Прохор внимательно вслушивался в эти горестные сообщения. Газет он не читал: не шибко был силен в грамоте, хотя в последние годы упорно отвоевывал страницу за страницей в макаровском букваре. Да и не было особой нужды читать газеты: мальчишки умудрялись пересказать на ходу почти все содержание экстренных выпусков. Каждый день газетчики выкрикивали одно и то же: русский флот терпел поражение. Прохор вел про себя страшный счет невозвратимым потерям.
В то яркое весеннее утро, когда Прохор услышал два слова: «Макаров» и «Петропавловск», старику показалось, что у него остановилось сердце. Прохор подозвал газетчика.
— Ты чего сейчас кричал, дружок? — спросил Прохор, с тревогой заглядывая в глаза мальчишки. — Чего в сегодняшней газетке у тебя, скажи, не томи.
— Погиб адмирал Макаров! Броненосец «Петропавловск» подорвался на мине! Погиб адмирал Макаров! — громко, нараспев выкрикивал продавец газет, протягивая Прохору небольшой листок.
Прохор сунул мальчишке деньги и, держа перед глазами газету, попытался прочесть, что в ней напечатано.
«Неужто правда?» — спрашивал себя Прохор, не веря страшным словам, которые выкрикивали бегущие газетчики.
В цехе Прохор отыскал Степана и, протянув ему газету, попросил прочитать вслух. Старик слушал и ждал, что, может быть, в самом конце заметки будут какие-то обнадеживающие слова. Но нет: Макарова так и не нашли после взрыва на «Петропавловске». Подобрали его шинель с двумя орлами на погонах — все, что осталось от адмирала. Море, которое так любил Макаров, стало его могилой.
Прохор слушал, сжав кулаки, и жгучие слезы накипали в глазах.
— Хорошие люди гибнут, а сволочь всякая живет без горя. Доберемся мы до вас, ироды!
— Давай, дед, крой их! — выкрикнул кто-то.
— Что за сборище? — подозрительно оглядел рабочих подошедший мастер. — А ну по местам, сукины дети!
Прохор взял у Степана газету. И хотя читать почти не умел — долго глядел на газетный лист. Мастер сделал вид, что не замечает Прохора, и пошел прочь.
И тогда рядом с Калитаевым незаметно оказался молодой черноусый рабочий, похожий на цыгана. Он был из новеньких, недавно прибывших из Петербурга. Их было человек двадцать, все они работали на балтийских адмиралтейских заводах и были посланы во Владивосток незадолго до войны по настоятельной просьбе начальника завода.
— Мы до них доберемся, отец, — сказал черноусый негромко. — Верь слову.
Прохор насторожился.
— Не бойся, не выдам, — успокоил рабочий Прохора и пошел к своим товарищам.
— А я и не боюсь, черт бы тебя побрал! — крикнул сердито вдогонку Прохор.
Вскоре после этого Прохора и Степана послали на ремонт бронепалубного крейсера «Богатырь». Крейсер получил большие пробоины в нескольких милях от Владивостока — наскочил в тумане на прибрежную скалу в Амурском заливе.
Прохор с состраданием смотрел на искалеченный крейсер, на его огромную рану — от форштевня до носовой кочегарки — и думал о других кораблях русского флота, погибших и поврежденных в боях.
Повреждение на «Богатыре» было трудно исправить: в мастерских нашлись лишь тонкие листы железа, совершенно непригодные для такого ответственного ремонта.
— Вот они, поставщики двора его величества, господа Дерябины, — усмехнулся Степан.
— Может, в Японию пошлем на ремонт? — съязвил кто-то. — Там починят наилучшим манером.
Прохору разговор не понравился. Надо спасать крейсер, а не языком чесать. И он поинтересовался у мастера, нельзя ли сложить листы в два-три слоя, да так и заделывать пробоины. Но мастер зло отмахнулся: железа и в один слой вряд ли хватит…
— Эх, кабы это деревянный фрегат, показал бы я, как починку производить. Подогнал бы бревна, да и дело с концом, — сказал Прохор, вспомнив свои былые дела.
— Между прочим, это идея! — воскликнул стоявший близ Прохора инженер. — Если заделать пробоины сначала деревом, а снаружи обшить тонким железом…
И, обрадовавшись собственной неожиданной выдумке, помчался к начальнику завода.
Предложение одобрили. И Прохор вместе с другими рабочими принялся за работу.
Степан недоверчиво пожимал плечами: где ж это видано, чтобы стальной крейсер досками ремонтировали? Вот она, бедность наша. Награбили Дерябины да Гинцбурги, нажились на прибыльном деле, и вон какая ерунда получается…
Когда пустили воду в док, она хлынула и сквозь забитые и обшитые железом бреши.
