И тут вместо чего–то затаённо–ожидаемого он сказал:
— Зачем ты обманула меня?
— Понимаешь — начала было я, но он перебил:
— Нет, не тогда, нет. Зачем ты врала сейчас? Ты же не девушка, тебе даже больно не было…
— Было…
— Не ври. Это совсем другое…
— Что ты говори?! А это что же?
— Это так и должно быть… Так всегда… Но ты не была девушкой…
Почему–то нельзя было зажечь свет даже на секунду, но у меня и не возникло тогда желания проверить, правду он говорит или нет.
Одна секунда, и мне со всей необратимостью представилось, что отпереться невозможно: ничто не противоречило глупой выдумке, и даже право быть совершенно неопытной, несведущей, оставалось за девочкой, потерявшей невинность, пьяной до бесчувствия. Но что произошло на самом деле, что всё это может означать — было так непонятно, необъяснимо, что не оставляло возможности строить иных предположений, кроме одного:
— Ты — сказала я новым, незнакомым самой себе голосом, взрослым и жёстким — ты испугался, что я женю тебя? Заботишься об отступлении? Не надо. Не пригодится…
Тогда от его резкого движения упала на пол гитара и на всю жизнь запомнился утробный стон ударившихся обо что–то струн…
Через несколько лет я вышла замуж за человека, который знал обо мне всё, и всё, что знал — было правдой. Навсегда ложь претила, вымысел угрожал расплатой, и всё–таки очень скоро я начала изменять мужу, обнаружив лазейку между правдой и враньём. Между правдой и враньём лежали недомолвки, недосказанности и даже просто молчание.
Иногда, правда, я пробалтывалась. Так однажды, разглядывая Себя голую в зеркало, я сокрушенно обратила его внимание на оставшийся после операции шрам — вовсе не справа, как у всех, кому вы резали аппендикс, а слева — уродливый и к тому же вызывающий постоянное любопытство…
— Надо сделать пластическую операцию — заявила я, и муж тотчас же возразил — дескать, он не видит ничего страшного в этой штопочке…
— Ну ты вообще, ничего не видишь — сказала я раздражённо, — а другие видят…
— Другие?… — задумчиво протянул он — Кто же другие?…
— Ну, хотя бы на пляже, летом, ну, если я хочу открытый купальник — я спохватилась и затараторила, и слова мои отлетали так, буд то я быстро–быстро продираюсь сквозь кусты, беспорядочно развожу руками ветки, а они отлетает и хлещут по лицу того, кто стоит там, за кустами…
Но так или иначе, мы жили вполне дружно, и я крутила меж тем роман. Постепенно он стал похож на любимую, но заигранную пластинку. Уже слышался скрип и скрежет, я чувствовала, что вот–вот на ступит конец. Возлюбленный мой всё чаще исчезал, командировки в Москву становились неправдоподобно долгими, и как–то однажды, не выдержав неопределённости, я позвонила ему на работу и тут же услышала застигнутый явно врасплох голос. Самолюбие моё тотчас же тёркой сильно скребануло по сердцу, и я сказала:
— По–моему, нам пора произвести раздел имущества, друг мой, — имея ввиду, что нам только и остаётся, что вернуть друг другу какие–то книги.
Мы договорились встретиться завтра в четыре у Октябрьской гостиницы со стороны стоянки машин. У него была машина, и он часто поджидал меня в этом месте.
Я повесила трубку, и тут же с убийственной ясностью, мне пред ставилось, как завтра мы обменяемся книгами и — всё. И нам нечего будет сказать друг другу. И ничего не останется, как выйти из машины, хлопнуть дверцей, и ещё раньше, чем он тронется с места, смешаться с толпой. И уже зародыш страха шевелился под ложечкой и тол кал ребра — страха перед бабьей жалостью: ведь рванусь же обратно, повисну, начну вымаливать…
Я пыталась убедить себя, что и для меня всё давно кончилось, что не об чём жалеть и вымаливать нечего, но с ишачьим упрямством карабкалось по душе отчаяние. Оно не успело достигнуть вершин, как раздался звонок. Хорошо знакомый, вязкий как мухобойная липучка голос, приветствовал меня, и склеился от удивления в ответ на мои неестественно бодрые возгласы:
— Ты соскучился! Ты хочешь меня видеть?! — орала я в трубку Завтра, ты слышишь, завтра мы можем встретиться! — и я назначила ему свидание на четверть пятого. — Только без опозданий, прошу тебя! — около гостиницы «Октябрьская» со стороны стоянки машин.
