Растерянная Ира молчала. Вдруг она всполошилась:
— А который час, Михаил Николаевич?
Степанов посмотрел на часы:
— Второй… Четверть второго…
— Ой! Меня мамка ждет! — Девочка вскочила. — До свидания! Да! — вдруг вспомнила она. — У нас по соседству новый мальчик появился…
— Что за мальчик? — рассеянно спросил Степанов, озабоченный тем, что пора уже наведаться в районо.
— Странный какой-то… Молчит, все о чем-то думает…
— Совсем не говорит?
— Говорит, только мало… И котенка из рук не выпускает… Все гладит, гладит…
— Котенка?..
— Ага. Во сне кричит, хозяйку будит. Говорит, бормочет что-то… Ну, я пойду, Михаил Николаевич. До свидания!
18
Хотя Степанову нужно было в районо, тем не менее, выйдя из райкома, он сразу же свернул к Первомайской. Спуститься до горсада, а там недалеко и землянка Иры, рядом — другая, где этот мальчик с котенком…
Без труда нашел он пропахшее дымом пристанище незнакомых ему людей. Нестарая женщина в платке обратилась к нему по имени-отчеству и предложила присесть. Мальчика в землянке не было.
Степанов расстегнул шинель, сел на табуретку.
— Сын нашелся? — спросил он.
— Не мой, соседский…
— А где его родители?
— Отец убит, мать еще не вернулась… Да и вернется ли?.. — Женщина вздохнула и села на табуретку у стола. — Когда вертались из-под Почепа, потерял Леня свою мамку… Шел один. Конечно, перевидал всего: молчит, не отошел еще… — В голосе женщины была уверенность, что Леня непременно должен «отойти». — Не отошел… Все с котенком возится, а тот весь в лишаях. И где он только взял его? Когда гнали, ничего у него не было…
Вернувшиеся из-под Погар, Почепа рассказывали о том, как их гнали в неволю.
Впереди — чужбина, позади пылал деревянный город.
По расчетам немцев, сознание невольников должно было толкать их только вперед, потому что за спинами их оставалась зона пустыни. Все, что враги могли взять, — взяли, что могли увезти — увезли.
И все же пустыня оставалась родиной!
Голодные невольники под конвоем еще более ожесточенных отступлением фашистов тащились до Почепа — всего сто пятьдесят километров! — три недели. Немцы гнали: быстрей… Но не помогали ни резиновые плетки, ни удары прикладом, ни «освобождение» колонны, растянувшейся километра на два, от больных, выбившихся из сил стариков и детей. Отстал, присел на обочину — удар автоматом в висок или пуля.
Чтобы легче было идти, чтобы хоть сегодня избежать смерти, бросали вещи, скидывали теплую одежду, зная, что ночью придется мерзнуть. Но дотянешь ли до ночи?
От случая к случаю немцы давали хлеб. Всегда только тем, кто впереди. Расчет был прост: заставить колонну подтянуться.
Через Десну — ни моста, ни парома… Погнали вплавь, и невольники тонули десятками. Более сильные, кто умел хорошо плавать, не знали, к кому бросаться на помощь. На остановках возле леса все чаще делались на березах зарубки с надписями химическим карандашом:
«Передайте, Авдотьины Мария и Степан погибли. Зину гонют в Германию», «Борис! Если будешь искать — иди в Почеп или Погары. Мама», «Калошины с Дзержинской погибли», «Фокин погиб», «Паша, может, не в Германию, а в Польшу», «Передайте: Цыганков — продажная сволочь. Остерегайтесь!..».
В пути не говорили о будущем. Это было невыносимо. Концлагерь? Или роль рабочего скота в самой Германии? Но тогда отделили бы работоспособных, а остальных — под пулемет…
Спасла наша армия. Удар по гитлеровцам был таким внезапным и сокрушительным, что у них не осталось времени расправиться с невольниками. Горожане, ошеломленные неожиданным освобождением, бросились врассыпную, теряя друг друга.
Нетрудно было себе представить, какое потрясение пережил мальчик… Погиб отец… Не известно, где мать… Что-то живое и близкое должно же быть рядом!.. И вот он нашел этого котенка, теплый комочек, крохотное беспомощное существо, и держит его в руках…
Степанов взглянул в одну сторону, в другую — котенка не заметил.
— А котенок где?
— Не ищите… Пока Лени нет, я котенка выбросила… Кто знает, что за парша у него… И так болезней хватает, того и гляди, тиф подцепишь…
— Хозяюшка, — сказал Степанов, — с котенком зря вы так распорядились… Надо его непременно найти…
— Зачем?
Степанов стал растолковывать, насколько мог быть дорог несчастный котенок мальчику… Что он значил для него…
— Эх, учитель!.. — вздохнула хозяйка. — Дети, дети гибнут… Таня у меня…
— Я понимаю… — сочувствуя, проговорил Степанов. — Но разве вы отбирали у Тани игрушки? А котенок — больше, чем простая забава… Я сам поищу… Где вы его оставили?
Женщина смотрела со смешанным чувством недоумения и уважения. Что-то медленно пробуждалось в ней…
— Пойдемте.
Котенка она бросила в развалины кирпичного дома. Сколько ни искали — не нашли.
— Никак, углядел кто и куда-то унес, — решила женщина. — А может, котенок в землянку проскользнул и затаился…
Поискали в землянке. Но и там его не было.
Вскоре пришел мальчик в старом, грязном ватнике и штанах, большими пузырями вздутых на коленях. Штаны были в глине, и, быть может, поэтому твердыми казались эти пузыри. Рука была засунута под ватник, он держал что-то в ней, прятал от посторонних глаз.
Заметив в землянке неизвестного, мальчик поздоровался:
— Здравствуйте…
— Добрый день, Леня!
Степанов всмотрелся. Мальчик определенно был ему знаком. Тонкое лицо с черными девичьими бровями… Живые глаза, которые сейчас он почему-то прятал… «Встречались у знакомых? Да нет же!.. Райком!»
Это его видел Степанов у Захарова в ту бессонную и беспокойную ночь в первый день приезда. Солдаты подобрали полуголодного мальчика на одной из дорог, долго возили по темному и мертвому Дебрянску, пока не заметили единственный огонек — в окне райкома.
Тем временем мальчик снял ватник, кепку и сказал, доставая из-за пазухи котенка, но не выпуская его из рук:
— Тетя Дуня, котенок незаразный…
— Ленечка, да откуда ты знаешь? Где был-то?
— В больнице, — угрюмо ответил мальчик.
— А что же у него?
— Бывает с голоду такое… — Леня протискался в темный угол и сел там на что-то.
— Леня, ты знаешь о школе? — спросил Степанов, надеясь хоть немножко расшевелить мальчонку.
— Знаю…
— Конечно, будешь ходить?
— Да…
Леня говорил неохотно. Коротко отвечал на вопросы. Степанов понимал: мальчику нужны были новые чистые штаны, тарелка горячего сытного супа, ласка… а не разговоры! Однако надо выяснить хоть самое необходимое.
— Сколько тебе лет, Леня?
Опустив голову, мальчик задумался.
— Не знаю… — ответил после довольно долгого молчания.
— Как же это?..
— В сорок первом должен был в пятый класс пойти… Значит, сейчас тринадцать, что ли… Я в школе с семи…
Степанов слушал, смотрел на Леню, и его сердце охватывала щемящая боль. И вдруг из сотен, может, тысяч эпизодов и картин войны всплыла эта.
Их часть освободила небольшое, но, как оказалось, довольно сильно укрепленное село. Когда после долгого, упорного боя взвод Юрченко вместе с другими вошел в горящее село, на пустынной площади с колодцем посередине бойцы увидели мальчика лет восьми, вылезавшего из окопа. Наверное, отбился от своих, старшие каким-то образом недосмотрели… Мальчик вылез, встал и замер. Словно ничего не понимая, медленно осматривался вокруг… Где дома? Где люди? Почему столько воронок? Почему скошены верхушки лип? Дым… Огонь… И никого из своих! «Ты почему один? Где мама?» — спросил, подойдя, Степанов.
Мальчик не ответил, он даже как будто удивился, откуда взялись эти дяденьки. Наверное, у него в ушах еще звенело от грохота, который стоял здесь в течение нескольких часов.
Степанов повторил вопрос, но снова не получил ответа. Тогда он погладил мальчика по вихрастой голове, обсыпанной землей, но тот словно ничего не почувствовал. Не пришел еще в себя.
Захватив с собой мальчика, минометчики передали его первой группе жителей, возвращавшихся в деревню…
Вот так и с Леней… Должно пройти время. Оттает… Отойдет…
— Держись, Леня. Все постепенно наладится. — Степанов протянул руку в угол. Но мальчик то ли не заметил ее, то ли не хотел прощаться. Степанову пришлось нащупать Ленину руку и пожать ее. — Мы еще с тобой, Леня, поговорим.
Мальчик молчал.
Учитель вслушался, всмотрелся: может, кивнет, одними губами ответит… Но — нет!
— Ты меня слышишь, Леня?
— Слышу… Поговорим… — отозвался он.
— До свидания, Леня!
— До свидания, — вставая, ответил мальчик.
Плохо различимый в сыром сумраке землянки, хрупкий, полуголодный, он стоял перед Степановым — олицетворение судьбы десятков, сотен детей….
