Алеша вышел из здания губкома и зашагал по залитым солнцем улицам города почти в веселом настроении. Ему казалось, что с его плеч свалился тяжелый груз.
1968
Владимир Терентьевич Сердюк, советский специалист, приехавший в город Лейпциг в командировку, целый день бродил по цехам огромной меховой фабрики и возвратился в единственно уцелевшую гостиницу «Интурист» довольно поздно.
Сердюк сидел некоторое время за письменным столом, пытаясь систематизировать записи, сделанные днем, но усталость давала себя чувствовать, строчки в блокноте прыгали, слипались глаза — хотелось спать. Он отложил свои записи, сладко зевая, встал, медленно разделся и лег на широкую кровать красного дерева. Владимир Терентьевич зажег электрическую лампочку над изголовьем, по привычке взял книгу и попробовал почитать.
Раздался робкий стук в дверь. Сердюк никого не ждал, тем более в такой поздний час. Он подумал, что, видимо, ошиблись номером, но все же отложил книгу и, крикнув: «Сейчас», — надел домашние туфли и в одной пижаме пошел открывать. У порога стоял незнакомый человек средних лет в хорошо сшитом костюме.
— Извините меня великодушно за такое позднее вторжение, — на хорошем русском языке сказал незнакомец и приподнял шляпу. — Я только что узнал, что вы приехали с Украины, не выдержал и прямо направился к вам. Очень хочется узнать, что делается там, у нас дома. Тоска по родине, ничего не поделаешь.
— Заходите, — пригласил Сердюк, внимательно оглядывая незнакомца.
Был он коренаст и довольно упитан, на лице — слабые оспины, маленькие бегающие глаза казались добродушными. Когда гость уселся, Владимир Терентьевич, извинившись, что он в пижаме, опустился на край кровати напротив незнакомца и спросил:
— Выходит, вы тоже с Украины? Земляк, значит?
— Самый что ни есть натуральный, из Запорожья. Мои предки жили в казацкой вольнице — в Сечи, с татарами бились. Видимо, по этой самой причине родители нарекли меня Тарасом, в честь Тараса Бульбы. Полностью Тарас Иванович Терещенко, — представился он.
— Очень приятно. — Сердюк слегка поклонился. Ему хотелось знать, каким образом потомок вольных казаков очутился в этих краях? Он помедлил с вопросом и все же спросил.
— Длинная и неприятная история, даже вспоминать не хочется. — Тарас Иванович вздохнул, повесил голову и молчал, как бы собираясь с мыслями. — Дело было так. В тысяча девятьсот сорок втором году попал в окружение, несколько раз пытался добраться до своих, но не смог, фронт откатился далеко. Я переоделся в гражданскую одежду, достал документы, подтверждающие, что я инвалид труда, вернулся на родину и открыл небольшую слесарную мастерскую. Чинил примуса, керосинки, лудил, паял кастрюли и сковородки, мастерил зажигалки — зарабатывал на жизнь и вел себя тише воды ниже травы. Не помогло. Во время очередной облавы фашисты сцапали меня. Угнали в Германию. Сперва работал на ферме вдовы-полковничихи. Тяжело было, кормили скудно, а работать приходилось от зари до зари. Только я приглянулся хозяйке и вскоре добрался до ее спальни. Она дала мне охотничью куртку полковника, его сапоги на толстой подошве, суконные брюки и поставила над другими, вроде управляющего. Говорят, завистники водятся даже в аду. Нашлись они и среди наших рабочих. Кто-то донес местным властям, что полковничиха сожительствует с русским. Фашистский фюрер нашего района установил за нами слежку, и вскоре факты подтвердились. Меня арестовали и отправили в Рурскую область, добывать уголь для великой Германии. Как я узнал, сидя в камере, хозяйка отделалась легким испугом и лишилась двух свиней и двадцати бутылок рейнского вина.
Началась каторга: двенадцать часов под землей, под наблюдением надсмотрщиков, за малейшую провинность — побои. Кормили баландой да гнилой картошкой. Я отощал, еще немного — и протянул бы ноги, но, на счастье, подоспели американцы. Они уговаривали нас — русских, украинцев, белорусов — остаться в американской зоне, сулили златые горы и пугали: вернетесь, мол, домой — угодите в Сибирь-матушку, большевики пленных не милуют. Я все же решился, добрался до своих в Берлин и явился в военную комендатуру. Там со мной побеседовали и направили в распоряжение здешней комендатуры. Ведь я на шахтах немецкий здорово выучил.
— Но потом вы же ведь могли вернуться домой? — удивился Сердюк.
— Конечно, мог, но, как говорится, рад бы в рай, да грехи не пускают. Здесь я сошелся с одной молоденькой немочкой. Появился ребенок. Я привязался к мальчишке и, чтобы не потерять его, оформил брак по советским законам. Вскоре родился второй. Я хочу ехать домой, а супружница ни в какую. Языка вашего, говорит, не знаю, к тому же ходят слухи, что к немкам у вас относятся без восторга. Не поеду, и только…
Заметив недоумение на лице Сердюка, Терещенко вытащил из внутреннего кармана пиджака паспорт и протянул ему.
— Вы не думайте, — сказал он, — я — советский гражданин и живу здесь по разрешению советской комендатуры. К сожалению, так запутался, что не знаю, как быть… Хоть завтра поехал бы домой, да ребят жалко. Они у меня хорошенькие — сын и дочка. Показал бы их вам, да жены нет дома, уехала с ребятами к сестре. Впрочем, скоро вернется, и если вы еще побудете здесь, обязательно познакомлю.
— Спасибо. — Сердюк вернул Тарасу Ивановичу паспорт, который вертел в руке. — Видимо, я задержусь здесь некоторое время, хочу освоить опыт местных меховщиков, — сказал он.
— А я знал, что вы меховщик, — улыбнулся Тарас Иванович.
— Откуда?
— Тесть, отец моей жены, работает обер-мастером на бывшей меховой фабрике Шварца. Это он рассказал мне, что вы, посетив фабрику, интересовались техникой имитации мехов. «Этот русский, — сказал он, — так вникал во все мелочи нашей профессии, он наверняка меховщик». Хотите, я сведу вас со стариком, и он поможет вам во всем? Я попрошу его.
— Это было бы чудесно, — ответил Владимир Терентьевич. — К сожалению, мастеровые не любят раскрывать свои секреты.
— Не беспокойтесь, мой старик — замечательный человек. Зовут его Гансом, во времена Гитлера он не последовал примеру многих и не вступил в партию национал-социалистов, чтобы сделать карьеру, поэтому так и остался рабочим до конца войны. Обер-мастером он стал при новом режиме. Не сомневаюсь, что он раскроет перед вами все производственные секреты. — Терещенко поднялся. — Уже поздно, а я морочу вам голову и не даю отдыхать. Завтра суббота, короткий день, и, если не возражаете, я зайду за вами после работы. Может, и пообедаем вместе.
— Пожалуйста, заходите, буду рад, — ответил Сердюк.
После ухода Терещенко он лег в постель, но долго не мог заснуть. Он все думал о новом знакомом. Кто он, этот потомок запорожских казаков? С какой целью явился? Может, действительно истосковался по родине, по землякам? А может быть, он провокатор?
После долгого раздумья Владимир Терентьевич решил, что необходимо навести справки об этом Тарасе Терещенко в советской комендатуре.
В комендатуре Терещенко знали. Сам военный комендант подтвердил, что тот работал некоторое время у них, и добавил: «В общем, Терещенко ничего, запутался он в семейных делах и занялся легкой спекуляцией. Нужно же человеку кормить жену и двоих детей».
Владимир Терентьевич успокоился, на следующий день приветливо встретил Терещенко и без колебаний принял предложение пообедать вместе в ресторане при гостинице. В ресторане кормили скудно и невкусно, это Сердюк знал, обедая там, поэтому он удивился, когда официант поставил на стол салат из свежих овощей, настоящий бифштекс с кровью, графинчик шнапса и две кружки пива.
— Шеф-повар знакомый, иногда я оказываю ему мелкие услуги, привожу кое-что из Западного Берлина, за это он отлично кормит меня и моих знакомых, — объяснил Терещенко.
Вскоре большой зал ресторана заполнился посетителями, главным образом молодежью. Они скромно заказывали по кружке пива и сидели смирно. Но стоило заиграть оркестру, как они не медля закружились в танце.
— Всегда так, каждую субботу молодежь заполняет рестораны и пивные. Сидят целый вечер за кружкой пива и танцуют до самого закрытия. Видимо, это стало для немцев национальной традицией, — сказал Тарас Иванович, наблюдая за танцующими.
В зале стало душно, джаз играл, не переставая, особенно усердствовал барабанщик. Терещенко подозвал официанта, расплатился, и они вышли на улицу.
Прощаясь, Терещенко передал Владимиру Терентьевичу приглашение тестя пообедать у них на следующий день.
— Вот вам подходящий случай познакомиться со стариком и договориться о дальнейшем, — добавил он.
— Вроде неудобно, — заколебался Сердюк.
— Что тут неудобного. Не беспокойтесь, все будет хорошо, — поспешил успокоить его Терещенко и обещал зайти за ним ровно в два часа. — По воскресеньям старики обедают рано.
