— Вы куда это, бабоньки? — остановил их часовой в самом начале окраинной улочки.
— К мосту, — хмуро ответила Панина, недовольная бесцеремонным обращением.
— Жить, что ли, надоело? Так молодые, как я погляжу.
— Оставьте шуточки, — сказала Вера. — Где товарищ Башилов?
— С этого бы надо и начинать. Идемте, провожу.
Замыкал набережную улочку каменный двухэтажный дом искусной фигурной кладки, с цветной керамической облицовкой по фасаду. Около железных ворот толпились вооруженные люди, на крыльце стоял комиссар 217-го полка Башилов-младший. Вера узнала его сразу, худенького, тщедушного на вид, никак не похожего на своего старшего брата Ефима.
— Какое такое войско прибыло к нам? — спросил Марк Башилов Панину, но, увидев Карташеву, легко сбежал с крылечка. — А-а, Вера Тимофеевна, рад приветствовать!
Он быстро осмотрел жиденькую колонну, приветливая улыбка на его лице погасла.
— Видите, товарищи, до чего мы с вами довоевались, а?.. — обратился он к своим бойцам.
Вера поняла, что у них был серьезный разговор, — определенно о ночном отходе из-за Урала, — и Башилов под настроение упрекнул бойцов женской помощью.
— Вон они, казачишки, весь день таращат глаза на город. — Он мотнул головой в сторону Ситцевой деревни за рекой. — А тут буржуа все крыши промызгали в ожидании дутовцев. Сколько еще они будут обмениваться взглядами?..
Красноармейцы молчали, никто не проронил ни слова, даже тот словоохотливый часовой, что остановил отряд.
— Что ж, Вера Тимофеевна, люди нужны позарез, особенно сестры милосердия, — сказал Марк Башилов после некоторой паузы.
— Мои девушки умеют стрелять неплохо. Вы не держите их в тылу.
— Какой тыл? Тыла больше нет. Сами видите: полк в черте города...
И как бы в подтверждение его слов, низко над окраиной сухо лопнула шрапнель. Бойцы в одно мгновение попадали на землю, да и Башилов, повинуясь солдатской реакции на близкий разрыв, неловко вобрал голову в плечи. А дружинницы как остановились, так и стояли, не успев понять, в чем дело. Когда все тут же вскочили на ноги, стараясь не глядеть в их сторону, Башилов заговорил, посмеиваясь:
— Эдак нельзя, товарищи женщины, вести себя. На войне важно не только вовремя подняться, важно и вовремя упасть. Земля-матушка всегда спасает. Видите, в какую краску вогнали моих орлов! Они не из робкого десятка, не раскланиваются перед шальными пулями, но знают, что красоваться под шрапнелью тоже Ни к чему. — И добавил совсем уже весело: — Новички могут поставить в смешное положение каких угодно храбрецов!
— Привыкнут, Марк Андрианович, — заметила Вера.
Башилов взял ее за локоть, они отошли в сторонку.
— Как Михаил Дмитриевич?
— Расстроен, что сожгли мостовой настил.
— Поторопились мы, Вера Тимофеевна. Как стемнеет, заново выложим настил. Благо доски нашлись на заводе «Орлес». Михаил Дмитриевич не собирается в наш полк?
— Он завтра будет в двести восемнадцатом.
— Везет моему Ефиму, вечно на глазах у начальства.
— Это хорошо или плохо?
— Да как вам сказать, Вера Тимофеевна? Хорошо потому, что, где начальство, там и подкрепления, а плохо оттого, что у нашего брата подчиненного руки не свободны при начальстве.
Вера не удержалась:
— Единственное подкрепление, которое получит завтра Ефим Андрианович, — моя группа такой же численности.
Марк смущенно кашлянул в ладонь, привычным жестом убрал со лба волнистые выгоревшие волосы.
— Передавайте привет Ефиму. И не поминайте лихом двести семнадцатый!..
Они простились. Но едва Вера успела завернуть за угол, как ее догнала Василиса. Не говоря ни слова, начала жарко целовать.
— Ну, полно, полно, тетя Вася, иди к своим...
Наконец Василиса потерянно опустила руки, в глазах нестерпимо засияли крупные слезы.
— Как тебе не стыдно? Что ты нюнишь? — сердито сказала Вера.
— Почему ты не взяла меня к себе? Почему?
— Одумайся! Надо же кому-то быть старшей в этой группе. А кроме тебя, некому.
— Верочка, ты обещаешь?
— Да-да, обещаю, обещаю не лезть под огонь, — поспешно договорила она и тоже поцеловала Васену.
За углом Вера остановилась на минутку, чтобы унять волнение. Потом чужой, сбивчивой походкой пошла к центру города. Она шла, никого не видя, не догадываясь, что ее провожают карающие взгляды тех самых буржуа, которые «все крыши промызгали в ожидании дутовцев», как образно сказал сегодня Марк Башилов.
