— Все слышали: Молев командует взводом! — И Шпагин побежал назад.
Едва он успел добежать до взвода Подовинникова, как сзади послышался нарастающий, со свистом и завыванием, оглушительный рев танковых моторов.
— Танки идут, приготовиться! закричал Шпагин и почувствовал, как сердце его заколотилось.
И вот, с треском подминая под гусеницы молодой осинник, грохотом и лязгом заглушая артиллерийскую канонаду, кланяясь на ухабах длинными стволами пушек, из лесу на полном ходу вырвались Т-34. На их башнях белой краской по трафарету было выведено: «Тамбовский колхозник», а на многих еще от руки добавлено: «За Родину!», «Смерть гитлеровским захватчикам!», «На разгром врага!». На башне переднего танка укреплено древко с широким алым полотнищем. Оно упруго развевается на ветру и вспыхивает красным пламенем в прорывающихся сквозь дым лучах утреннего солнца. На машинах, густо облепив башни, сидят и лежат саперы в белых маскхалатах. Первая группа танков переваливает через траншеи, за нею, в облаках сверкающей снежной пыли и черного дыма, выбрасывая из-под гусениц комья снега, мчатся одна за другой все новые и новые машины.
Шпагин увидел, как гроздья зеленых ракет, рассыпая за собой длинные хвосты огненных искр, взметнулись в небо, затянутое пеленою серого дыма. Не раздумывая, повинуясь какому-то безотчетному порыву, он выскочил из окопа, на миг оглянулся назад, окинув взглядом траншею, из которой на всем протяжении густо выбирались солдаты, поднял вверх автомат, крикнул изменившимся, звонким голосом: «Вперед, за Родину!» — и побежал вперед, потрясая поднятым над головой автоматом.
Это была решающая минута. На всем участке наступления пехота поднялась в атаку, и нервное напряжение, нараставшее в течение многих дней, вдруг разрешилось в тысячеголосом, потрясающей силы, крике «ура», слившемся с громом артиллерийской канонады. Сотни телефонистов и наблюдателей в этот момент радостно закричали в трубки:
— Пехота поднялась! Пехота пошла!
ГЛАВА VI. ВЗЯТИЕ ИЗВАРИНО
Рядом со Шпагиным бежали Подовинников, Ромадин, Аспанов с ручным пулеметом на плече и другие солдаты второго взвода. Справа и слева, сколько глаз видел, по всему полю, исполосованному широкими рубчатыми следами танковых гусениц, в грохоте неослабевающей артиллерийской канонады, густо двигались людские цепи, в которых темными узлами выделялись пулеметы и орудия сопровождения, облепленные солдатами.
Сначала бежали за танками, которые на ходу вели огонь, выплевывая из пушек длинные факелы пламени, но скоро танки ушли вперед и скрылись в клубах черного дыма, окутавшего Изварино.
Они бежали, напрягая все силы, им не хватало воздуха. Задыхаясь, открытым ртом они глотали морозный, до боли резавший горло воздух, падали, чтобы отдышаться, чтобы хоть несколько раз глубоко, во все легкие дохнуть, хватали горячими губами снег, чтобы залить пылающий во внутренностях огонь, ползли по снегу, спасаясь от снарядов, потом поднимались и снова бежали.
— О-о-о! — услышал Шпагин низкий, идущий откуда- то изнутри вскрик.
Бежавший слева солдат схватился руками за бок и упал.
— Липатов! Оттащи его в воронку! — не останавливаясь, крикнул Подовинников.
Через несколько секунд убило второго солдата.
Вдруг Шпагину в глаза ударила ослепительно яркая, как молния, вспышка огня. «Снаряд!» — и в то же мгновение он упал в снег, успев еще увидеть сноп земли, почерневшего снега и дыма, беззвучно взлетевший в нескольких шагах впереди, и тут же почувствовал, как ему на спину обрушились комья земли, курящиеся едким пороховым дымом. Несколько секунд Шпагин лежал оглушенный, хрипло дыша и слушая, как над ним со свистом, гулом и завыванием пролетают снаряды и мины: начали бить уцелевшие немецкие орудия. Оглядевшись, Шпагин не увидел впереди никого: вся рота залегла под огнем. Подовинников что-то кричал, показывая рукой вперед.
Шпагин посмотрел, куда указывал Подовинников, и увидел дрожавшие под ветром упругие сухие стебли прошлогоднего чертополоха. Вот одна ветка упала, начисто срезанная невидимой пулей, за нею другая, третья. Шпагин услышал, как у его левого виска чиркнула пуля, и почувствовал на виске колючий холодок.
— Подовинников, твоя точка бьет! Вперед — иначе всех уложат!
Шпагин вскочил на ноги, закричал: «За мной! Огонь!» — и оглянулся: Подовинников, Ромадин, Липатов и еще несколько солдат были с ним, по двое остались лежать на снегу. «Кого же это убило?» Но выяснять было некогда и Шпагин хотел уже бежать дальше, когда один из лежавших поднял голову и тут же уронил ее в снег.
