- Убежал твой большевик?
- Я ничего не знаю.
- Конец ему теперь: долго не набегает.
Словно ущелье темное с пугающей бездной прошли мужики, встали на торную дорогу, увидели знакомую тишину. Порадовались, торопливо ухватились за своё, вековое, мужицкое: бросились на Черную речку вырубать тальник. Первым выехал Михайло Семеныч на двух роспусках, за ним тронулись Лизаровы с отточенными топорами. Никому не нужен был молодой неокрепший тальник, но оттого, что выехали Лизаровы с Михайлой Семенычем, мужики выгрузились всем селом. По другой дороге всем селом ехали упаковские, лозихинские. Ржали лошади, звенели пилы, поблескивали топоры. Растопырские приехали с ружьями. Сцепились четыре деревни на Черной речке, загудели, оскалились враги непримиримые. Дедушка Лизунов кричал громче всех:
- У меня колосенку сожгли большевики, имею полное право я!..
Растопырские дернули из ружей в воздух, заливановские попятились. Упаковские встали с топорами, как стрельцы московские - большебородые, мокрые от жары и возбуждения, к ним примкнули лозихинские с огромными, наскоро вырубленными кольями - стеной повалили на растопырских. Пока щетинились передние, задние начали рубку. Закачался тальник, зелеными кудрями покрыл желтый приречный песок. Грохнулись и старые многолетние осокори под звенящими пилами, полетели пахучие щепки. Опьянил мужиков весенний, клейкий сок, взбудоражил. Тянули они арканом за верхушки, плясали над поваленными великанами, сплеча отсекали податливые сучья, оголяя тела поверженные.
Не увернулся младший Лизаров - ударил его осокорь верхушкой по голове, охватил распростертого на земле огромными, зелеными руками. Метнулся старший Лизаров - не за брата боль: дурак, если рот разинул, - страшно, деревьев в лесу не останется. Громко крикнул, просовывая голову между сучьев:
- До смерти или нет?
Ржали, бесились мужики, всхрапывали лошади, ломались оси, испуганно кричали грачи над разоренными гнездами.
Когда тронулись с Черной речки, нагрузив воза хворостом и шестиаршинником с чуть-чуть пожелтевшими отрезами, попачканными соком и пылью, младший Лизаров с пробитой, перевязанной головой лежал на двух бревнах, вытянув ноги, прислушивался к тяжелому колесному скрипу, торопливо говорил рядом шагавшему брату:
- Еще пыжжай скорее!
- А ты как?
- Оклемаюсь помаленьку.
- В больницу не надо тебя?
- После, там видно будет...
Рано утром нарочный из города прискакал:
- Выборы в земство.
Не успели первого проводить, второй прискакал:
- Мобилизация в народную армию!
Секретарь читал бумаги пьяненький:
- Слушайте, меньшевики, документы серьезные: родина в опасности, а потому воевать беспрекословно...
- К черту! Пускай сами дерутся.
Матвей Старосельцев божился:
- Истинный господь, нельзя без этого. Комиссары по всем дорогам разбежались теперь, овец будут резать, лошадей угонять.
- Иди воюй!
- Какея года потребуют?
- Без годов иди, если больно хочется.
- Стойте, робят!
Вылезал дедушка Лизунов:
- У меня шесть лошадей. Пымают трех, еще три останется. А ежели последнюю у кого потащут, гожа будет? Как хорьки будут бросаться они...
- К чему твоя речь?
- Моя речь понятна: из ружьишка надо чик-чик, из другого чик-чик. Мы не будем - нас чик-чик...
Опять разломилась жизнь на две половинки. Секретарь играл словами:
- Лошадь есть лошадь. Мужиков требуют на поддержку. Какая война без мужиков?
Петраков-старик, сидя под сараем, чутко прислушивался к далекому уличному шуму. Вытащил из-за пазухи кожаный бумажник, туго набитый засаленными керенками. Прыгали пальцы, крепко давило затылок. Обнюхал старик судорожно пятисотенную, расстегнул штаны, тупо посмотрел на старые волосатые ноги. Если в промежуток повесить - боязно: обмочишь нечаянно. В кармане таскать - ненадежно: оторвется, сатана, без ножа зарежет. В банку отвезти - разве знаешь, какие порядки будут? Нынче солнышко, завтра дождик.
Вошел сын Григорий под сарай, глаза у Петракова блеснули по-кошачьи зеленым огнем. Заходила борода во все стороны, по спине холодок пробежал. Повалился он боком на солому, торопливо запел тонким девичьим голосом:
- Ижа херувима, тайный образующий!..
- Тятя, война! - крикнул Григорий.