Прохор закрыл глаза, чтобы не видеть шумного торжества победившей воды.
— Не закрывай очей, гляди, гляди, — послышался спокойный голос Степана. — Вот он, весь корабль наш российский, трещит по швам. Его латками да заплатками не починишь. Ему весь корпус переклепывать надо. И командира — к чертовой матери.
«Что он говорит? — испуганно подумал Прохор. — Какого командира?..»
Степан поглядел на отца, и ему стало жаль старика.
— Не твоя вина, что рухнуло, — пытался успокоить Степан опечаленного Прохора. — Много кое-чего у нас рушится, не наплачешься на все.
Прохор изучающе посмотрел на сына: в последнее время он все намеками да присказками объясняется. Будто знает о чем-то, да боится сказать открыто.
— А, пропади всё пропадом! — с остервенением крикнул вдруг Степан, швырнув на землю заскорузлые брезентовые рукавицы, выпачканные суриком и ржавчиной: в них он и ставил эти злополучные листы.
И пошел в сторону казарм Сибирского флотского экипажа, оставив Прохора наедине с его трудными и невеселыми думами.
Стояла истомная предгрозовая духота. Вода в бухте как бы загустев, ртутно поблескивала волнистым зеркалом, изломанно отражались в нем пароходы, сопки корпуса цехов и трубы мастерских. Отражения колыхались, меняли форму, покачивались на округлых невысоких водяных валках, то удлинялись, то укорачивались и, казалось, плыли куда-то.
А Прохор смотрел на каменные стены дока, стиснувшие черную громаду «Богатыря», и вдруг отчетливо увидел на этом месте зеленую лужайку, обрамленную кустарником, застывшие ряды матросов и солдат, священника в золоченой ризе и щуплого, хилого человечка рядом с ним. Равнодушно, подавляя зевоту, положил он в условленное место кирпич, а поп черной густой кистью, похожей на малярную, окропил положенный будущим царем первый кирпич дока, который с того дня получил имя цесаревича Николая. И вот теперь стоит в нем беспомощный, израненный корабль, носящий сильное имя «Богатырь». Прохор ясно представил щуплого рыжеватого человечка, который правил сейчас всем государством российским. «Не этого ли командира грозится прогнать Степан? — подумал Прохор, и незнакомое до этого смешанное чувство тревоги и ярости огнем полыхнуло в сердце. — Командир называется, пропади он пропадом!»
Глухо и угрожающе пророкотал гром, и окрестные сопки многократно повторили погрохатывающие раскаты. Гроза надвигалась на Владивосток. Вскоре холодная тень от сизоватой аспидной тучи сумеречно легла на бухту.
Начальству Прохор казался верным служакой. Несмотря на неосторожные слова и поступки, вроде стычки с Дерябиным, старик был вне подозрений. Все объяснялось его тяжелым характером. Никому не могло прийти в голову, что под крышей Прохорова домика находили надежный приют большевики-подпольщики, что тут частенько хранились революционные листовки. Степан и его товарищи устраивали здесь свои тайные сходки.
Старик сначала был лишь молчаливым свидетелем жарких споров. А в холодный январский день, когда Владивосток отмечал годовщину Кровавого воскресенья, Прохор, облачившись в праздничную рубаху, наваксив сапоги, которые надевал лишь в дни больших торжеств, пошел на митинг к зданию Восточного института. Над толпой горели кумачовые флаги, похожие на языки огня. Оратор бросал с трибуны зажигательные слова о том, что между царем и народом не может быть примирения и что рабочий класс добьется своих прав только в жестокой битве с самодержавием и капиталистами.
На следующий день состоялась вооруженная демонстрация и митинг. Прохор явился в мастерскую ранним утром. Вместе со Степаном он побывал на канонерской лодке «Манчжур». Здесь они работали: Прохор по плотницкой части, а Степан — по слесарной. Канонерка носила имя в честь транспорта, на котором сорок с лишним лет назад прибыл Прохор в бухту Золотой Рог. Рабочие и матросы «Манчжура» не притрагивались к инструментам. Говорили о предстоящем митинге, собирались в экипаж за оружием. Вместе со Степаном и другими рабочими Прохор поспешил в казармы Сибирского флотского экипажа. Отец и сын получили винтовки. Прохор сокрушался, что не было рядом Егора: хотел старик идти на бой с самодержавием всем своим рабочим семейством.
Построившись в колонны, рабочие, матросы и солдаты с песнями, под звуки оркестра шагали к цирку, на митинг. А потом направились к коменданту крепости требовать освобождения арестованных руководителей революционного движения. Прохору и другим вооруженным демонстрантам пришлось идти в конце колонны: впереди шли безоружные рабочие, женщины, дети, чтобы подчеркнуть мирные намерения депутации. Но комендант приказал открыть огонь.
