— Прохвосты! Продажные шкуры! — закричало несколько голосов с мест.
Полковник немного смутился, покраснел, опустил голову, стал искать в карманах портсигар.
— Покупают подлецов, как продажных тварей, — опять крикнул кто-то с места.
— Но есть, господа, и среди военспецов, как их называют красные, среди военных специалистов люди, работающие в армии не из-за материальных выгод, не из страха, а по убеждению, есть среди них и настоящие коммунисты, члены Российской коммунистической партии.
— Ерунда! Не может быть! Полковники, генералы — коммунисты! Ха-ха-ха! — заволновались, зашумели слушатели.
— Негодяи, предатели, от них всего можно ждать, пошли в Красную Армию, полезут и в партию. До чего мы дожили, генералы — без погон, члены партии большевиков — и дерутся против таких же генералов, дерутся за власть, за торжество этой серой скотинки. Боже мой, Боже мой!
Подполковник Иванищев схватился руками за голову, обращаясь к докладчику, стал извиняться:
— Виноват, полковник, перебил вас, но, знаете, сил нет слушать, когда говорят о таком подлом предательстве.
Докладчик закуривал папиросу и молча, как бы соглашаясь с говорившим, кивал головой.
— Опыт старых специалистов широко используется красными. Они заставляют их не только работать непосредственно в армии, но и создавать кадры новых красных специалистов и командиров. Красные военные училища, или школы командного состава, и красная Академия Генерального штаба там работают вовсю. Нужно сказать, господа, что в деле организации и строительства армии красные оказались на высоте своего положения. Широта размаха, предприимчивость, поощрение всякой разумной инициативы в какой бы то ни было области — вот отличительные черты наших противников. Куда бы вы ни взглянули, господа, какую бы область их работы ни взяли, везде вы поражаетесь грандиозностью и глубиной замысла.
— Ну а скажите, господин полковник, — поднялся Мотовилов, — кашевары у красных командуют полками?
Полковник улыбнулся:
— С этим делом обстоит так: выборность командного состава отменена в армии, так что красноармейцы, если бы и хотели видеть своего кашевара в роли командира полка, не могли бы этого сделать, так как назначают на такие должности людей, знающих военное дело. Но, однако, это не исключает совершенно возможности вчерашнему кашевару стать начальником дивизии. И в Красной Армии есть несколько теперь уже славных имен командиров, выдвинувшихся своей талантливостью из рядовой солдатской массы. Здесь красные занимают совершенно правильную позицию: с одной стороны, дают возможность талантам, самородкам применить свои силы, а с другой — создают кадры командиров и работников путем обучения в школах, на курсах.
В класс вошел начальник штаба и, извинившись перед докладчиком, передал офицерам приказание начальника дивизии немедленно отправиться в полк, так как было получено распоряжение сегодня же к вечеру перейти в наступление. Офицеры неохотно встали. Докладчик, сходя с кафедры, напомнил слушателям:
— Не забывайте, господа, что теперь на фронте вы имеете дело не с бандой товарищей, а с хорошо организованной армией… У красных теперь, повторяю и подчеркиваю, есть государство и армия.
На крыльце офицеры немного задержались, окружив полковника, задавали ему вопросы:
— Скажите, вот мы теперь имеем дело с серьезным врагом, ну а как же бороться с ним? И неужели в Совдепии все обстоит так благополучно, как говорите вы? — спрашивал подполковник Иванищев.
— Далеко нет, господа, — отвечал докладчик. — Я и не говорю этого, вернее, я не успел поговорить об этом с вами. Разве можно обойти молчанием то обстоятельство, что у красных с голода животы подводит? Или, например, разве не благодатная почва для нашей агитации — незаглохшие собственнические инстинкты советского крестьянина? Много можно, господа, найти в Советской России такого, за что легко уцепиться и начать борьбу. У меня, собственно говоря, даже разработан небольшой план борьбы с красными в их тылу, но, к сожалению, я не имею времени его вам развить пошире, поговорить на эту тему.
Офицеры стали садиться на лошадей. Мотовилов опять ехал вместе с Барановским.
— Полковник этот просто-напросто красный шпион, провокатор, подосланный к нам. Я бы его, мерзавца, после доклада сейчас же повесил. Черт знает что за медные лбы сидят у нас в штабах. Не понимаю. Явного шпиона пускают так свободно гулять, да еще позволяют ему разводить агитацию.
— Ну ты, Борис, уж очень подозрителен и нетерпим. Нужно же иметь смелость, наконец, чтобы оценить врага по достоинству. Недооценка — скверная вещь, — возражал Барановский.
