И он расслышал:
— …Наверняка сосредоточатся западнее Дуванки, а мы, когда телефонная связь будет взята под контроль…
Разговор прервался. Не глядя на немцев, доктор Великанов почувствовал на себе пристальный взгляд эсэсовца.
«Спокойствие!.. Только спокойствие!» — сказал себе доктор и, проходя мимо немцев, поприветствовал их, если не слишком низким, то все же достаточно почтительным поклоном, единственным назначением которого было усыпление бдительности эсэсовца.
Последующее не замедлило доказать, сколь необходимы были эти уловки. Доктора остановила негромкая, но очень грозная и повелительная команда:
— Стой!
Повернувшись, он увидел направлявшегося к нему черного эсэсовца.
«Спокойствие!» — еще раз предупредил себя доктор Великанов.
И он сделал нечто достойное незаурядного артиста: неуверенно, с видимой робостью шагнул навстречу эсэсовцу и, сняв картуз (на нем был старый картуз Василия Степановича), почтительно остановился.
Но даже мастерски разыгранная покорность не могла до конца усыпить недоверчивость эсэсовца. Немного подумав, он, не спуская глаз с доктора Великанова, приказал полковнику:
— Позовите сюда коменданта!
Распоряжение было выполнено молниеносно. Не прошло и минуты, как доктор Великанов увидел обер-лейтенанта Ренке, мчавшегося к месту происшествия дробной и старательной рысцой.
— Кто и зачем здесь? — спросил эсэсовец, ткнув пальцем в сторону застывшего в почтительном недоумении доктора.
В иное время Густав Ренке, конечно, испепелил бы нашего героя за причиненную ему тревогу, но сейчас речь шла не столько о докторской судьбе, сколько о бдительности комендатуры и о царивших в ней порядках.
И Густав Ренке отрапортовал:
— Осмелюсь доложить: плотник, находящийся в услужении комендатуры…
— Вы проверили этого человека?
— Разумеется! — воскликнул обер-лейтенант, пожирая глазами начальство. — Этот человек нам известен своим враждебным отношением к большевикам, которые расстреляли двух его сыновей. Осмелюсь доложить…
— Довольно! Я хотел установить два факта: кто он и что он здесь в данную минуту делает?
— Осмелюсь доложить, я на основании вашего приказа дал распоряжение о срочном изготовлении виселицы…
— Виселицы? — уже значительно мягче переспросил эсэсовец.
— Так точно! Ему дан заказ на изготовление виселицы.
— Великолепно! Передайте — пусть он поторапливается. Можете идти, обер-лейтенант.
По-прежнему симулируя полное непонимание и почтительность, доктор поклонился и не спеша двинулся в прежнем направлении.
Уходя от места столь опасного разговора, доктор Великанов успел даже расслышать продолжение беседы черного эсэсовца с краснорожим подхалимом-полковником.
— Имейте в виду, — каркал эсэсовец, — что о настоящем плане операции известно сейчас только троим: мне, вам и начальнику штаба подполковнику Граббе…
— Это замечательно! — громко отозвался полковник. — Ваша мысль великолепна!
Полковник был в восторге, но кто передаст ужас доктора Великанова, четвертого по счету человека, посвященного в план длинного эсэсовца? Только он один мог предотвратить гибель партизанского отряда, — Василий Степанович ушел, и ушел, вероятно, надолго.
Было около четырех часов дня, когда доктору Великанову удалось незаметно выбраться из сарая.
В селе было полным-полно немцев, и он находился в большом затруднении — что предпринять. Он уже начал подумывать о том, чтобы наудачу отправиться в лес самому. И он, конечно, сделал бы это, если бы вдруг за плетнем, не мелькнула рыжая голова Саньки-Телефона.
— Санька! — окликнул доктор.
Подросток быстро подбежал и остановился.
— Недавно плотник Василий Степанович пошел на Костин кордон… Беги за ним и скажи, да только не перепутай… Скажи, доктор Великанов передать велел, что…
Едва выслушав доктора Великанова, Санька-Телефон проявил такую готовность немедленно действовать, что доктору стоило большого труда удержать его и проверить, насколько он понял поручение.
В сарай доктор Великанов вернулся вовремя, к приходу Дрихеля.
— Зафтра путет вешалка. Штоп пыл котоф! — грозно заявил ефрейтор.
…Василий Степанович пришел поздно, близко к тому времени, когда хождение по селу запрещалось под угрозой расстрела. Пришел запыхавшийся и возбужденный.
— Ну, как? — спросил его доктор.
