— Товарищ командир!
Шпагин оглянулся и увидел Подовинникова. Тот со своим помкомвзвода Ромадиным и еще каким-то солдатом сидел на фанерной лодке с пулеметом. Привалясь к откосу траншеи, все трое что-то жевали.
До вечера еще далеко, выпейте пока нашей русской горькой — больно морозно сегодня с утра! — сказал Подовинников и протянул Шпагину флягу и кусок колбасы.
— Товарищ комроты, это получше всякого рома! — поддержал Подовинникова молодой солдат с живыми, насмешливыми глазами, которого Шпагин сразу не признал, — это был Липатов. Шпагин вспомнил, что он сегодня еще ничего не ел, выпил два глотка ледяной водки, от которой у него заломило зубы, и откусил кусок мерзлой, твердой как камень колбасы.
— Как, Петя, пулеметную точку видишь? — спросил Шпагин Подовинникова.
Они поднялись. Шпагин оглядел расстилающееся перед траншеями поле, по которому были разбросаны черные звездчатые оспины воронок. Там, где небо и земля сливались в белесом морозном тумане, видны были темные расплывчатые пятна разрушенных домов Изварино, а за ними неподвижно стояла заснеженная стена леса, розовая и голубая в утреннем свете.
Деревня была такой же пустой и безжизненной, какой Шпагин видел ее вчера, но сейчас эта тишина казалась Шпагину какой-то особенно настороженной. «Догадываются ли немцы о нашем наступлении? — думал он. — Что встретит нас там, в немецких траншеях?»
Шпагин вытянул руку вперед:
— Видишь сараи — вон там, где поломанная березка стоит? Вот где-то тут она и должна быть!
— Да... сараи вижу... А точку проклятую — нет! — проговорил Подовинников.
— Смотри, не подведи, Петя, за тобой вся рота идет!
— Постараемся, товарищ старший лейтенант... — словно в рассеянности ответил Подовинников, глядя в бинокль. Шпагин пристально посмотрел на него и поразился: на его лице было какое-то незнакомое, отчужденное и непроницаемое выражение. «О чем он сейчас думает?» — мелькнула у Шпагина мысль.
Подовинников опустил бинокль и сказал:
— Последний бросок от сараев будем делать!
«Так вот он о чем думал! — обрадовался Шпагин и с благодарностью посмотрел на Подовинникова. — О чем же еще мог думать самый честный, самый храбрый и самый скромный командир взвода!»
И вдруг Подовинников стал ему по-новому дорог, и сердце Шпагина сжалось: «А ведь я посылаю его на самое опасное дело...» Но иначе нельзя — долг выше жалости, а Подовинников — он знал — задачу выполнит, ни перед чем не отступит. Хотя Шпагину надо было уходить в другие взводы, он все говорил и говорил с Подовинниковым, словно оттягивая минуту прощания.
По траншее пробежал Арефьев, сильно наклонив свою долговязую фигуру и придерживая рукой каску, съезжавшую на глаза. Он остановился около Шпагина, с озабоченным видом потирая лоб, будто хотел сказать ему что- то очень важное, но никак не мог вспомнить, что именно.
— Шпагин, у тебя все готово? Танки проходят траншеи в девять тридцать... Плотнее прижимайся к танкам. Гляди, не отставай — голову сниму!
Его заросшее лицо осунулось и посерело — очевидно, он мало спал последние дни — и из-под низко надвинутой каски казалось суровым и злым.
— Все готово, товарищ капитан, ждем, — ответил Шпагин.
— Так, ждете, значит, — неопределенно проговорил Арефьев, беспокойно оглядывая солдат светлыми, водянистыми глазами, словно отыскивая кого-то. Шпагин так и не понял, что означает эта фраза — одобрение или порицание. — Дай-ка покурить! — Арефьев вырвал из рук Шпагина горящую папиросу, сунул ее в рот и побежал дальше по траншее.
— Совсем, видно, зарапортовался наш капитан, — улыбнулся Подовинников.
— Заботный он очень, все хочет сам сделать, — заметил Ромадин, покачав головою.
Шпагин поглядел на часы: до начала артподготовки оставалось восемь минут.
Солнце вырвалось из тумана и засияло над лесом, словно огромный медный щит. Однообразная снежная равнина преобразилась, будто на нее набросили тончайшую сеть из сверкающих нитей. Снег ожил, заиграл светом, как зыбкая поверхность моря в яркий, знойный день.
Туман начал редеть и рассеиваться, на линии немецких, траншей стали отчетливо видны холмики блиндажей с бледными белыми дымками, медленно поднимавшимися над ними.
Солдаты сгрудились вокруг Шпагина, вопросительно глядя на него. А он смотрел на часы и отсчитывал:
— Шесть минут... пять минут... четыре минуты...
Стрелки часов двигались так медленно, что казалось, они застыли на месте, и только юркая секундная стрелка прыгала по циферблату, показывая, что часы идут. Шпагин почти осязаемо ощутил, как мимо него, словно громадная река, все медленнее и медленнее текло время и, наконец, остановилось.
— Все... Начинается, — тихо проговорил он.
Затаив дыхание и слушая биение своих сердец, солдаты повернули лица в сторону немецких траншей, словно стрельба должна была последовать оттуда. Несколько секунд была такая тишина, что, когда за обшивкой траншей вдруг с шумом осыпалась земля, все невольно обернулись назад.
И вдруг неожиданно все вздрогнули, хотя напряженно ожидали этого мгновения — воздух рванул резкий пушечный выстрел. И не успел снаряд просвистеть над головами, как сразу со всех сторон ударили сотни, может быть, тысячи орудий, земля задрожала, казалось, исполинские горы рушились на небе и циклопические обломки лавиной посыпались сверху — и началось!
Воздух дрожал и вибрировал от ужасающего, непрерывного грохота, сотрясающего землю; из этого грохота выделялись низкие звуки выстрелов мощных гаубиц: бу-бу-бу-бу-бу — словно кто-то огромный неистово колотил в кожу гигантского барабана. Разрывы громадными снопами черной земли, дыма и пламени взлетали в деревне Изварино. Через несколько минут деревни не стало видно: и ее, и все окружающее заволокло черно-синим дымом, возбуждающе пахнущим озоном, порохом и сырой землей. Облака дыма медленно ползли над полем, поднимались вверх и скоро закрыли солнце — казалось, на землю снова спустились сумерки. Мрачное темное небо прорезывали стаи реактивных снарядов с длинными хвостами пламени позади, их громоподобный рев вливался в общую какофонию звуков. Ушам было больно от непрекращающихся ударов упругого воздуха.
Саперы выбрались из траншеи и побежали вперед, волоча за собой салазки со взрывчаткой.
А затем над самой головой — так, что все невольно пригнулись — с победным ревом промчались, широко распластав громадные черные крылья, десятки штурмовиков и, стремительно уменьшаясь в размерах, исчезли в дыму, в стороне немецких позиций. Вслед за этим из хаоса звуков выделились мощные, глухие разрывы бомб, потрясшие землю.
— А-а-а, наши пошли! — каким-то неистовым голосом закричал Подовинников и закружил автомат над годовой.
Шпагин но слышал, что прокричал Подовинников, хотя стоял рядом с ним, он видел только его широко раскрытый рот, исступленна восторженное лицо. Он схватил Подовинникова за плечи, обнял и тоже закричал во всю мочь:
— Хорошо, Петя, хорошо! Даем жару фашистам!
Солдаты, потрясенные ураганом огня и металла, бушевавшим перед их глазами, гордые сознанием слитности с этой титанической силой оружия, поднялись из траншей. Только сейчас Шпагин увидел, как много солдат было здесь, они что-то кричали, размахивали руками, куда-то показывали, подняв кверху автоматы, пускали в дымное небо очереди трассирующих нуль.
Шпагин посмотрел на часы: артподготовка подходила к концу.
«Неужели что-нибудь может уцелеть после этого шквала смерти?» — подумал он и побежал по траншее к первому взводу: его беспокоило, как справится с атакой Хлудов.
Он увидел Хлудова еще издали. В расстегнутом полушубке, тот размахивал пистолетом над головой и кричал срывающимся хриплым голосом:
— Кто не поднимется в атаку — на месте застрелю!
Шпагин подбежал к Хлудову, схватил его за руку и с силой опустил ее вниз.
— Бросьте это! Многовато для храбрости хватили! Так и своего от немца не отличишь!
Хлудов исподлобья глядел на Шпагина, облизывая сухие губы, и молча, но упорно пытался вырвать руку.
Шпагин отнял у него пистолет.
— Н-ничего... все... все в порядке... товарищ ротный... Сейчас в атаку идем, — пробормотал Хлудов, навалился животом на край окопа, с трудом вылез из него, встал на ноги и хрипло закричал:
— Ребята... слушай меня... за мной, вперед!
— Не сейчас! — Шпагин злобно стащил Хлудова назад, тот мешком упал на дно траншеи.
— Молев! — приказал Шпагин. — Принимай команду над взводом! И Хлудов пусть идет!
— Есть принять команду над взводом, — хмуро проговорил Молев, вытянувшись перед Шпагиным, и добавил негромко: — Он ничего, обойдется... В первый раз идет.
Шпагин взглянул на Хлудова: тот сидел на корточках, улыбался бессмысленной и жалкой улыбкой, глядя себе под ноги и покачивая непокрытой, с комочками снега в волосах головой. Солдаты угрюмо и неодобрительно молчали. Молев поднял шапку и надел на Хлудова.