«Ранен. Надо помочь». Шпагин подбежал к солдату и сильным рывком повернул его на бок — на него глядели дико расширенные, остановившиеся глаза. Это был Матвеичев. Во втором солдате Шпагин узнал Павлихина ив первого взвода.
— Чего лежите? — закричал на них Шпагин.
— Своя... артиллерия бьет... — испуганно пробормотал Матвеичев, вставая на колени.
— По своим бьют... — поддержал его Павлихин. Его худое, заросшее седой щетиной лицо было жалким, по щекам катились грязные капли растаявшего снега.
Шпагин видел, что солдатами завладел панический страх и они ни за что не поднимутся по собственной воле. Он знал, какой надежной защитой представляется земля, когда вокруг неистовствует огонь, и как трудно, невероятно трудно в этот момент поднять во весь рост тяжелое, непослушное тело. Кажется, лежи вот так, плотно прижавшись к земле, и ничто не заденет тебя — самая близость матери-земли хранит тебя от опасности! Но Шпагин знал также, что это — ложное, обманчивое представление, вызванное страхом: чаще всего погибают именно те, кто лежит под огнем. И он закричал страшным голосом, которого сам не узнал:
— Это немцы стреляют! А ну, за мной!
— Вставайте, дурачье! Убьет вас здесь ни за нюх табаку! — крикнул Корушкин, подбежавший к Шпагину, и с неожиданной в таком маленьком человеке силой ухватил Матвеичева за воротник полушубка и поставил на ноги. Павлихин поднялся сам.
Пулемет замолк. «Значит, Подовинников выполнил свою задачу!» — с облегчением подумал Шпагин.
Бежать тяжело: ноги вязнут, скользят в рыхлом снегу, то и дело приходится обегать воронки, которыми густо изрыта земля. Шпагин старается бежать по следу танков: снег здесь плотный и не проваливается под ногами.
На минуту грохот орудий ослабевает, и Шпагин слышит, как больно гудит и звенит кровь в ушах; потом канонада возобновляется с новой силой, но снаряды рвутся уже дальше, за лесом, их разрывы доносятся глуше.
Дым над Изварино рассеивается, и уже отчетливо видна ломаная линия немецких траншей и горящие строения. Танки утюжат вражеские траншеи и обстреливают деревню, где еще удерживаются немцы. В деревне горят несколько подбитых танков, столбы черного, коптящего дыма поднимаются высоко в небо и смешиваются там с дымом пожара в одну серую пелену, медленно ползущую над полем сражения.
Шпагин замечает сломанную березку на задах деревни и бежит к ней. Еще издали он с радостью видит развороченную взрывом амбразуру дзота: «Хорошо, Петя!» На ступенях входа лежит немецкий солдат — маленький, заросший, грязный. «Так вот ты какой...» — разочарованно посмотрел на него Шпагин.
Он перебирается через изорванные, спутанные кольца проволочных заграждений и спрыгивает в траншею. Траншея взрыта снарядами, завалена глыбами земли, обломками досок. Здесь уже ведут бой солдаты Подовинникова.
Но первый взвод еще далеко от траншей: солдаты бегут, падают, долго лежат, поднимаются недружно, вразнобой.
Шпагин услышал впереди характерный тупой стук немецкого тяжелого пулемета. «Этот пулемет держит Молева!» Шпагин заторопился к нему, прыгая по упруго-мягким телам убитых, скользя разъезжающимися ногами в кучах звенящих стреляных гильз. Выбежав за поворот траншеи, он отпрянул: в трех шагах здоровенный гитлеровец, хищно припав к пулемету, стрелял непрерывной очередью. Фашист был в расстегнутом мундире, без пилотки, его длинные светлые волосы, зачесанные назад, тряслись вместе с пулеметом. Шпагин выпустил в него длинную автоматную очередь и вдруг увидел второго немца: пригнувшись в траншее, тот поднимал на него автомат.
«Ах, вот ты как...» — с внезапным ожесточением Шпагин прыжком бросился на гитлеровца, схватил обеими руками его автомат и рванул на себя. Но, к его удивлению, тот без сопротивления выпустил оружие, повалился на спину и, сжимая грудь руками, захрипел.
— Бросьте его, товарищ комроты, я ужо разделался с ним! — услышал Шпагин позади себя голос.
Он обернулся: перед ним стоял Матвеичев. На его сухом, скуластом лице, поросшем редкой светлой щетиной, уже не было страха или растерянности, узкие светлые глаза глядели решительно и задорно. Матвеичева смутил испытывающий взгляд Шпагина, он виновато улыбнулся:
— Не обижайтесь, товарищ комроты... Это я тогда с непривычки сробел... Сколько воюю — все отступал!