— В порядке! — коротко ответил Василий Степанович и перевел дух. — Было бы делов, если бы ты Саньку не метнул. Все бы, как есть, под Дуванкой остались, совсем идти туда решили.
— Кто решил? — с притворной наивностью спросил доктор.
— Кто? Наши, понятно!
— Партизаны?
— А то кто же? Ведь и тебе давно уже кличка дана.
— Какая? — заинтересовался доктор.
— Не сказать, чтобы ласковая…
— Все-таки?
— Перец.
Доктора Великанова так и подбросило.
— Перец? Почему «Перец»?
— Да уж так, понравилось…
— Не понимаю, почему все-таки «Перец»?
— Есть люди, которые из города — и тебя помнят. Поэтому и «Перец»…
Помолчав немного, Василий Степанович посерьезнел и, понизив голос, проговорил:
— Еще одна новость есть. Яшку Черезова нынче заочно судили.
— Какой же приговор вынесли?
— Окончательный: всенародное повешение. Все, как один, решили, другого мнения не было.
Домой наши друзья пришли хотя и изрядно усталые, но в бодром настроении (кстати, заметил ли читатель, что доктор Великанов и Василий Степанович окончательно перешли на «ты»). Встретила их Ульяна Ивановна не совсем обычно. Ее смущенный и немного торжественный вид предвещал какое-то весьма серьезное объяснение.
Для этого Ульяна Ивановна выбрала время после ухода Василия Степановича, когда доктор Великанов растянулся на своей постели.
— Арсений Васильевич, вы ничего не знаете? — таинственно и осторожно начала она.
— Нет, кое-что знаю, Ульяна Ивановна.
Такой ответ озадачил было сестру-хозяйку, но, основательно рассудив, что доктор Великанов шутит, она продолжала:
— Я знаю, что вы много чего знаете, а вот того, что я вам скажу, вы не знаете.
Заинтересовав доктора таким вступлением, она выпалила:
— Помните, когда мы с Мазепой мучились, вы говорили, что никогда больше никакой скотины держать не будете?
— Помню.
— Так я вам купила.
— Мазепу? — изумился доктор.
Собравшись с духом, Ульяна Ивановна докончила:
— Козу дойную купила. Две простыни и пару наволок за нее отдала.
— Козу?!
— Дойную. Три литра дает. Сенца сама заготовлю, а уж сыты будете — вот так!
И, проведя ладонью по губам, Ульяна Ивановна показала, как будет сыт доктор.
— Коров и овец немцы очень беспокоят, кур хоть совсем не заводи, а коз — ничего, пока не трогают, — обосновывала Ульяна Ивановна свой поступок.
Обдумав сообщение Ульяны Ивановны, доктор спокойно сказал:
— Мне кажется, вы поступили очень мудро, Ульяна Ивановна.
Такая оценка ободрила сестру-хозяйку, и она ощутила потребность рассказать доктору некоторые подробности.
— А страху-то я натерпелась ныне! Купила, веду ее, а навстречу все немцы, все немцы. Так и думаю — отберут сейчас. Но ничего, не тронули… Уж и насмотрелась я их сегодня. В жизни столько немцев не видела.
Приход Василия Степановича прервал рассказ словоохотливой Ульяны Ивановны. Подойдя к доктору, он весело шепнул:
— Ночью наши в село придут…
В два часа ночи село проснулось от треска выстрелов и взрывов ручных гранат. Впрочем, шум боя продолжался недолго. Остаток ночи прошел в тревожном молчании.
На утро, когда немцы подвели итоги ночных событий, они не досчитались сорока человек, в том числе длинного эсэсовца. Автобус, на котором они приехали, был добросовестно взорван противотанковой гранатой. Что касается приговоренных к казни колхозников и учительницы — они исчезли.
Автор замечательного дневника «Путь одного немецкого героя» — господин Ренке уцелел. Разумеется, это обстоятельство он, не колеблясь, отнес к разряду самых приятных неожиданностей. Но дело объяснялось проще — категорическим распоряжением командира партизанского отряда «Красная стрела» Дяди Миши, запретившего трогать коменданта.
В распоряжении этом было много здравого смысла.
— Ребята, — сказал он. — Шкоду не бейте. Только в крайнем случае, если сам просить будет. Тогда разрешаю.
— Нашел кого жалеть! — сердито бросил партизан Дуб, суровый и очень сильный старик, отличавшийся особой непримиримостью к немцам.
— Могу объяснить, — ответил Дядя Миша. — Шкода от нас не уйдет, а второго такого в Большие Поляны могут не назначить, и от этого расстроится наша разведка. Понял, товарищ Дуб?