Ехали шагом, дорога была скверная, колеса вязли в грязи по ступицу. Шел мелкий дождь, и лошадь с трудом вывозила из огромных выбоин тяжелый ходок. Офицеры замолчали. Барановский смотрел на водяные пузырьки, вскакивавшие в лужицах от ударов дождевых капель, и думал о том, что услышал сейчас в школе, что так глубоко врезалось в память.
— Я всю эту интеллигенцию, все офицерье, которое работает у красных, истребил бы поголовно. Предатели! Не будь их, мы давно бы загнали обратно в хлевы послушное и бестолковое стадо большевиков. Негодяи! — Мотовилов плюнул и злобно выругался. — Ну, погоняй, олух царя небесного, — закричал он на кучера.
Ночью пошли в наступление. Барановский за время своего пребывания на фронте втянулся в боевую жизнь, привык обходиться без бани, без чистого белья, без теплой комнаты, привык спать днем и бодрствовать ночью и обедать утром, на заре, перестал замечать копошащихся в платье и белье насекомых, заводившихся даже под погонами. Подпоручик спокойно шел сзади густой цепи своей роты по картофельному полю. В голове мыслей не было, думать не хотелось, какое-то тупое равнодушие, покорность скотины, которую гонят на убой, овладели офицером. Он шел, заранее зная, что через несколько минут произойдет встреча с противником, что скоро заблестят огоньки выстрелов, засвистят пули и люди будут со злобной яростью кидаться друг на друга. Кто-нибудь погонит, разобьет. Бой утихнет, а потом разбитый получит подкрепление и снова кинется на победителя, снова загорится перестрелка, и так каждый день. Так было все время, до сегодня, и Барановский был убежден, что так будет до тех пор, пока его ранят или убьют.
— Хотя бы скорее стукнуло — и баста, — вслух сказал офицер.
Роты Мотовилова и Барановского соприкасались флангами. Мотовилов, идя совсем недалеко от Барановского, услышал сказанную им фразу.
— Да, это ты верно сказал, Ваня. Царапнуло бы по ноге и отлично. Я согласен хоть с раздроблением кости. Все равно. Поехал бы тогда на восток лечиться, явился бы в училище и тонно так прошелся на костылях перед бывшим начальством.
Два офицера шли в темноте и долго вслух мечтали о том, как бы получить ранение и уехать в тыл отдохнуть. Деревня, занятая противником, была уже близко; Мотовилов замолчал и быстро пошел на другой фланг своей роты. Цепь пошла тише, осторожней. Щелкнули затворы. Ноги стали заплетаться через борозды. Испуганно и гулко треснули выстрелы красных секретов, за ними предостерегающе захлопали полевые караулы. Огоньки заблестели по полю, яркой, светящейся цепью рассыпались вдоль деревни. Белые остановились, залегли, брызнули, засверкали тысячами ответных огоньков. С басистым рокотом и ревом ухнул в деревню первый снаряд и сразу же поджег какую-то избу. Яркие языки лизнули крышу, метнулись вверх, осветили улицу багровым мятущимся светом. Заревели коровы, заблеяли овцы, и люди засуетились, заметались в страхе. Снаряды стали сыпаться очередями, разворачивая, поджигая все новые и новые дома. Пожар усилился, деревня пылала, как большой костер, а по сторонам от нее вправо и влево вспыхивали огоньки выстрелов. Без звука, без крика встали белые цепи и пошли в атаку.
Следующая деревушка была взята коротким, быстрым ударом. Рота Барановского ворвалась в улицу первой. Офицер, едва поспевая за стрелками, видел, как они бросали в окна гранаты, забегали в дома. Пройдя деревню, остановились на ее западной окраине, окопались. Барановский приказал своему полуротному собрать сведения о количестве выбывших из строя, а сам лег около плетня, думая немного уснуть.
Справа неожиданно звонко хлестнул огненный жгут. В несколько мгновений фланг н-цев был смят. Цепь метнулась влево, запуталась, прижатая к плетню, вынуждена была принять стремительный штыковой удар противника. Зарево пожара красным пологом трепалось в небе. Барановский, выбегая перед ротой навстречу врагу, вдруг увидел на плечах атакующих яркие лоскуты красных погон.
— Что за дьявольщина? Свои? — молнией метнулась мысль в голове офицера.
Он хотел крикнуть, остановить свою цепь, разъяснить всем, что здесь недоразумение, что свои сейчас начнут истреблять своих. Голоса не было, но слабый стон хрипло вылетел из груди и сейчас же, никем не замеченный, был растоптан, заглушен ревом бойцов:
