— Времени мало. Мы обязаны прийти на место ровно в девятнадцать.
— Ничего не сгорит, если и в двадцать придем. Полежим еще с полчасика…
Буянов передернул чуть приподнятыми плечами и впился взглядом мне в лицо.
— Я приказываю: встать!
И, повернувшись, размашисто зашагал вдоль берега.
В душе вспыхнула злость, а потом вдруг отозвалось: разве он сильнее? Иди, ведь ты же — солдат.
И я встал.
* * *
В казарме тишина. Слышно, как у входа вышагивает дневальный. «Топ-топ, топ-топ». Пауза. Поворот, и опять: «топ-топ, топ-топ», как маятник настенных часов.
Гудит и ноет все тело.
«Топ-топ, топ-топ», будто по голове ходит. Присел бы он, что ли, не могу уснуть да и только. Крепче смыкаю ресницы, и сразу в памяти вырастает командир роты: «Отлично получилось у вас. С Буяновым вы, товарищ Грач, нигде не пропадете. Садитесь в машину и в город». Вижу майора таким, каким он встретил нас там, в горах, в условленном месте: чуть-чуть посаженная набок фуражка, из-под которой торчит плотный завиток льняных волос, через плечо, на коричневом ремешке, собранная в тугую скатку новенькая плащ-накидка.
«Хорошо!» — шевелит он губами.
Ничего не скажешь, «хорошо»! Руки и колени в ссадинах и до сих пор в теле тяжесть. Я, конечно, об этом никому ни слова, просто не хочу уступать Буянову. А он все же, видно, сильнее меня, крепче.
«Топ-топ, топ-топ».
Со своей кровати хорошо вижу дневального. Его фигура освещена ночной лампочкой, ввинченной чуть выше двери. Игорь Ратников очень длинный парень. Видимо, от этого он немного сутулится, а круглую, с короткой стрижкой голову наклоняет вперед. Сейчас крупные руки его заложены за спину, отчего Ратников кажется мне знаком препинания — не то огромной запятой, не то вопросительным крючком, будто только что сошедшим с тетради школьника-первогодка.
Надо уснуть. Уснуть, уснуть… Начинаю считать: раз, два, три, четыре, пять. Говорят, помогает.
«Топ-топ, топ-топ».
Поднимаюсь, ощупью нахожу сапоги, достаю из кармана брюк спички, папиросу. Осторожно, тихо подхожу к столику дневального и, сев на табурет, закуриваю. У Ратникова округляются глаза, он смешно всплескивает руками:
— Да ты что, с ума сошел! Погаси папиросу и сейчас же спать, — шепотом приказывает он, наклонившись ко мне. — Ишь, что придумал: курить в казарме. Мне же за это так влетит! — он выхватывает у меня папиросу и бросает в урну.
Открывается дверь, и перед нами вырастает дежурный по роте сержант Шилин. Ратников вытягивается в струнку, потом зачем-то поправляет на себе ремень, невпопад произносит:
— Товарищ сержант, это рядовой Грач…
Шилин подходит медленно. У него левое плечо ниже правого. Приблизившись к столу, строго спрашивает:
— Кто курил? Рядовой Ратников, отвечайте!
Мельком бросаю взгляд на Игоря: лицо растерянное, черные брови сошлись у переносья. Как же ему сейчас досадно!
— Я курил, товарищ сержант, — опередил я Ратникова.
— Здесь, у стола дневального?! — Рука Шилина упирается вытянутым указательным пальцем в зеленое сукно, которым накрыт стол. — Что же мне с вами делать? Ведь вы нарушили внутренний порядок! — Он секунду раздумывает, потом отпускает. — Идите, поговорим завтра.
«Нарушили порядок». Неужели так будет все два года? Можно ли служить без этого «нарушения»? Буянову вот удается. Видимо, у него особый характер или талант к воинской жизни. Бывают же счастливые люди!
У меня горят щеки. Я знаю, почему они полыхают: из-за меня может влететь Ратникову, а ведь он так старается не иметь замечаний. Хороший парень, застенчивый. Мне кажется, что он стыдится даже своего роста.
Чувствую: начинает одолевать сон, глаза слипаются, а я почему-то с силой раскрываю их. Ратников уже не ходит. Опершись рукой о стол, он смотрит вверх. Его губы шевелятся, будто он что-то шепчет — стихи, наверное, сочиняет.
Утром, после завтрака, вызывают к командиру роты. Многие уже знают про ночной случай.
— Погоди, как случилось-то? — останавливает меня встревоженный Буянов.
— Не знаю, агитатор, не знаю. Случилось и все. — Я спешу к двери с табличкой: «Командир роты майор М. В. Копытов». Буянов еще стоит на месте и смотрит в мою сторону. Демонстративно поворачиваюсь к нему спиной. Замираю перед дверью. Там слышатся чьи-то шага: вот они нарастают, потом глохнут и вновь раздаются еще отчетливей.
— Сергей, там генерал, командир дивизии. — Я чувствую, как Буянов дышит мне в затылок.
— Иди, не заставляй ждать, у него дел, надо полагать, побольше, чем у нас с тобой.
Стучу в дверь.
— Войдите! Докладываю о прибытии.
Генерал поворачивается ко мне. Раньше я его видел всего один раз, да и то издали. Он среднего роста. Волосы аккуратно зачесаны, виски чуть седые, лицо полное, на правой щеке у самого уха небольшой шрам — след старой раны. Глаза ясные, теплые.
Я почему-то никак не могу оторвать своего взгляда от лица генерала. Бывает же так. Стараюсь смотреть мимо, но какая-то сила приковывает к этому человеку. Я начинаю часто моргать, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. Но у меня ничего не получается. Замечает это и генерал.
— Значит, ваша фамилия Грач? А как вас зовут?
— Сергей, — отвечаю и тут же думаю: «Издалека берет».
Майор Копытов стоит у стола и время от времени посматривает на меня. Он, как всегда, подтянут, опрятен. Видать, в этом деле Буянов ему крепко подражает. Хотя, может быть, у Алексея все это свое, природное — талант, одним словом.
— Мне докладывал командир роты, что вы вчера отлично выполнили трудное задание. Интересно, как же это вы по канату через такую бурную реку? Могли бы сорваться…
«При чем тут река, канат? Я курил в казарме, об этом и спрашивайте», — чуть не срывается у меня. Командир дивизии садится на стул, некоторое время о чем-то думает, глядя в окошко.
— Что же молчите, товарищ Грач? Рассказывайте, как было дело.
— О чем тут рассказывать, — наконец, решаюсь я. — Устал, почему-то никак не мог уснуть, вышел к дневальному и закурил… Ратников тут не виноват, он приказал мне бросить папиросу.
Генерал строго взглянул на Копытова. Лицо его сразу преобразилось, глянцевитая полоска на щеке задергалась, но теплота в глазах не пропала, а только чуть-чуть ослабла.
— В казарме курили? — снова повернулся ко мне генерал. — Разве вы не знали, что этого делать нельзя? — Поднявшись, он начинает ходить по канцелярии молча, будто находится здесь один.
— Конечно, знал, — отвечаю, — но…
— Грач, значит, ваша фамилия! — Остановился генерал, окидывает меня пытливым взглядом с ног до головы. Шрам на щеке уже не дергается.
— А все же расскажите, как вы переправлялись через реку, — он вновь шагает по комнате.
— Не помню, товарищ генерал…
— Как же это так? — взглянув на Копытова, он смеется, потирая руку об руку.
— Так, не помню и все. Буянов приказал — я и пополз по канату. Видел только облака, а потом свалился…
— В воду?
— Нет, на камни, был уже на берегу.
— И все?
— Все…
— Что ж, Михаил Васильевич, позовите тогда Буянова. Вы, товарищ Грач, на занятиях действовали отлично, но вот курить в казарме… За это в армии наказывают. Нарушение порядка. Впрочем, можете быть свободны. Погодите минутку. Скажите, где вы родились?
— На Украине.
— Где именно?
— Не знаю.
— Вот как! Вы что же, совсем не помните своих родителей?
Моя голова клонится на грудь. Снова перед глазами живая людская цепь, взрывы. «Зачем он меня об этом спрашивает, ведь все знают, что сирота». Чувствую, как тело охватывает мелкая дрожь. А генерал все ждет моего ответа. Я поднимаю голову: командир дивизии стоит суровый, тяжело задумавшийся. Но он тотчас же поворачивается к Копытову и снова просит его отпустить меня и позвать Буянова.
* * *
За курение в неположенном месте я получаю наряд вне очереди. Целый день чищу картошку, мою посуду в солдатской столовой. К вечеру едва не валюсь с ног от усталости. Наконец, приходит смена, и я выхожу из столовой.
До казармы, в роту можно пройти через скверик, сделав крюк. Хочется отдохнуть, подышать свежим воздухом, и я неторопливо бреду по аллее. Впереди замечаю девушку. Она, видимо, тоже не торопится, идет медленно. Вот уже отчетливо вижу ее загорелую шею; уши маленькие, аккуратненькие, а мочки, вроде, просвечивают на закатном солнце. Дышит на ветру легкая прядь волос. Девушка оглядывается. Теперь я узнаю ее. Несколько раз уже встречал, она, должно быть, живет в военном городке. Киваю ей, как старой знакомой. Она приветливо улыбается. Молча идем рядом. Потом девушка садится на скамейку.
— Люблю это место, — она глубоко вздыхает. — А что вы стоите? Садитесь.
— Не могу, надо в роту идти…
Но она как будто не слышит меня, продолжает:
