Саша слушал с интересом, Павел — скучающе, Игнат боялся задержаться до вечера; нет-нет да и поглядывал в окно. Он первый и перебил Саввушку:
— Наконец-то! Прибыл Федосий.
Тучным животом вперед, расставляя раскорячкой короткие ноги, на каждом шагу шумно отдуваясь, вошел в избу председатель «Светлого пути» Мургин, протянул пухлую ладонь Павлу, затем Игнату, помедлив, протянул Саше, на Саввушку не повел и бровью.
— Овраг за Коростельскими лужками залило, еле перебрались. В мои-то годы с кочки на кочку прыгать… — Он сиял с головы кожаный картуз, вытер платком лоб и круглое лицо.
До укрупнения колхоз Мургина вызывал зависть у окружающих колхозников. В те годы не только коршуновские покупатели, но и на базаре областного города спрашивали хозяйки: «Из „Светлого пути“ свинину не привезли?»
После укрупнения «Светлый путь» заметно осел. Прошло три года, а до прежнего уровня не дотянулись.
Сейчас Мургин, выставив живот, сидел с суровой важностью, только умные рыжеватые глазки сквозь узкие щелки припухших век настороженно бегали по лицам. Ведь как бы там ни было, а он не сумел сладить с кудрявинцами, приходится передавать их Гмызину. А кто этот Гмызин? В колхозных председателях всего четвертый год. Федосий Савельич боялся, что секретарь райкома Мансуров намекнет с ехидцей: «С твоей шеи груз… Благодари человека, что освобождает». Легко ли такое выслушивать на старости лет?..
Но Павел лишь сказал:
— Пойдем по хозяйству посмотрим. Ты, Савельич, все расскажешь без утайки.
— Обрадовать не обрадую, а расскажу начистоту. — Мургин поднялся, кивнул небрежно Савватию. — Сбегай пока к Марфе Карповне, накажи, чтоб погодя самовар сообразила. Люди целый день тут будут.
— Дело невеликое, перепоручить могу, — с важностью заметил Савватий. — А при осмотре-то хозяйства и мое слово не лишнее.
— Иди, иди, куда посылают. Сам покажу твое хозяйство.
Савватий с явным сожалением расстался с гостями: народ они свежий, можно бы побеседовать.
— Не удивились вы, случаем, что на бригадирстве Саввушка Вязунчик сидит? — отдуваясь после каждого шага, заговорил Мургин. — Ставил я, ставил своих бригадиров… Никиту Обозникова посадил сначала. Тот с месяц промучился, потом пришел, шапку об пол брякнул: «Что хошь, мол, делай, сбегу от кудрявинцев. Самая уборка, а они все в лес по ягоды. С собаками ищи каждого!» Ведь подумать только, мужик с утра раннего под окнами сторожил, чтоб в лес не отпустить, — хитростью уходили… С Иваном Мишиным такая же штука. А на собраниях кудрявинцы кричат: «Не надо чужого! Из своих бригадира выберем…» Вот и выбрали этого шута горохового. Очень удобный для них человек… Здешний народ лесом попорчен… Не земля их кормит — лес! Ягоды собирают, продавать носят. Малинка-то рубль стаканчик, а этой малины возами вози отсюдова. Дичину бьют, рыбу в озере ловят. При нужде и лося освежуют… Закон далеко… Весь закон и вся власть тут — бригадир. Потому чужие и не приживаются… Потому и Саввушку выбрали: самый безобидный человек… Он и лошадей не откажет усадьбу вспахать, и малиной заниматься не запретит, и на работу не погонит — сам ее не любит. Живут у этого Христа-Саввушки за пазушкой, а тот по своей глупости рад почету. Должно, и вам хвалился: «Народ-де мне доверяет…» Вот, Игнат, слушай… Не для острастки говорю — для науки.
Земля задубенела от вечернего морозца, и лошади тяжелей было тащить сани. Приходилось больше идти пешком. Молчали. Наконец Павел спросил:
— Не жалеешь, что согласился?
Игнат нехотя ухмыльнулся.
— Иль, думаешь, оглобли поверну?
— Пока-то еще не поздно… Я, прямо скажу, хоть и посоветовал, да теперь сомневаться стал. Колхоз твой, как на дрожжах, растет. Он, может, знаменем всего района будет, и вдруг такую гирю повесили…
— Не мне гирю, так Федосию; как ни кинь, кому-то вешать придется…
— Только это и заставляет. Но невыгодны тебе кудрявинцы… Ой, намучаешься…
— Не из-за выгоды их беру. Людей жаль. Утонули в лесах, одичали, сами не вылезут. На Федосия — сам толковал — невелика надежда. Непрочно на ногах стоит, потянет кудрявинцев, сам того гляди в болото сползет. Попробуем мы… Больше некому.
— Если так — святое дело. Спасибо скажем.
— Не на чем. Межой свой колхоз от других отделять не собираюсь.
— Ну и все ж, как думаешь своротить лесовиков?
— Как? — переспросил Игнат. — Да очень просто. Хлеб с их полей — долой! Невыгодно. Часть полей отведу под луга, часть буду засевать корнеплодами. Поставлю хороший скотный двор, силосных ям нарою, маслобойку оборудую и буду вывозить из Кудрявино масло. Выпасы у них большие, травы сколько угодно, силосу хоть на весь район заготовляй… — Игнат помолчал и добавил: — Это — дело дальнего прицела, и пока придется просто тянуть их… Мне скот для развода нужен, племенной, породистый! — закончил он упрямо.
Павел рассмеялся.
— У тебя на каждую болячку одна и та же припарка. Даешь скот — и шабаш!
Игнат не ответил, двумя широкими шагами он нагнал сани, завалился на них.
— Садись! Здесь уклон — лошади полегче…
Мансуров и Саша привалились к нему.
Скрипели оглобли, шуршали полозья, молчал затянутый сумерками лес.
4
Саша временами смутно чувствовал, что жизнь напористо наступает на него, не дает опомниться. Каждый день приносил новое.
Недавно казалось, что нет скучнее на свете случайно прочитанной в газете фразы: «Такой-то колхоз перевыполнил план силосования…» Бесцветные, серые слова, они не оставляли следа в душе.
Но проходили дни, и он с ревностью, со страстью искал в газете: засилосовали? А как? Почему мало сказано? Три строчки написали, словно огрызнулись…
Новое приходило вместе с беспокойством, вместе с заботами.
Колхоз косит, колхоз запасает сено. В эти дни каждый с опаской смотрит на небо: а вдруг да грянет дождь, погниет трава, чем кормить скот зимой? Хорошо, если будет солома, а как и той не хватит? Прирезай тогда коров, пока сами не сдохли. Под богом ходим.
К осени на скошенных лугах подрастет густая отава — добрая трава, коси по второму разу. Плохо ли снять сена вдвойне! Скосить-то можно, но как высушить? Осеннее солнце не горячее, дожди перепадают часто. Коси не коси, все равно сгниет — пропадет добро, что ж делать? Под богом ходим!
На Роговском болоте вокруг ляг и бочажков несчитанные гектары осоки. Не ходит туда скот, не ест ее — жестка, края листьев, что бритва, режут в кровь язык, десны, губы. Никчемная трава. А велика ли польза в дремучих зарослях крапивы за раменским полем? Многие считают — возмущаться нечем, мало ли растет и плодится бесполезного на свете, на то божья воля.
Но все это так кажется до времени, пока не узнаешь, пока не раскроют тебе глаза.
Скоси отаву, засыпь в яму, притопчи поплотней, закупори покрепче — немудреное дело. Не надо высматривать да выжидать солнца; дожди, сырость, утренние заморозки — ничто не помеха. А в конце зимы вынимай эту перебродившую, пахнущую хлебным квасом отаву, разноси по кормушкам — будут есть коровы да облизываться. Осока, крапива — даже их можно перегнать на молоко и мясо…
Тридцать семь ям силосу заложил Игнат Егорович. В каждой яме от тридцати до сорока тонн. Подсчитай, лежат в земле сокровища, копилка колхозного богатства на пустыре!
Сотни тысяч рублей в банке, новые подвесные дороги на скотном, чтобы не на руках таскать навоз, велосипеды у ребят, шелковые платья у девчат, крыши, крытые железом, музыка из радиоприемников — вот что такое силос! На красивой земле — красивая жизнь, отцовская мечта! Саше ли быть к этому равнодушным…
………………………………………………………………………
По-прежнему Игнат Егорович считал законом каждый свободный вечер вместе с Сашей проводить над учебниками. Книжную премудрость Саша схватывал быстрее Игната. Но если Саша просто запоминал, верил всему, что ни прочитает, без оговорок, то Игнат часто ворчливо спорил с учебниками:
— Что пишут? Башня для силоса дешевле ямы. А утеплять башню, а ремонтировать ее?.. Клепка каждый год будет расползаться по швам. Такие ремонты встанут в копеечку…
И он сразу выкладывал кучу житейских примеров, после чего и у Саши пропадало доверие к прочитанному.
Заботы и беспокойства были у них общими, мечтали они вместе, вместе учились, вместе работали, и новое для Саши открывалось через Игната Егоровича.
С Катей Саша помирился вскоре же после возвращения из города.
Проведенная в одиночестве часть ночи после размолвки была для Саши прощанием со старой сосной. И не только наступившие осенние дожди, не только зима с ее морозами помешала им встречаться на прежнем месте — другое. Их отношения изменились, стали более обыденными, но от этого вовсе не более холодными, наоборот — появилась простая дружественная близость. И эту дружбу незачем было скрывать от людей, прятаться с ней в темноту ночи под сень сосны, стоящей в стороне от дороги.
