Калвиц кивнул головой.
— Нет, иначе ты не мог. У вас тут другой мир. В Дивае, например, все равно, кто возьмет в аренду Озолини, — я или тот юнкурец. Разница только в том, что я умею лучше обрабатывать землю и потому буду жить лучше, чем он. А соседям все равно. Вы же здесь теснее связаны, — работаете вместе, потому и ближе друг к другу…
— У меня перед глазами убедительный пример, — ответил Андрей. — Взять того же Альфреда Ритера. Хотя и щеголь, но был довольно славным парнем. В первое время я у него остановился. Теперь он стал мастером у Вандерципа, пятнадцать рублей в месяц зарабатывает, а то и больше; заведующий отделением иногда приглашает его к себе на стакан пива. Вы думаете, он нашел счастье? Руки ему уже никто не подает; шляется, как одинокая собака, и все смотрит, как бы в темноте кирпичом не огрели по затылку или не вывезли на тачке с фабрики.
— Конечно, он пошел на это место без ведома центра?
— Какой центр у такого! Для него центр — его брюхо.
6
Вышла Анна и напомнила: ведь Андрей хотел повести гостей в общество «Цериба»[102], завтра утром Калвиц уезжает, пусть посмотрит на культурную жизнь Задвинья. Анне пришлось побегать, прежде чем она отыскала Марту, игравшую с подругами в песчаных ямах на холмах.
Впятером двинулись в путь. Большая и Малая Лагерные улицы полны народа, на тротуарах так тесно, что лучше идти по мостовой, хотя о булыжники сбивается обувь.
— Знаешь, здесь у вас так же, как у нас в Клидзине! — смеялся Калвиц, оступившись в большую выбоину.
— Отцы города ничуть не заботятся об окраинах! — возмущался Андрей. — Ямы, песок и лужи, — пусть рабочий люд себе шеи ломает. Здесь поблизости есть такой закоулок, который окрестили Прудной улицей. Осенью и весной там только на лодке и можно проехать. А пройдитесь на той стороне Даугавы, у немецкого театра, около Верманского парка, по Елизаветинской улице. Видели? Огромные великолепные дома; даже площади залиты асфальтом; всюду деревья, цветы, скамейки, чтобы можно было присесть в тени, почитать газету.
— Да, да, — усмехнулся Калвиц. — Такова, значит, прославленная красавица Рига.
— Теперь в городской думе заседают и несколько латышских домовладельцев. В газете «Балтияс вестнесис» об этом часто с гордостью пишут. Но какая нам от этого польза? Те же буржуи сидят за одним столом с буржуями-немцами и те же песни поют. Уж когда-нибудь мы их всех вместе в один мешок завяжем.
Калвиц только усы погладил: «Прихвастнуть любят парни! Где возьмешь такой мешок и как их туда засунешь?»
В «Аркадии» — последнее осеннее гулянье. Вся гора, склон и низина усеяны пестрой шумной толпой. Когда переходили через плотину Мариинской мельницы, загремел военный оркестр.
— Не тот ли самый Бурхард из Дюнамюнда? — спросил Андр.
— Должно быть, он, — ответил Андрей Осис. — Здесь по воскресеньям веселятся так же, как в Дивае на Сердце-горе. Недалеко от деревни ушла и наша Торнякали[103].
Извилистая Большая Алтонавская улица вся в чудесных старых каштанах, кленах и вязах. За зелеными палисадниками и кустами иногда виднелся уютный дом какого-нибудь немца: стеклянная веранда обвита диким виноградом, в садике — клумбы с цветами, на тумбах у парадных дверей — цементные вазы с кактусами.
Большой сад общества «Надежда» как будто сам протянулся навстречу. Внизу, между столетними деревьями, блестел пруд «Мары» с полоской желтого песка на том берегу.
В распахнутые двери летнего помещения, выкрашенного в зеленый цвет, никто уже не входил, еще от ворот было видно, что зал полон. Слышался сердитый голос оратора, его перебивали возгласами, смехом, хлопками в ладоши. Вечер вопросов и ответов[104] был в полном разгаре.
Когда Андрей и его спутники вошли в зал, оратор кончил свою речь. Шум усилился. Смех перешел в хохот, отдельные хлопки слились в аплодисменты. Вновь пришедшие разместились на краешках двух скамеек, Анна усадила Марту на колени. Андр встал у стены, где стояли и другие, для него постоять часок-другой ничего не значило.
