— Что же, заходите, — согласился Владимир Терентьевич.
Оставшись один, он не поднялся к себе в номер, а пошел бродить по вечернему Лейпцигу. На каждом шагу руины и руины — результат бессмысленной бомбежки американской авиации в самом конце войны. Мусор и битый кирпич аккуратно собраны на пустырях. Кое-где даже заборы поставлены, чтобы скрыть развалины. В витринах когда-то шикарных магазинов выставлены разноцветные свечки, писчебумажные принадлежности, детские игрушки и цветы. Это в прославленном своими ежегодными ярмарками городе! Несмотря на непоздний еще час, улицы пустынны. Окна уцелевших домов освещены тусклым светом. Всюду тишина. Город словно замер, и только из открытых окон пивных и ресторанов раздавались звуки танцевальной музыки.
Отправляясь на следующий день в сопровождении Терещенко в дом его тестя, Владимир Терентьевич захватил с собой привезенную из дома бутылку горилки и круг копченой колбасы.
Маленькая, трехкомнатная квартирка обер-мастера герра Ганса была обставлена старинной мебелью и отличалась чистотой и каким-то особым уютом, создаваемым домовитыми немками.
Хозяин встретил Сердюка как старого знакомого и предложил ему сесть в кресло-качалку.
— Я говорил Тарасу, что сразу признал в вас меховщика, — сказал он, а Терещенко перевел его слова.
— Да, вы не ошиблись, я техник-меховщик, работаю главным инженером на Львовской меховой фабрике. К сожалению, нашей продукции далеко до вашей, да и красители у нас неважные. Вот приехал к вам учиться, — сказал Владимир Терентьевич.
— Что ж, буду рад поделиться с вами опытом, покажу вам все, что вы захотите, может быть, сумею снабдить вас технологическими карточками, — пообещал обер-мастер.
Тарас Иванович, переводя слова мастера, подмигнул Сердюку, как бы говоря: «Ну, что я вам говорил?»
— Буду вам весьма признателен, — поблагодарил Владимир Терентьевич.
Появилась хозяйка с дымящимся супником. В отличие от мужа, коренастого, широкоплечего человека, она была миниатюрной женщиной. Изящно одета, с модной прической, несмотря на седые волосы.
Владимир Терентьевич поставил на стол водку, достал колбасу. При виде горилки у Тараса Ивановича загорелись глаза:
— Глянь-ка, настоящая горилка, давно не пил эту благодатную влагу. — Он наполнил рюмки, чокнулся со всеми, залпом опрокинул в рот содержимое своей рюмки, закряхтел и, как заправский пьяница, понюхал хлеб. Видимо, старику тоже понравилась горилка. Он пил ее наравне с зятем.
Старик сдержал слово и в течение целой недели возился с Владимиром Терентьевичем, показывал ему весь технологический процесс, сводил в товарный комбинат — нечто похожее на музей-выставку, где были собраны выпускаемые фабрикой образцы чуть ли не за полвека. Здесь висели дамские манто из кроликового меха, мало чем отличающиеся от натурального котика, шубы «под леопарда», имитации под выдру и соболь. Тарас Иванович Терещенко добровольно взял на себя роль переводчика и всюду сопровождал гостя из Львова, а после работы отвозил его в гостиницу на своем стареньком «опель-капитане».
Возвращаясь в свой номер, Владимир Терентьевич прежде всего раскрывал толстую тетрадь в коленкоровом переплете и переносил туда сделанные наспех записи. Он был доволен: все складывалось на редкость удачно, и он вернется домой не с пустыми руками.
В конце недели Тарас Иванович предложил гостю проехаться в Западный Берлин.
— Там своими глазами увидите буржуазный рай. Ей-ей, это небезынтересно, тем более вам, никогда не жившему при капитализме.
— Стоит ли? — Владимир Терентьевич пожал плечами. — Еще нарвешься там на неприятности.
— Какие могут быть неприятности? У меня постоянный пропуск для автомашины. Так сказать, все законно. Три с половиной — четыре часа, и мы там. Побродим с вами по городу, посмотрим магазины, пообедаем в дешевеньком ресторанчике и обратно, — уговаривал Терещенко.
— Право, не знаю, — все еще колебался Владимир Терентьевич.
— Дело ваше, настаивать не смею, — в голосе Терещенко появились нотки обиды, — мне просто казалось, что мы чудесно проведем выходной день и вы отдохнете, как говорится, от трудов праведных.
— Ладно, поехали, — наконец согласился Сердюк, подумав, что не стоит обижать хорошего человека, так много сделавшего для него, да и Западный Берлин посмотреть действительно интересно.
В воскресенье рано утром они сели в автомашину и поехали. Несмотря на осень, погода была солнечная. Автострада прямая, без всяких поворотов, и машина легко, со скоростью сто двадцать километров в час, катила вперед. По обеим сторонам дороги редкие, уже пожелтевшие леса. Чистенькие, облизанные. Деревья обрезаны по определенному размеру, сучья сложены аккуратными кучками.
Контрольный пункт прошли без всяких препятствий. Сердюку показалось, что советский офицер, проверявший пропуск Терещенко, улыбнулся ему как старому знакомому.
Вот и Западный Берлин. Миновав грязненькие окраины, они очутились в центре города. Терещенко поставил машину на стоянку, запер дверцы на ключ и предложил немного пройтись, размяться.
Длинная улица была многолюдна, на каждом шагу американские, английские, французские солдаты, полицейские. Берлин в то время был разделен на зоны. Всюду рекламы. Роскошные витрины магазинов оформлены со вкусом. Бесконечные фото голых женщин: в газетных киосках, на обложках журналов, в витринах кино и даже театров.
— Походили — и буде, пора червячка заморить. — И Терещенко повел Владимира Терентьевича в ресторан средней руки.
Они сытно пообедали, пили джин и красное вино. В веселом настроении опять бродили по улицам.
Короткий осенний день угасал, наступали сумерки. И тут же зажглись тысячи разноцветных огней. На углах улиц какие-то юноши зазывали прохожих в ночные клубы.
— Может, вернемся обратно, — обратился Сердюк к Тарасу Ивановичу.
— Я только загляну на минутку к одному земляку, и поедем, — сказал Терещенко, а когда машина остановилась у подъезда четырехэтажного дома в тихом, малолюдном переулке, он спросил у Владимира Терентьевича: — Может, зайдете вместе со мной?
— Неудобно как-то к незнакомому человеку.
— Что ж тут особенного? И зачем вам скучать одному в машине? Земляк наш приятный человек, он будет рад, — уговаривал Тарас Иванович.
Они поднялись на третий этаж, и Терещенко позвонил. Двери открыл человек, одетый по-домашнему.
— А, Тарас, ты? Давненько тебя не было. Заходите, заходите, — пригласил он широким жестом.
— Я не один, — сказал Терещенко, — привел к вам земляка.
— Очень приятно. — Хозяин посторонился и пропустил гостей.
Терещенко и Сердюк разделись в коридоре и зашли в богато обставленную просторную комнату — не то столовую, не то кабинет. Хозяин протянул руку Владимиру Терентьевичу и представился:
— Малайдах Юрий Васильевич.
— Очень приятно. — Сердюк назвал себя.
— Вы знаете, Юрий Васильевич, наш гость недавно с Украины, — сообщил Тарас Иванович, когда они сели.
— Неужели? — воскликнул хозяин. — Рассказывайте же, как там у нас на родине?
— Рассказывать особенно нечего. Понемногу залечиваем раны, восстанавливаемся. — Владимир Терентьевич заметил, что новый знакомый слушает его без всякого интереса, и осекся. Ему показалось, что Терещенко и Малайдах таинственно переглянулись. А может быть, это только его фантазия?
— Давайте, друзья, отметим как следует нашу встречу. Владимир Терентьевич, что вы предпочитаете: шотландское виски «Белая лошадь», английский джин или греческий коньяк «Метакса»?
— Право, не знаю. Нам уже пора ехать, — ответил Сердюк.
— Куда спешить, нас ведь никто не ждет, — вмешался Тарас Иванович.
— Правильно, спешить вам некуда. Итак, что подать? — повторил вопрос хозяин. — Я Тараса не спрашиваю, он пьет все, кроме керосина.
— Если пить, так лучше коньяк.
— Отлично. — Хозяин вышел.
Через минуту вошла женщина, молча поставила на полированный столик две бутылки коньяка, объемистые рюмки, закуску и так же молча вышла. Вернулся хозяин. Он с деланной веселостью потер руки и наполнил рюмки. Сердюку почему-то показалось, что их здесь ждали и все приготовили заранее, но он постарался отогнать от себя это подозрение.
Выпили по одной за встречу. Коньяк оказался отличным.
— Вы из каких краев, Владимир Терентьевич? — поинтересовался хозяин.
— Родился в Полтаве, а учился в Харькове.
— Оказывается, мы с вами действительно земляки, я ведь тоже из Полтавы.
— И давно живете здесь? — спросил Сердюк.
— Давно, очень давно, еще до войны попал я сюда. Натерпелся же на первых порах… Впрочем, к черту воспоминания, лучше давайте выпьем. — Юрий Васильевич опять наполнил рюмки.
