— Ты не думай обо мне,— почти шопотом продолжала Афоня.— Я знаю, что тебе тоже тяжело, глядя на меня... Ты не думай... Мы скоро опять вместе будем. Ты скажи там Евсюкову, что захворала, мол. Как поправлюсь, выйду на работу. Я скоро поправлюсь.
Афоня вдруг заулыбалась. Лицо ее стало маленьким, детским. Слабой рукой она полола ей руку на прощанье, и опять виноватая, несмелая улыбка скользнула по ее похудевшему воспаленному лицу.
С тяжелым чувством Ольга вышла в сени. Неясные подозрения вновь вспыхнули в ее душе. «Что случилось с ней, что могло произойти с ней в монастыре?» — думала она, вспоминая непонятные намеки Арины.
Неожиданно где-то близко от нее послышался сердитый голос Арины. Ольга замедлила шаг. Голос доносился из чулана, отделенного от сеней тонкой, тесовой перегородкой. Арина, очевидно, говорила с Лукой. Первые ее слова заставили Ольгу притаить дыхание.
— Я только надоумила ее,— крикливо говорила Арина,— ребенка-то выжить надо — вытравить. Куда она с ним?.. Девка она еще али нет?.. Понимай, что тебе говорят.
— Понимаю, Ариша, все понимаю,— кротко отвечал Лука.
— Ни бельмеса ты не понимаешь. От людей-то стыд али нет? А от бога — грех непростительный. Тем паче, она еще монашка... Разумей пустой-то головой своей.
— А ты так простительный грех сделала?
— Я ее не заставляла все лопать, а она все выжрала... Жить неохота!.. Ишь ты!.. Блудлива, как кошка, а труслива, как заяц.
— Не так надо было, Арина, это делать.
— А как по-твоему?
— Лекаря... с лекарем поговорить надо было.
— Хм, нашелся... Лекарю-то надо сколько за это?.. Вшей не хватит... Ладно, молчи. Знаю это дело я не хуже лекарей твоих. Все обошлось хорошо, и молчи. Ни черта ей не сделается.
Ольга, не помня себя, вышла во двор. Все было ясно и понятно... и как все это страшно!
Афоня скоро выздоровела и снова вышла на работу. К ней вернулась прежняя говорливость, смех. Ольга не расспрашивала ее ни о чем.
Вечерами, после работы, они гуляли вместе. Однажды Афоня, придя к Ольге домой, сообщила таинственно, со счастливой улыбкой на лице:
— Нас с тобой сегодня приглашали на вечеринку. Пойдем... Просись у матери.
Ольга мечтательно вспыхнула, но, подумав, грустно сказала:
— Я ведь не умею танцевать. Да и мама меня не отпустит.
— У! Пустое дело. Танцевать там научат. А мать я спрошу. Я скажу ей первая, а потом ты просись... Ладно?
Вошла Лукерья.
— Морковь-то надо пропалывать еще раз,— сказала она,— вся заросла. Я хотела было, да не могу. Поясница у меня опять заныла, наклониться не дает.
— Мы выполем,— сказала Афоня.
Ольга ткнула ее в бок и прошептала:
— Говори...
— Лукерья Андреевна! — громко сказала Афоня, кашлянув,— Опусти Ольгу... На вечеринку нас сегодня приглашали.
— Ты что за адвокат?.. У нее и у самой язык-то не отсох сказать.
— Ну, не все ли равно, я приглашаю, я и прошу.
— Рано ей еще по вечерам ходить, пусть дома посидит,— сурово отрезала Лукерья.
Ольга, потупившись, перебирала кисти скатерти у стола.
— Мама, я пойду?..
— Я сказала толком вам, что рано. Ишь, выдумали! Будет время — нагуляетесь.
Лукерья ушла в кухню и загремела горшками.
Подруги понуро примолкли. В избу вошла Степанида.
— Что это вы какие?.. Будто кислого квасу напились,— спросила она веселым голосом.
— Лукерья Андреевна Ольгу на вечеринку не отпускает.
— Ишь ты, пришла пора...
— Выдумывают с этих пор шляться по вечеринкам,— сердито отозвалась Лукерья.
Степанида плутовато подмигнула девушкам и с решительным видом прошла на кухню.
— А тебе что, жаль? Девчонка-то ведь на возрасте, слава богу, стает. Охота ей али нет, как по-твоему?! Отпусти-ка девку.
— А ты что больно хлопочешь?..
— Что мне хлопотать? Мы с тобой измочалили молодость свою ни за грош, ни за копейку. Не видели свету, и она так же, что ли? Что тебе жалко? Девка работает что есть мочи и погулять нельзя?.. Вот тебе, матка, свет! Да пусть идет потрясется. Людей посмотрит, себя покажет. А то сидит дома, как таракан в щели. Кому охота? Молодость-то раз в жизни дается.
— Я ничего, да кабы грех какой не вышел.
— А ты об этом думай, а не говори,— строго сказала Степанида.— Что у нее на плечах капустный кочан торчит вместо головы?.. Слава богу, в уме. Ступай, Ольга, что тут, слава тебе, господи, что мы в угол рожей, что ли, по-банному крыты, по-рогожному шиты?.. Не хуже прочих.
— Пусть идет,— согласилась, наконец, Лукерья,— только у меня не допоздна. К ночи, чтобы дома быть.
Афоня обрадованно вскочила со стула и, подсучив рукава кофты, весело сказала:
— А морковь мы, Лукерья Андреевна, сейчас выполем. Пойдем, Ольга, успеем еще. до вечера далеко.
В огороде, пропалывая грядку, Афоня спросила:
— Ты еще ни разу на вечерах не была?..
— Нет.
— А я была один раз. Как мне понравилось! Я уже кадриль знаю с первой до шестой. Польку скоро танцевать научусь... Погоди и ты научишься, покажут, и ты сразу поймешь. А потом играют там играми. Каждый кавалер себе барышню пригласит, встанут кругом и поют. А то в столбики играют. Встанешь посредине избы, стоишь, а к тебе кавалеров подводят. Которого тебе не надо, ты возьмешь и топнешь ногой, другого выведут, опять топнешь до тех пор, пока не выведут кавалера, который тебе нравится. Ты его пригласишь и поцелуешь. Когда будут играми играть, ты смотри на меня. Что я буду делать, и ты так делай...
Вечером, когда Ольга оделась в лучшее свое платье, Степанида с довольной улыбкой заметила:
— Всех статей девка выправилась. И чернобровая и черноглазая. Хоть сейчас под венед.
Ольга залилась краской. Когда девушки ушли, Лукерья сказала:
— С радостью хоть сейчас отдам, только бы добрый человек нашелся.
— Не торопись, сестра. Успеет еще слезами кулаки промочить. Годы невелики еще. Пятнадцать-то минуло ли?
— Нонче шестнадцать минуло.
— Ну, какие еще эти годы? Сразу свернется, как былинка. И Афонька тоже повеселела, как из этой черной дыры вышла, из монастыря-то.
Девушки подходили к небольшому дому Гальцова, где была вечеринка.
Ольгу подмывал жутковатый трепет. Она несмело шла, хотелось отсрочить момент, когда они придут. У ворот дома стояла группа молодых парней. Один из них ухарски сбекренил на голове картуз и с озорной улыбкой толкнул на Ольгу белобрысого парня. Ольга отшатнулась, а парень, делая вид, что споткнулся, налетел на Афоню, обхватил ее и проговорил деланно виноватым тоном:
— Ах, извиняюсь, пожалуйста.
Афоня сердито оттолкнула парня.
— Я вот съезжу тебе по роже, станешь знать. Хулиганы!
Кто-то из парней пропищал визгливым женским голосом:
— Фу-ты, ну-ты, пятки гнуты.
Парни захохотали.
— Черти не нашего бога,— ворчала Афоня, заходя во двор.
В передней толпились парни, курили, о чем-то спорили. В соседней комнате вскрикивала и гудела басами гармошка. Высокий парень, улыбаясь, приставал к пожилой женщине — хозяйке дома.
— Анисья Федоровна, ну продай, говорю, крынку молока.
— Я сказала, молока нету.
— Ну, полкрынки.
— Отвяжись!
— Ну, стакан.
Хозяйка взяла из угла ухват и угрожающе проговорила:
— Ты отстанешь от меня? Я вот как начну тебя отсюда ухватом выпроваживать, подставляй, где зудит.
— Уй, сердитая...— проворчал парень и крикнул, выйдя во двор: — Ребята, закрыли буфет — молока нет.
К девушкам подошел рослый молодой человек в темносинем костюме. Русые волнистые волосы на его голове свободно рассыпались, спустились на лоб и затеняли ласковые открытые синеватые глаза. На нем была бледнорозовая шелковая рубашка. Он приветливо улыбнулся.
— Пришли?.. Вот хорошо, здравствуйте.— Он пожал руки девушкам, затем бережно снял с Ольги ватную кофту и унес за печку.— Проходите вперед... Идите за мной... А я думал, вы не придете.
Ольга растерянно улыбалась, Афоня дернула ее за рукав и шепнула:
— Смелей держи себя.
Молодой человек пошел вперед, осторожно расталкивая молодежь.
— Ребята, пропустите барышень,— крикнул кто-то.
Девушки прошли в просторную комнату, где кружились парни и девушки. Ольга робко присела на подставленный ей стул и шепнула Афоне:
— Ты не отходи от меня... А это кто, который нас встретил?
— Гальцов, Григорий Николаич... Он славный. Ристократ. Он токарем работает на нашем заводе.
К Ольге подскочил широкоплечий приземистый парень.
— Позвольте вас, барышня, пригласить.
— Куда? — краснея от смущения, спросила Ольга.
— На кадрель.
Парень наклонился к ней и, сделав руку кренделем, шаркнул по полу начищенным сапогом с высокой подклейкой.
— Я не танцую,— пролепетала Ольга и растерянно оглянулась на Афоню.