- Где?
- В народну армию собирают.
У ворот встретился Митя Маленький, прихрамывая на левую ногу, Петраков покосился:
- Какая змея укусила?
- Нога нарывает.
- То-то нога! Обманывать хочешь?
- Старый я, меня не возьмут...
Григорий рассердился:
- Все старики! Я не пойду за вас воевать.
Орешкин в улице рассказывал мужикам:
- Куда меня к дьяволу, я же бракованный!
- Врешь, милай, запрут!
- Куда запрут? У меня кила на левом боку...
- Вырежут!
Молодые ребята ходили ягнятами в жаркий полдень. Руки обмякнули у них, глаза посоловели. Всех караулил невидимый мясник, приготовивший нож.
Павел-студент блестел начищенными сапогами. Шел по улице он, не похожий на других, подпоясанный широким офицерским ремнем, уверенно потряхивал обтянутыми бедрами.
- Здравствуйте, старички!
- Ну-ка, расскажи нам, Павел Лексеич, хорошенько!
Рассказывал Павел охотно:
- Чешское государство - славянское, чехи - славяне. Мы тоже славяне. Ехали они через Пензу в Сибирь, чтобы морем на родину к себе переправиться. Видят, порядка нет в нашей стране, думают: надо порядок завести русским.
- Силенка-то есть у них?
- Еще бы, со своими пушками.
- Можа, без нас обойдутся?
Павел сердился:
- Так нельзя, граждане, рассуждать! Кому нужна демократическая республика? Нам. Кому защищать ее от нападения разного? Нам. Ясно? А мы привыкли стороной идти. Так нельзя, граждане! Нужны нам хорошие порядки, давайте и действовать сообща.
- Вы тоже идете?
- В первую голову.
Петраков громко кричал:
- А кто не пойдет, как будет?
Ему не отвечали. Горько плакала Знобова-старуха посреди улицы:
- Третьего сына убить хотят. Ой, матушка, богородица, защити народушко несчастный!
Дядя Федор, большая голова, исступленно выкрикивал, просовываясь между мужиков:
- Глаза надо портить, капли в уши пускать!
- А ежели под суд попадешь?
- Никакой доктор не узнает. Добиться булавку длинную, можно хромоту приделать под кожу. Разве мысленное дело опять воевать?
Милок рассказал про анархистов:
- У этих лучше всех: никаких властей не признают.
- Вот бы к ним попасть на это время!
- Флаг черный у них, своя программа.
- Почему же черный?
- Так уж, эдак: анархисты они...
- Без властей все равно нельзя - порядков не будет.
- А на кой мне ваши порядки, если у меня Семку с Гаврюшкой возьмут?
Куском глиняным развалилась жизнь. Мучало раздражение на чехов, на большевиков. Собирались кучками мужики, бегали по избам, бессильно плевались от злобы, били скотину.
- Мирно-то жить неужто нельзя?
- Выходит - нельзя.
- Сколько лет жили! Выдумали какое-то равенство.
- Городские дошли...
- Бить надо за каждую выдумку, чтобы людей не тревожили...
Петраков два камня таскал на душе: сын и кожаный бумажник, набитый керенками. Плюнуть на большевиков - могут вернуться, деньги отберут. Связаться с ними, отдавай сына в народную армию. Как тут жить?
2
Чехи вошли перед вечером.
Везли их на десяти подводах - пыльных, недоумевающих, в новеньких рубахах из коричневого полотна. На телегах лежали дорожные сумки, маленькие австрийские винтовки с короткими дулами. В тарантасе ехали: чешский офицер Братко и прапорщик Каюков. Около исполкома Каюков ловко выскочил из тарантаса, быстро вбежал на крыльцо, постукивая каблуками.
В коридоре ходила большая лопоухая свинья с вымазанным носом. На пороге, пригорюнившись, сидела белая пушистая кошка с грустными глазами. Секретарша без кофты сидела в комнате у себя. Тоска у нее была, неясно, о чем болело сердце. Секретарь на кровати лежал вверх спиной. Пьяный он был, неясно, о чем и у него болело сердце. То большевики подходили вплотную, то меньшевики. Всем нужно угодить, а он человек маленький, посеял две десятины проса в нынешнем году. Вообще скверная жизнь!
Каюков ударил шпорами около порога.
- Пардон, сударыня!
Через полчаса чехов разбирали самостоятельные. Суров-отец говорил одному:
- Нам, милый человек, ничего не жалко, только защищайте нас от разных непорядков.
Дедушка Лизунов распахнул сердце на обе половинки:
- Я желаю взять троих к себе на дом. Бери и ты, Матвей, хватит у нас...
