-нибудь или ремень... Да и коловорот нужен.
— Батюшки! А коловорот зачем?
— Дырок побольше понаделаю.
— Совсем спятил!
— Так надо, чтобы он стал полегче. Лишние замки снимем: они совершенно не нужны.
— Правильно, не нужны! Дураки, выходит, на заводе делали, а ты умный! Ну, валяй, валяй, порть вещь! Вконец порть!
Продолжая ворчать, конюх вышел, вскоре вернулся, неся коловорот, сапожное шило, дратву и нож.
— Что надумал?
— Устрою тут целую систему разных тяг. Протез будет сгибаться и разгибаться от движений мышц спины и груди.
— Да полно тебе!
— Одно движение — сгибание, другое — разгибание, рука, как живая, сможет двигаться взад-вперед. Будет работать, как часы. Я уж давно все обдумал, должно получиться...
— Может, скажешь, и пальцы будут хватать? — недоверчиво спросил конюх.
— Пальцы, конечно, нет... Не скажу, к сожалению...
Через неделю Осинский простился с Кузнецовым, конюхом, Карандашом и уехал в Тбилиси.
Из Минеральных Вод он отправил Волжанскому телеграмму. Поезд прибыл в два часа ночи. Пришлось дожидаться конца комендантского часа на вокзале.
«Как только выпустят в город, зайду к Абашкиным, — подумал Осинский. — В цирк все равно рано — никого там нет, адреса Волжанских я не знаю. А Пашка обрадуется. И Валерия тоже...»
В шесть утра, накинув на плечи шинель, он вышел на вокзальную площадь и отправился к физкультурному техникуму. Усатый привратник узнал его, встретил весьма приветливо, долго расспрашивал про положение на фронте.
— Не живут теперь тут Абашкины, давно уж не живут. Новую комнату получили. Схожу сейчас адрес узнаю у соседей, а ты подежурь тут за меня, да никого, смотри, не пропускай! Я мигом!
Валерия очень обрадовалась его приходу.
— И ты тоже в армии был?
— Почему тоже?
— Павел в армии. Раздевайся.
Осинский снял шинель. Увидев протез, Валерия заплакала.
— Левушка, милый! Да как же это так? Горе-то какое...
— Так уж случилось, что поделаешь...
Она усадила его за стол, принесла завтрак, слушала, по-бабьи подперев голову рукой, смахивая слезы.
— Ну, мне пора, — поднялся из-за стола Осинский. — Пойду в цирк.
— Рано еще, посиди немного, никого там нет.
— Нет, скоро девять. Волжанский уже должен быть. Тем более, что я телеграмму дал с дороги.
— Приходи обязательно!
Валерия оказалась права — Волжанских в цирке еще не было. Осинский вышел из помещения, уселся на ступеньках. Из-за угла показалась лилипутка Ниночка Банная, издали узнала, бросилась к нему на шею.
— Левка! Вернулся! Левушка! Сейчас Володя придет! Что же ты телеграммы не дал? Мы бы встретили! Всей труппой встретили бы!
— Я дал телеграмму.
— Мы не получили, честное слово. — Она уселась рядом, на ступеньках. — Куда тебя ранило? Рука? Рука — это ерунда, — она заливисто захохотала, — мы уж думали, что ты без головы! Ерунда, ерунда, ерундовина! Смотри, Левушка, вон и Володя идет! Да не волнуйся ты так! Разве можно? Чего ты так? Чего?
— Подожди, Ниночка... — Он встал, весь напрягся, глядя на Владимира.
Тот шел, насвистывая, помахивая дюралевым молотком на длинной рукоятке. Увидев Осинского, не остановился, не прибавил шага, а даже специально — чтобы не выдать волнения — пошел чуть медленнее, продолжая беззаботно насвистывать и размахивать молотком. Осинский видел, как все больше и больше бледнело лицо друга, но тоже не двигался, безуспешно пытаясь справиться с нервной дрожью.
Только подойдя совсем близко, Владимир сказал наконец притворно-равнодушным голосом:
— У-у-у-у, паразит, вернулся! Ну, что у тебя?
— Да вот руки нет.
— Ну, это ерунда, сделаем.
— Я в этом не сомневаюсь, уже кое-что придумал! Видишь: сгибается, разгибается. — И он с гордостью продемонстрировал протез.
— Вот и отлично! Все в порядке, как живая.
— До живой еще далеко.
— Ничего, ничего, скоро начнешь работать. А почему ты телеграмму не прислал, встретили бы.
— Я дал. Из Минвод.
— Ну, значит, еще придет. А теперь айда к Марине!
Марина была на кухне. Увидев Осинского, бросилась к нему, повисла на шее, начала целовать.
— Что же ты плачешь, Мариночка, ведь жив я, жив!
Она отправила его помыться с дороги, полезла куда-то и извлекла костюм Владимира.
— Сейчас же в штатское переодевайся! Что значит: «Не нужно»? Обязательно нужно! Отдыхайте, пока я на рынок слетаю, постараюсь грибов достать, состряпаю Левкину любимую грибную икру. Отобедаем, отдохнем, а уж вечером, после представления, отметим твой приезд по-настоящему — выпьем так, чтобы чертям тошно стало!
Осинский начал переодеваться.
— Что это у тебя за синячище на бедре? — спросил Владимир.
— От протеза. Пальцы-то стальные. Карманов не напасешься: рвут.
— А резиновую кисть нельзя сделать?
— Сложно. Но что-то придумать необходимо.
— А перчатка не помогает?
— Тоже рвется.
— Ничего, покумекаем.
На обед Марина пригласила всю труппу: Николая, Васю Якимова, Ниночку Банную, новых партнерш, а также Валерию Абашкину.
— Ну и удивишься же ты одной штуке, одной новинке в нашей работе, — говорил Осинскому по дороге в цирк лилипут, гордо вышагивая рядом.
«Одной штукой» оказался круглый прозрачный занавес из пантомимы «Конек-Горбунок», целиком закрывавший манеж. На тюле было нарисовано морское дно с коралловыми цветами, плавающими рыбами, причудливыми водорослями. Внутри этого чехла, словно в сказочном аквариуме, и шел номер. С гордостью и радостью смотрел Осинский выступление Волжанских.
«Как они выросли за это время! Какие молодцы! Вот этот новый «кувырок», что делает Володя, и мне бы хорошо перенять... Надо попросить, чтобы научил. Меня с сольными трюками можно будет пустить после Коли, перед новой девушкой... А во время комплимента я могу занять место слева от Марины, а еще лучше за Ниночкой Банной или справа от Васи Якимова... Надо продумать, как делать стойку и на руке и на протезе, посоветоваться с Володей... Если на большом пальце правой руки сделать петлю и вставлять в нее большой палец от протеза, — пожалуй, может получиться стойка на двух кистях!.. Только надо снова переделать кисть... Вот это будет чудо!.. Действительно, никому в голову не придет, что я без руки... До чего здорово, что мы работаем в трико и в масках!.. А прыжки на одной правой, пожалуй, пойдут!.. Попробую... Протез не помешает...»
Ужин был веселым, шумным.
— Научу тебя «кувырку», Левка, так и быть! — смеялся Владимир. — Вообще отдам его тебе. Хочешь?
— Конечно, хочу, спасибо! А я за это тебе тоже подарок сделаю. Одна идея родилась!
— Что за идея?
— Мне новый занавес очень нравится, но... Дай-ка карандаш!
Все перешли за письменный стол. Рисовали, чертили, спорили до хрипоты.
— Убедил! Убедил, черт головастый! Завтра же за переделку!
В передней раздался звонок. Владимир вышел и вскоре вернулся с телеграммой в руках.
— Вот теперь мы можем тебя встретить, Левка! Узнали наконец, что ты едешь! Телеграмма из Минвод!
Осинский начал выступать в канун нового, тысяча девятьсот сорок четвертого года. Все шло хорошо, но в феврале произошла неприятность.
Весь день Осинский провел в цирке вместе с лилипутом. Занавесив окна гардеробной одеялами, они проявляли и увеличивали фотографии. Отдыхать домой не пошли. Во время выступления, после первой же стойки, Осинский почувствовал жгучую боль в обрубке. Он чуть не потерял сознания, однако с манежа не ушел, выполнил все трюки до конца.
— Что с тобой? — встревоженно спросил Вася за кулисами после того, как Осинский снял с лица лягушачью маску.
— Не знаю... Чертовски больно... Помоги-ка стянуть трико, снять протез...
— Ой! — испуганно воскликнул лилипут. — Кровь из протеза льет...
