Она взяла ее с полки, где хранились книги Андрея, — там была еще книга сектантских песнопений, Псалтырь в плюшевом переплете и пачка религиозных брошюр. С благоговением Мария перелистала сочинение Фрея «Земля, по которой ступал Иисус». Это была чудесная книга с описанием Иерусалима, Вифлеема, Назарета и колодца Иакова. На первой странице — портрет самого господина Фрея в плаще бедуина, верхом на верблюде. Так красиво и трогательно, что слезы навертываются на глаза. Эту книгу Андр непременно должен приобрести! Так как он пока что не член общины, придется полностью заплатить полтинник. У Пурпетера на базаре этой книги не найти, по у господина Фрея в Старом городе, на углу улиц Вальню и Ризиняс, свой дом, типография и книжная лавка. Там, наверное, еще найдется. Он сам сегодня напомнил, чтобы сестры и братья, во славу своего господа и спасителя, предложили своим родным и знакомым приобрести это священное сочинение. Пусть Андр сегодня же попросит у отца полтинник — возможно, господин Фрей еще раз посетит приход и спросит, что каждый сделал для распространения славы господней…
Андрей взглянул через плечо Андра на портрет и весело рассмеялся.
— Вот шельма! Поместил бы лучше портрет своего спасителя! Эту книгу следовало бы назвать: «Земля, по которой катался Фрей». Ишь ты, — на верблюде, в плаще бедуина! А его господь, говорят, носил балахон, повязанный вокруг живота веревкой, и въехал в Иерусалим на осле пли ослице.
Мария была так оскорблена и обижена, что смогла только что-то проворчать в ответ богохульнику. Пока она ворчала, а Андрей смеялся, Андр успел бегло осмотреть книжную полку. Латышских книг там было много. Из русских бросались в глаза Степняк-Кравчинский, Горький и Чехов, из немецких — «Moses oder Darwin», «Kraft und Stoff…».[101] Хотел расспросить о книгах, но вдруг вспомнил о проклятом пятне на скатерти…
Когда вышел во двор, весь Агенскалн показался Андру затянутым желтовато-серой пеленой. Если придется все время помадить волосы, слушать, как мамаша восхваляет свой кофе, а Мария воюет с дочкой, и к тому же еще дрожать, чтобы не капнуть на скатерть, то здесь будет не жизнь, а мука. Его охватила страшная тоска по отцу, который завтра уедет, по матери и Марте, оставшихся в лесной глуши Силагайлей…
Андрей Осис сразу понял: Андра что-то угнетает. Может быть, догадывался и о причине. Андр отмалчивался — еще засмеют. Андрею что не смеяться, уже обжился, ко всему привык. Но в конце концов не выдержал и признался. Андрей даже не улыбнулся.
— Точь-в-точь как со мной было, — сказал он, кивнув. — Нечего делать, нам всем надо пройти эту школу приличия. Если рассудить — это не так уж плохо, шутами от этого мы не сделаемся. Тебе нужно было поступить так: поклониться и сказать: «Простите, пожалуйста, я запачкал вашу чудесную скатерть». Можно было выразиться еще сильнее: «Ужасно запачкал, кошмарно». Чем больше ты преувеличишь свою вину, тем ей будет приятнее. «Ничего, — ответила бы она, — у меня есть замечательное средство, которое выводит все пятна…» Главное ведь в том, чтобы ты заметил белизну ее скатерти. Запомни, эта агенскалнская гусыня иногда хорошо понимает, что ты говоришь не искренне, лицемеришь, может быть, даже врешь. Ей наплевать, было бы приличие соблюдено. Что ж, притворяйся, показывай внешний лоск. До остального этим агенскалнским мещанам дела нет, им все равно, что у тебя в голове — мозги или каша. Своих лбов они никогда не ощупывали, потому что там пусто и ничего не нащупаешь. Но если у тебя пробор расчесан плохо или под ногтями остался след грязи, то не рассчитывай на снисхождение.
Тут он разразился долго сдерживаемым смехом.
— Подумай, все время подзуживала меня, чтобы я стал мастером в Гермингхаузе! Пришлось отрезать раз и навсегда, что это только мое дело и других вовсе не касается. И ведь не для того старалась, чтобы я стал больше зарабатывать, — за квартиру и стол я всегда плачу ей исправно, как и Анна за свою собачью будку. Ей другое важно. Мастер носит накрахмаленную манишку и галстук, ходит барином… Об этом и сегодня будет разговор, еще услышишь… Покойный Фрелих — я его еще застал в живых — тоже был простым человеком, на барина совсем не походил, потому мадам всю жизнь считала его горбом на своей спине.
Работал он по ту сторону Даугавы, у городского садовода. Был бережливый, последнюю копеечку приносил в дом, себе во всем отказывал, хотя и страдал желудком, а умер на кухне, на полу, на тощем тюфячке… Она супами его кормила! Сомневаюсь, дала ли ему хоть раз поесть досыта. Четвертый год лежит Фрелих на Мартыновском кладбище, но она ни разу не навестила его.
— Мне кажется, твоя Мария не лучше, — вырвалось у Андра простодушно. — Я не могу понять, как ты можешь жить здесь.
Андрей Осис взял в рот кончик уса, прикусил. На лбу прорезалась угрюмая складка.
— Твой отец говорит, что мне с женами не везет. Может, это правда, а может, и нет — какое кому дело? Разве я кому-нибудь жалуюсь, что меня надо жалеть? Какую ношу взял, такую и тащу. Вообще я о своих семейных делах ни с кем не говорю — и ты больше не спрашивай.
Заметив, что Андр опять чувствует себя виноватым, ударил его по плечу.
— Не вешай носа! Можно жить и в Агенскалне. Именно теперь можно. Ты думаешь, Агенскалн принадлежит этим Фрелихам, Матисам, Кадокам и другим немецким выскочкам, которые построили здесь домишки? Нет, он принадлежит нам, тем, кто ютится на чердаках и в чуланах, платит деньги, чтобы владельцы могли пить свой «Меланж» и разгуливать с тросточкой. Посмотри, утром после первого гудка, когда мы хлынем на работу — все улицы почернеют, но ни одного домохозяина ты не увидишь. Они нас ненавидят, а мы их презираем, этих мещан, не считая достойными даже ненависти. Пусть зароются глубже в свои перины и думают, что у нас нет других дорог, как в потогонку и обратно. Мне кажется, что многие из них выскочат во двор в подштанниках, когда Агенскалн загрохочет.
Андр робко упомянул об изготовлении бомб, о которых говорил Карл Мулдынь. Андрей Осис расхохотался.
— Вот пустобрех, голодная кукушка! Это самый тупой из всех мещан. Когда я был холост, он часто приходил ко мне в эту собачью будку, но после того, как однажды занял у меня три рубля, больше не показывается. Самые большие глупцы в Риге хотят быть господами, а зарабатывают меньше любого деревенского, работающего первый год на фабрике. О рабочем движении они знают столько же, сколько гусь о воскресных днях. Они думают о нас так — если мы что-нибудь делаем, то это только для того, или главным образом для того, чтобы вместо восемнадцати рублей получать двадцать два. Из этой породы появляются на свет все эти подлизы, шпионы и предатели…
Едва он успел это сказать, во двор быстро вошел молодой, крепкий, чуть сутулый мужчина, в клетчатой кепке. Едва кивнул головой, показывая, что заметил их обоих, и уверенно открыл дверь в домик Анны, — должно быть, не впервые шел этой дорогой.
— Это Курмис, — сказал Андрей. — Ну, мне пора. Я думаю, что тебе тоже можно будет зайти.
Он поспешил вслед за Курмисом, оставив Андра с открытым ртом. «Рабочее движение… если мы что-нибудь делаем… шпионы и предатели… Курмис…» Все это было интересно! Нет, в домиках и на чердаках Агенскална не так уж тесно и душно.
Андр не успел оглянуться, как в калитку, также ловко и тихо, проскользнул еще один. Это был невысокий, плотный и широкоплечий человек с большими свисающими усами. Андру показалось, что человек из-под шляпы недоверчиво покосился на незнакомого деревенского парня. И этот тоже скрылся в домике, тщательно прикрыв за собой дверь.
Любопытство Андра возросло. Опять невольно вспомнился рассказ Карла Мулдыня о бомбах. Поколебавшись немного, он собрался с духом, поднял голову и сам направился к домику.
Маленькая комнатка напоминала спичечную коробку. Но все же Анна сумела так расставить вещи, что, кроме кровати, столика и книжной полки, еще уместилось пять плетеных стульев. Так как для Андра места уже не было, Андрей Осис подвинулся на своем стуле и освободил краешек.
— Это Лапа, — сказал он, кивнув на усатого.
Оба незнакомца спокойно посмотрели на Андра. Анна, должно быть, успела уже рассказать о нем. Сейчас она говорила с Лапой. Из разговора стало понятно, что он живет по соседству и что это его девочки приходят играть к Марте… Молодой краснощекий Курмис просматривал вчерашний помер газеты «Диенас лапа»; у него было доброе, улыбающееся лицо. Андрей Осис стал очень серьезным, обдумывал что-то.
И вдруг в комнатке появился еще один — будто с потолка свалился, так быстро и бесшумно вошел. Это был высокий, костлявый юноша с лицом болезненно серого цвета и с глубоко запавшими глазами. Не поздоровавшись, точно у себя дома, пробрался за столик, отодвинул швейную машину, поставил в угол палку и проверил, хорошо ли завешено окно. Когда Анна хотела подняться и уступить свой стул, он только хмуро отмахнулся и остался стоять у стены. Очевидно, у него было мало времени — он посмотрел на висевшие у окна часики Анны, вытащил из кармана жилета свои, из темного металла, уже изрядно поношенные и без цепочки. Шляпы он не снял, Курмис с Лапой сидели тоже в головных уборах. Андр подумал, что эти горожане ведут себя в чужой квартире совсем не по-городскому.