Рижских господ на этом собрании не было видно. Ряды занимала смешанная публика; вперемежку сидели рабочие и обыватели окраины, юноши, подростки и длиннобородые старцы, простоволосые женщины и девушки в огромных светлых шляпах. В передних рядах вели себя чинно и тихо, а в задних шумели. Многие пришли на собрание целыми семьями, очевидно, возвращаясь с загородной воскресной прогулки. Какая-то женщина держала на коленях ребенка и корзиночку с пустыми бутылками и остатками провизии. Она старалась угомонить подвыпившего мужа, который, сидя в шапке набекрень, перекликался со своим знакомым, находившимся в третьем ряду, — очевидно, хотел превратить собрание в веселое продолжение воскресного гулянья. Их сынишка в затененном углу зала вместе с другими мальчишками украдкой затягивался из кулака папироской, хотя висевший на стене плакат предупреждал, что курить здесь строго воспрещается. Кое-кто урезонивал шумевших. Один из троих, сидевших за столом у сцены, сердито зазвонил в колокольчик. Околоточный в крайнем кресле первого ряда повернул разгневанное лицо с длинными русыми усами в сторону крикунов. Но никто здесь не выказывал уважения к его высокому званию блюстителя порядка.
Четыре девушки-подростка потеснились на трех стульях и пригласили Андра сесть. Покраснев, он примостился на краешке. Средний за столом поднялся и звонил без передышки, пока зал не успокоился. Молодой и уверенный в себе, он, по-видимому, привык руководить собранием. Тронув Андра за плечо, Андрей Осис шепнул ему на ухо:
— Это конторщик с гвоздильной фабрики «Старс».
«С фабрики!» Человек этот почему-то показался Андру еще симпатичнее.
На столе, перед двумя другими, целая куча записок, один из них подал листок председателю. Тот прочел и улыбнулся.
— После двух серьезных вопросов остановимся на одном, более веселом. Кто-то из присутствующих хочет знать, почему трубочисты носят цилиндры? Кто может ответить на этот вопрос?
Публика смеялась: такая шутка после серьезных речей пришлась по вкусу. Так как охотников ответить среди публики не нашлось, председатель сказал, что попытается сам.
По его словам, все любят отмечать свою профессию или склонность каким-нибудь внешним знаком. Рижские «пашпуйкас» [105] носят брюки клеш и подпоясываются широким ремнем, это означает то, что они любят широкую, разгульную жизнь и никому не позволяют загораживать им дорогу. Моряки ходят с открытой грудью, в тельняшках с синими полосками, желая показать, что не боятся ни ветра, ни синих волн. Каменщики носят картузы с белым верхом, должно быть, потому, что это напоминает им известь и мел. Трубочисты избрали себе цилиндр, должно быть, потому, что он напоминает трубу, которую они чистят.
— Правильно! — воскликнул какой-то вспотевший толстяк и, смеясь, откинулся на спинку плетеного стула.
Конторщик фабрики «Старс» бойко и увлеченно продолжал — очевидно, хорошо натренировался на выступлениях подобного рода.
Кто еще носит цилиндры? Конечно, не рабочие и не крестьяне. Только высокопоставленные, богатые господа, например, купцы второй гильдии и выше. Может быть, трубочисты хотят показать, что они являются еще более высокопоставленными, чем любой из тех, кто ходит в белом жилете с золотой цепочкой. Ведь никто из господ еще ни разу не взбирался на какую-нибудь из рижских труб. Но очень возможно, что найдется остроумный человек, который скажет, что и цилиндр знатного человека, восседающего в лакированном экипаже, может слететь с макушки своего обладателя и подняться очень высоко над крышами. Умеют ли летать цилиндры? О! Еще как! Когда, в свое время, силезские ткачи разбивали на фабриках механические станки или когда йоркширские и нотингемские ткачи подожгли завод Картрайта, тогда цилиндры важных персон, как вороны, взлетали выше труб. Весьма возможно, что закопченный трубочист своим головным убором именно это и хочет напомнить господам, разъезжающим в экипажах по бульварам…
Публика хлопала в ладоши, как безумная; аплодировали четыре девушки, соседки Андра, и он сам — тоже. Андрей Осис шепнул:
— Слышал, как он начал и чем кончил — здесь так принято. Это нам знакомо. Это тебе не болтовня Карла Мулдыня о бомбах.
Андр недовольно отодвинулся. Да-да, он все понимает. То, что Карл Мулдынь тогда бормотал, пробираясь между лужами на дороге, было пустяком. Вот этот умеет сказать! Недаром весь зал загремел от рукоплесканий. Даже мальчишки в углу, зажав папироски в кулак, забыли затянуться. Уши Андра горели, сердце усиленно стучало, как при сильном беге, по усталости он не чувствовал, хотелось слушать дальше.
Прочли следующий вопрос: в каком возрасте женщине выгоднее всего выходить замуж? В зале опять раздался смех. Мужчина в сдвинутой на затылок шляпе крикнул во все горло:
