— Не бреши там, — рванулся Лешка, но Виктор нажал на его плечо так, что он перегнулся.
— Собака брешет, да ты с ней, — ответил тот же голос.
— Я вот приду с нашими.
— А ты сейчас! Слабо?
Дьяковский отпустил наконец Лешку.
— Хватит болтать. И заруби на носу: будешь похабничать — выставлю с треском. Понял?
— А ты чего взъелся? Тоже мне, милиционер выискался, — хорохорился Карасев.
Фокин обнял тракториста за талию, сказал весело:
— Пляшешь ты лихо, а котелок твой рыжий — пустой. Культуры тебе, друг, не хватает.
— На что она мне?
— Девчата любить будут.
— И так любят, — махнул рукой Лешка.
Не глядя на Виктора, предложил:
— Замнем это дело, что ли? Перекурим — и баста.
— Пошел к черту.
Виктора окружили стояловские ребята. С ними он и закурил, сев на бревно.
— Ты правильно его срезал, — чуть заикаясь, говорил паренек в тапочках и а босу ногу. — Они тут прошлый раз наших двоих прогнали. А в Дубки хоть не показывайся.
— Хватит об этом. Что-то гармошки не слышно?
— Домой дубковские подались.
— Ну, и скатертью дорога.
Лешка Карасев, накинув пиджак, шел к лесу. За ним с явной неохотой семенил гармонист.
— Эй ты, папашин сынок! — донесся голос Карасева. — Погоди, еще встретимся на узкой дорожке! Отца шлепнули, а тебе морду свернем.
Виктор бросился на голос, но из темноты послышался быстрый топот ног — дубковские убегали.
— Не догнать, — остановил Игорь.
Дьяконский сразу как-то обмяк, у него подрагивали уголки губ.
— Ну, не порть себе настроение. Плюнь на него. Негодяй ведь — лежачего бьет.
— Я — лежачий?
— Поговорка такая, — смешался Игорь. — Издалека он. Как камнем в спину.
— Не выкручивайся, правильно сказал.
— Да брось ты все это. Петь пойдем.
Дьяконский вздохнул, потер подбородок и сказал тихо:
— Ладно, пойдем петь, ничего не поделаешь.
Первым незаметно исчез с вечерки Саша Фокин. Исчез не один — вместе с приглянувшейся ему толстушкой. Игорь отправился провожать чернявую девчонку, смешливую и подвижную. Пока шел по огородам за избами, она, будто ненароком, задевала его плечом, говорила и говорила без умолку. А когда он начал прощаться, почему-то обиделась и убежала, даже не сказав «до свидания».
Дольше всех сидели на бревнах Виктор и Василиса. На другом конце деревни девушки пели песни, но звучали они все тише, все слабее. Расходились по домам намаявшиеся за день певуньи.
— Пора по домам, — предложила Василиса.
Изба ее была близко. Остановились возле плетня. Виктору не хотелось уходить, переминался, думая, как оттянуть расставание.
— Ты спешишь?
— Не очень, — настороженно ответила она.
— Может, пройдемся еще?
— Лучше во дворе посидим.
Она открыла калитку, вошла первой. Во дворе темнота густая, непроглядная. Над головой шелестит листва.
— Сюда вот. — Девушка взяла его за руку, подвела к скамейке. — Садись.
Виктор не выпустил ее пальцы. Длинные и гибкие, они были грубоваты, шершавы, на них шелушилась кожа. Василиса затихла, сидела осторожно, бочком.
— Ты смелая, — сказал он. — Родители не заругают?
— Некому ругать. На пасеке тятя.
— А мама?
— Умерла.
— Вот что… Ты одна, значит?
— Два братика… Они маленькие. Молока налились и спят.
— Хозяйство на тебе? И не учишься?
— Когда же? — вздохнула девушка. — В техникум я хотела. Похвальная грамота у меня… Да разве отец управится? Ребята, корова, куры, двух поросят держим.
— Не отпускает он?
— Я и не просилась. Вот ужо подрастут малые… «И кофточка велика, и юбка. Мамино носит», — подумал он, грея между ладоней холодную руку Василисы.
Многое хотел бы Виктор сказать ей, первой девушке, которую он провожал ночью, с которой остался наедине. Так случилось не потому, что раньше никто не нравился ему. Были хорошие девушки в школе, в их классе. Но Виктор всегда чувствовал, что на нем лежит клеймо сына врага народа, он не мог вести себя так же свободно и просто, как другие ребята, боялся нарваться на оскорбление, на неприятность. Какие родители позволят своей дочке дружить с запятнанным человеком, перед которым закрыты дороги в будущее?
Виктор держался замкнуто. Знал, что впереди у него трудная жизнь, в которую надо идти одному или с очень верным другом. И ему казалось теперь, что таким другом может быть только Василиса.
Сейчас Виктору хотелось сказать, что скоро уедут Игорь и Саша и не останется у него близких людей. Если она полюбит его, он будет верен ей всегда, всюду, сделает все, чтобы она была счастлива. И ему будет хорошо и легко, если эта маленькая шершавая рука всегда будет с ним.
Может, таких, идущих от сердца слов и ждала от него девушка, никогда не слышавшая признаний, не очерствевшая еще в обыденных тяготах и хлопотах. Запомнила бы она их на всю жизнь. И навсегда сохранила бы в памяти горячую волну радости, захлестнувшую ее оттого, что раскрылось перед ней близкое сердце.
Но Виктор не произнес этих слов. Боялся показаться сентиментальным, смешным…
— Ты в город приезжай, — предложил он. — В кино сходим.
— Нет, там нарядные все. Лучше ты сюда приходи.
— А отец? Игорь говорит — он сердитый.
— Совсем нет! Только нелюдимый стал, как мама померла.
— Ты на него непохожа.
— А я в маму — белая… Ты нам книжки приноси. Тяте про пчел, а мне — про научную фантастику. Как «Гиперболоид инженера Гарина».
— Все принесу. А ты завтра что будешь делать?
— Управлюсь по хозяйству — и на покос.
— Воскресенье ведь.
— Воскресенье зимой бывает… Только уж теперь не завтра, а сегодня, — тихо засмеялась она.
— А ведь верно, — спохватился Виктор. — Отдохнуть тебе надо. Ну, до свидания. Днем увидимся на покосе.
Отойдя довольно далеко от ее дома, он оглянулся. На темном фоне избы белела кофточка Василисы.
* * *
Антонина Николаевна Булгакова возвращалась из магазина, купила Игорю коричневый фибровый чемодан. Шла и раздумывала — не отправиться ли ей в Москву вместе с сыном. Страшно было отпускать Игоря в столицу одного. Мальчик никогда не бывал там. Неприспособленный он, постесняется лишний раз в деканат зайти. Последить бы за ним, чтобы готовился перед экзаменами, с преподавателями поговорить.
Прикидывала в уме сбережения: надо купить Игорю костюм, ботинки, дать на билет и с собой… Нет, на ее поездку денег не хватало. Да и что проку было прикидывать, когда с весны еще знала — денег в обрез. Даже шляпку новую не купила себе.
Раньше Антонина Николаевна следила за модой, одевалась со вкусом. А в последние годы прибавилось хлопот, подросли дети, больше думала о них, чем о себе. Или стареть стала — ведь сорок лет скоро.
С центральной, мощеной улицы она свернула в свой переулок, пустынный и тихий, заросший лопухами и одуванчиками.
— Антонина Николаевна, минуточку!
Обернулась. К ней быстро, чуть сутулясь, шла Наталья Алексеевна Дьяконская. Не виделись они давно, с последнего родительского собрания в школе. Антонине Николаевне бросилось в глаза, как постарела Дьяконская за это время. Красивое дорогое платье из бордового крепдешина сидело на ней мешковато. Когда-то, видимо, шилось оно на полную фигуру, а теперь морщилось на груди, свободно болталось в талии.
Наталья Алексеевна неуверенно протянула руку.
— Простите, что задержала, ведь я к вам шла.
«Наверное, об Ольге», — насторожилась Антонина Николаевна, уловившая заискивающие нотки в голосе Дьяконской. Вслух сказала:
— Пойдемте, пожалуйста.
— Лучше здесь, если можно. — Пальцы Натальи Алексеевны щелкали замочком сумки. — Конечно, мне очень неудобно обращаться к вам. Особенно после того, что случилось. Но ведь я мать…
«Об Ольге», — решила Булгакова, готовая оберегать Игоря. В какую еще историю хотят втянуть ее мальчика?
— Я мать, поймите меня, — торопливо продолжала Наталья Алексеевна. — У меня душа изболела. Ведь сейчас решается судьба…
— Вы о чем, простите?
— Понимаете, мечта Вити — стать военным… «Ах, Виктор!» — Антонина Николаевна почувствовала облегчение.
— Он думает только об этом, сидит над военными книгами. А при нашем положении в училище его не возьмут. Он молчит, но я вижу, какая у него травма.
— Но чем же я могу помочь? В школе мы дали ему хорошую характеристику.
— Игорек в Москву едет. Может быть, вы напишите несколько слов полковнику Ермакову. Ведь Степан Степанович ваш родственник…
— Очень и очень дальний. Скорее, просто знакомый.
— Все равно. Ведь он служил с моим мужем, у него вес в наркомате, ему стоит только слово сказать… Я написала ему, а ответа нет. Может быть, не получил… А если вы пошлете с Игорем несколько строк, это совсем другое дело.