Солнце закатилось. Где-то звонили ко всенощной. Было странно, что в городе, измученном осадой, оглушенном артиллерией, еще молятся богу. Под этот мерный вечерний звон в памяти возникали вещие слова раздумчивой песни, которую так любил ее Семен: «Уж многих нет теперь в живых, тогда веселых, молодых...» Вера подумала о муже с такой пронзительной тоской, что невольно набавила шаг, чтобы поскорее увидеть Поленьку и забыться на часок. Дома она приготовила сытный ужин из, тех запасов, которые с зимы берегла для случая. На завтра она сварила мясной борщ, пожарила картошку с салом.
— Что за праздник, мамочка? — допытывалась Поля.
— Никакой не праздник. Я завтра уйду очень рано, а вернусь, может быть, ночью. Тут разогреешь сама.
— Хорошо, мамочка. Понимаю, мамочка... — с готовностью отвечала Поля, давно привыкшая к тому, что мать пропадает целыми днями.
После ужина Вера хотела посидеть немного с Поленькой, позабавить чем-нибудь, приласкать, как бывало раньше. Но пока мыла посуду на кухне, девочка уснула на диване. Вера осторожно раздела дочь, укрыла стеганым одеялом и присела рядом. Она все больше узнавала в ней себя: такой же прямой, открытый лоб, такие же брови, темные, длиннющие, и этот своенравный склад пухлых губ, и маленькая бархатная родинка на шее точно такая же.
Наглядевшись на нее, Вера накинула кожанку, вышла посмотреть, что в городе. С набережной были видны пожары, которые никто не тушил: наспех вооруженные команды пожарников выступили на фронт, даже на главной каланче бесцельно дежурили одни старики. Весь день город дымился черно и чадно, теперь же, когда сгустились сумерки, дрожащие гранатовые зарева, казалось, вот-вот соединятся, охватят все небо над Оренбургом. Из-за форштадта доносилась редкая орудийная стрельба. За мостом бил хлесткими очередями пулемет, словно там в десяток рук выколачивали белье. Только в роще, которую удерживали рабочие батальоны да партийные дружины, таилась взрывчатая тишина. Вера физически ощутила напряжение людей, что ждали своего часа в осокоревой темени на последнем плацдарме за Уралом.
А в это время далеко отсюда, в штабе Фрунзе, читали и перечитывали телеграмму Ленина:
«Знаете ли Вы о тяжелом положении Оренбурга? Сегодня мне передали от говоривших по прямому проводу железнодорожников отчаянную просьбу оренбуржцев прислать 2 полка пехоты и 2 кавалерии или хотя бы на первое время 1000 пехоты и несколько эскадронов. Сообщите немедленно, что предприняли и каковы Ваши планы. Разумеется, не рассматривайте моей телеграммы, как нарушающей военные приказания».
Майский рассвет бежал по степи налегке, сбросив утреннюю наволочь где-то на востоке. Взбаламученный Урал хотя и приутомился за этот месяц, но продолжал вскипать и пениться на стрежне. Он давно унес в море всю нечисть верховых станиц и хуторов и, светлея с каждым днем, был доволен, что на его пути нет еще летних перекатов. Май — золотая пора в жизни Урала, когда галечные отмели не мешают ему полюбоваться самим собой, а заодно и порадовать людей своим вольным разливом.
Однако людям сейчас было не до того. Реквизированные у местных богачей прогулочные лодки одна за другой отходили от причала под каменистым берегом. Вся эта лодочная флотилия перевозила вооруженных рабочих, пулеметы, цинковые коробки с патронами, ящики с гранатами, шанцевый инструмент.
Вера ждала в сторонке, наблюдая за Великановым, который сам руководил переправой. Он будто не замечал ее, и она сердилась, что Михаил Дмитриевич явно медлит с отправкой женщин на левый берег.
Да, Великанову очень не хотелось брать их на плацдарм. Но Акулов согласился: на войне заведенная с вечера пружина действует утром помимо твоей воли. Ты ей подвластен.
Он давно уже знал, что женщины идут под огонь смелее иных мужчин. Бывало, на германском фронте и новенькие сестры милосердия не уступали видавшим виды, обстрелянным солдатам. Они не терялись на «шахматной доске» разрывов, как новички, а деловито перевязывали раненых, к тому же ободряли тех, у кого не выдерживали нервы. Есть в этом что-то и загадочное: женщина на поле боя неузнаваемо преображается, хотя дома может побояться взять в руки охотничье ружье...
Он чувствовал, как Вера Тимофеевна следит за каждым его движением, — успеют ли перевезти ее дружину до начала наступления? Надо бы подойти к ней, поговорить. Да не время и не место. Вот к вечеру отгонят казаков подальше от Урала, вернутся в штаб и наговорятся обо всем, живо вспоминая, как дело было. После боя люди откровеннее... Но как ни пытался он сосредоточиться на главном, перебирая всевозможные варианты действий неприятеля и собственные контрмеры, беспокойство за Веру его не покидало ни на минуту. То было второе, глубинное течение его мыслей. И, странно, эти два течения, не смешиваясь, текли одновременно. Словно бьющий со дна реки ледяной родник, обжигало душу Великанова это беспокойство, от которого, видно, никак не отделаешься. Скорей бы, что ли, за Урал.