Что за работу проделал вздорный женский умишка в несколько секунд?! Это всё равно, как если бы за волосы вытащить утопающего, откачать, тут же переодеть н вмиг перенеся на ипподром, заставить делать ставки…
Во всяком случае, идея была такова: в четыре я оказываюсь в машине теперь уже бывшего возлюбленного, а через пятнадцать минут на его глазах пересаживаюсь в другую, за рулём которой великолепный супермен — внешне супермен, а то, что на самом деле — слюнтяй, неврастеник, язвенник и комплексант — это уж, простите, моё личное дело — встретит меня тем застарелым поцелуем в щечку, которым уже давно смазывал свою успевшую прочерстветь страсть.
— Извини — сказала я едва поздоровавшись, — у меня пятнадцать минут, так что вот… — и протянула ему сборничек рассказов Маламута.
— Ничего, я тоже тороплюсь — и любимый мой, открыв бардачок, достал оттуда «Защиту Лужина».
Когда–то не было времени, достаточного для нас — всегда–всегда что–то оставалось недоговоренным. Теперь в эти пятнадцать минут мы могли бы, кажется, свободно уложить все хвостики наших свиданий: все недочитанные стихи, недосказанные анекдоты, сплетни, которые не успели вместе досмаковать, споры, вдруг прерванные на полуслове последней лаской… Но не было в том нужды, Перед нами на башне Московского вокзала стрелка часов шла с неспешностью похоронщика, а мы обменивались пустячными фразами, точно как один прохожий спрашивает у другого:
— У вас не найдётся двухкопеечной?
— Сейчас посмотрю. Вам повезло…
— Спасибо. Вот пожалуйста…
— Пустяки, не за что…
Но уже и двадцать минут прошло, и следующие минуты уже заполненные нетерпением, полетели с невероятней быстротой. Нельзя больше оставаться в машине, а того, другого все нет и нет. И пришла тоска, я ничего не могла поделать с собой, не сумела сделать того последнего вида, на который надеялась.
— Звони — с восхитительной снисходительностью подарил он мне на прощанье.
— Да, нет уж, не буду — без всякой игры, грубо и плоско бросила я и хлопнула дверцей.
Мне исполнилось в этот миг сто пятьдесят лет. Не стало ни осанки, ни походки. Сутулая, поволокла я ноги куда глаза глядят, и не сразу сообразила, что они глядят как раз на выплывшего из–за угла, озабоченно озирающегося по сторонам, моего «спасителя». Он увидел меня, обрадовался было, но тут же между нами началось что–то вроде скандала: оказывается, он ждал меня за углом уже целых полчаса, и никак теперь не мог взять в ум, если я тоже давно здесь, по- чему не заглянула за угол, и вообще, с чего я взяла, что машины мож но ставить только там и нельзя тут?1..
И всё–таки такая это была минута в моей жизни, что при всей теперешней ненужности этой встречи, я обрадовалась ей. Живой чело век оказался рядом, мне даже пришла сумасшедшая мысль в голову, что может быть, взять вот и рассказать ему о своей беде, всё–все с самого начала, о том, как было счастливо, как все было, как горько терять, но еще страшней предчувствовать, еще страшней, когда утекает, тонкими струйками просачивается всё до капельки — до пустых рук…
И от того, что мой сатанинский план провалился, я восприняла его просто, как случайно встреченного в толпе знакомого и ощутила искреннее расположение к нему…но вопрос: «Так куда же мы едем?» — заданный барственным тоном — видно, он уже чувствовал себя хозяином положения — вызвал у меня раздражение.
— Не знаю. Никуда. — сказала я, сделав вид, что мне непонятен его подтекст. Впрочем, я и в самом деле не считала, что, назначив свидание, непременно должна была приготовить место, где–бы оно протекало.
— По–моему, ты мог бы для начала поухаживать за мной…
— Солнышко, ты прямо, как домработница, которую отпустили на гулянку… Ладно, поехали…
Я проглотила плюху. Она была вполне заслуженной, Да я и не могла в ту минуту реагировать быстро и точно. Где–то внутри подымался скандал между мной и мной. Я пыталась не вслушиваться.
— Надо заправиться, — сказал он, и причалил к бензоколонке.
Заправиться–то, мы заправились, а вот тронуться с места уже не удалось.
— А, чёрт! Это аккумулятор! Толкнуть бы… в голосе его появилась противная заискивающая нотка.
«Да, — подумала я — только этого ещё не хватало! Хрена лысого я буду толкать твой машину» — и, выйдя, с демонстративной безучастностью встала в сторонке.
Он побегал, посуетился, неестественно простецки назвал кого то не то парнем, не то хлопцем — в общем, толкнули, и она завелась.
Но только мы выехали на шоссе, как в голове его родилась идея и, пожалуй, она стоила моей:
