Это — от приклада немецкого. Здоровенный насел на Гришку немец. По годам в отцы бы ему, пожалуй, годился. Оскалив редкозубый рот, с рыжими щетинами по верхней губе, прикладом бил он деловито, с подкряком и вроде бы не спеша.
Приколол его Василий. Теперь немец лежит наверху, а они «траншею заняли».
Григорий и сам прикрыться бы сумел — за время атаки не раз оборонял себя и Василия выручал взаимно. А тут, видать, обессилел уже — бок у него был распорот. Всадил штык в одного — выдернуть не успел. Там винтовка его и осталась, а сам в окоп загремел, как в преисподнюю. Василий, кажется, еще на ногах был.
— Ва-ася! — громко хотел позвать Григорий, но едва сам услышал свой голос, как во сне.
На этот «крик» и ушли все силы, чернота снова поглотила его…
2
— Ешь, дружки, набивай брюшки по самые ушки! — объявил Степка Рослов, оглядываясь на тетку Дарью и опуская руку в чугунок за картошкой.
Хлеб, кислое молоко, картошка вареная — на столе. Хозяйка еще о чем-то у залавка хлопочет и приговаривает оттуда:
— Ешьте, работнички! Ешьте на здоровье. Экое дело сделали: рожь дожали да пожинальный сноп не забыли домой привезть. Им ведь на Покров убойную скотину закармливают… Эт кто ж у вас догадался последний сноп-то захватить?
— Степка ваш, выдумщик, — с достоинством отвечал Ванька Данин, откусывая картошку и прихлебывая кислым молоком. — Дядь Макар посмеялся над им.
— Да уж я знаю, что Макар такого не сделает, — подтвердила Дарья, — Степка, он, как старик, все приметы знает.
— А поживешь возля нашего дедушки, как раз, и будешь знать все приметы, — горделиво объявил Степка. — Дедушка наш все знает.
— Да ведь жила я возля дедушки сколь годов — согласилась Дарья, — от его и приметы знаю. Ты, что ль, забыл уж, как вместе-то жили?
Но разговаривать за столом не полагается, да и некогда: чашка-то с кислым молоком на глазах пустеет и картошек в чугунке не остается. Здесь, как и на работе, стараются ребята друг перед дружкой.
Уговорил на сегодня Макар Степку, племянника своего, Ваньку Данина да Яшку Шлыкова помочь остатки ржи убрать. Сам он косил хлеб на машине, а ребята снопы за ним вязали да в суслоны ставили. Зинка, дочь Макара, тоже вязала снопы. А из Федьки, братишки ее младшего, вязальщика не вышло, но снопы в суслоны таскал он исправно. Теперь все за столом старались. Кроме Зинки. Она и поесть успела на ходу, и теперь матери помогает. Так начиналась жизнь каждой русской женщины.
— А где ж у нас Макар-то до сих пор? — снова спросила Дарья.
— Да уж сколь разов тебе сказывали, что машину завез он к дядь Тихону, — обидчиво заметил Степка, обтирая губы кулаком.
А Яшка Шлыков добавил:
— Тама, в поле, у его Лыска ногу сломал. Едва до хутора дотащился.
— Теперь, небось, три машины уж можно отвезть и Лыску на себе домой притащить, — возразила Дарья, ставя на стол овсяный кисель.
Семенов день сегодня — начало бабьего лета. И денек устоялся на диво приветливый: теплынь прямо-таки, будто в Петровки, ни ветерка в поле, ни облачка в небе. И тенета серебристой тканью наплывали на ребячьи лица, ласково щекотали, струились дальше, сверкая сказочными полосами на солнце.
Уставшие, пропотевшие ребята завистливо поглядывали на гладкое зеркало пруда, когда шли с работы. Но голод прогнал их в Макарову избу: еды с собой не брали, а солнышко давно покатилось под уклон. Уговорились после обеда на пруд прибежать.
Пошептавшись о чем-то, первыми выскочили из-за стола Федька с Яшкой Шлыковым. До страсти хотелось Федьке похвастаться своими бабками, потому юркнули они с Яшкой в сенцы, где под лавкой, накрытые вехоткой, хранились эти сокровища. Ребята выгребли их оттуда на середину пола и тут же сели, загородив проход. У Яшки глаза поблескивать начали при виде этакого богатства. Он отгребал мелкие бабки, щупал крупные, коротко взвешивая их на ладони, отыскивал панки, залитые оловом.
— Федька, Федьк, ты мне вот этот отдай, а? Я тебе за его десять бабок дам, если хошь!
— Ишь ты какой! Самого хорошего выбрал. Я им в пулялки завсегда выигрываю… — Федька взглянул на недовольного Яшку и великодушно добавил: — Да уж ладно, бери, коли так он тебе поглянулся. А мне тятя, може, еще зальет…
— Н-ну, расселись тута! — заворчал Степка, выходя из избы. — Мы ж сговорились купаться итить, а теперь не дождаться, пока этот Яшка соберется.
— Да чего ж мне сбираться-то?! — возмутился Яшка, вскакивая с пола и поспешно толкая в карман выменянный пано́к. — Вся одежда на коже, а еда в себе. Завсегда я собратый — пошли!
Это верно, что все они «завсегда собратые»: холщовые штаны о двух пуговицах да рубаха — тоже холщовая и тоже с двумя пуговицами — вот и вся одежа. Данины, правда, не носили самотканого, но покрой тот же и заплат не меньше.
Выйдя на крыльцо первым и увидев Макара под навесом, Степка притормозил. Ребята тоже остановились, наблюдая, как Макар, скрючившись, что-то делает с Лыской, а тот, лежа на спине, тоскливо поскуливает.
Тут растворилась калитка, и во двор вошла бабка Пигаска. Видать, к Дарье надо ей было по какому-то бабьему делу, потому направилась прямо к крыльцу, а Макар ее окликнул:
— Слышь, баушка, погоди-ка!
— Чего тебе? — остановилась у крыльца Пигаска, ухватившись высушенной рукой за ветхие перильца.
— Ты Лыске вот ногу не поправишь ли? — попросил Макар. — За зайцем давеча вдарилси, да вот либо́ сломал, либо́ вывихнул ногу-то…
— Окстись, оборотень! — стрельнула в его сторону колючим взглядом Пигаска, пошевелив кусочками бровей. — Я ведь людям только правлю-то. И заговариваю — тоже людям. А наговоры те от бога. Как ж я с кобелем твоим связываться стану?
— А ты не серчай, баушка, не серчай. Подумай сперва: кобель-то, ведь он тоже — божья тварь. Вот и пособи ему, а я тебе табачку нюхательного дам за это.
— Да что ты! — встрепенулась Пигаска, отцепившись от перил и проворно шагнув к Макару. — Весь козырек, что ль, отдашь?
— Отдам! Ей-богу, отдам, родимая, только полечи!
— Ну, тогда давай, что ль, попробоваем…
Ребятишки сунулись было следом за бабкой — поглядеть, как она лечить собаку станет, — но Пигаска беспощадно протурила их со двора. Кому по загривку, кому по затылку досталось: костлявый бабкин кулачок, будто дятел клювом, надолбил.
Оглядываясь на калитку, ребята повернули за угол забора, на плотину.
— Колдунья она, эта самая бабка, — убежденно заявил Яшка Шлыков, поглаживая больное от Пигаскиного удара место на загривке и становясь в ряд с Ванькой и Степкой. — А може, и оборотка, ведьма настоящая… Ты, Степка, помнишь, как Васька ваш из солдатов пришел и мертвяка с собой привез?
— Чего ж не помнить-то, да не видал я того мертвяка, — словно бы сожалея, ответил Степка, — увез его утром Василий в Бродовскую и там сдал не то атаману, не то следователю.
— А я видал! — подал голос Федька, забегая вперед.
— А тятька наш не знал, что мертвяка привезли, да зачем-то ночей пошел к дядь Макару во двор… Едва ноги унес он оттудова, и во-от эдакую шишку приволок на лбу. А во дворе-то, заметьте, никого не было, окромя того мертвяка да Лыски…
— И кто ж ему ту шишку пожаловал, — насмешливо спросил Ванька Данин, — коли, сам же говоришь, никого не было?
— А вот эта самая бабка, — пояснил Яшка. — Небось, и у тебя до сей поры чешется то место, по какому она своими костлявыми тукнула?
— Чешется, — сознался Ванька.
— Мы-то все ее видели, а отец твой видел?
— То-то вот и оно, — таинственно сообщил Яшка, прищурив желтый глаз, — видеть не видел, а голос ее слышал. Это как?
— Небось, у своей избы чихнула Пигаска, — засмеялся Ванька Данин, — а тятька твой с перепугу в штаны…
— Да будет вам несвойское-то молоть! — сердито перебил Степка и, собираясь побежать, добавил: — Пошли скорей!
— А от чего ж у его шишка-то эдакая на лбу соскочила?! — упорствовал Яшка, стараясь защитить отца. Но ребята побежали, ему никто не ответил, и он вырвался вперед, закричав: — Пошли вон к Кестеровым тополям — лучшее место тама!
Лучшего места на всем пруду не найти — о том все знают. Крупный песок на берегу, и в воду спуск пологий, и дно крепкое. И порыбачить бреднем кто соберется — тоже здесь.
Без передышки, наперегонки ребята миновали кузню Тихона Рослова, обогнули пруд и, когда повернули по косогору к берегу, не убавляя бега, начали раздеваться. Рубашонки соскакивали с них, как живые.
А Ванька Данин, подпрыгивая впереди, вознамерился и от штанов освободиться без остановки — запутался в них, крючком согнулся, пытаясь рукой столкнуть будто прилипшую штанину, и, ткнувшись в рыхлый песок, перевернулся через голову — слетели заштатные штаны!
Водичка-то прохладной оказалась. Не то чтобы совсем холодная, но и не такая, чтоб нежиться в ней долго. Первым на берег выбрался Федька Рослов — посинел, оширшевел, как ежик, — и стал одеваться. После него Степка выскочил. Попрыгал на одной ноге, зажал ухо рукою — это чтобы вода вылилась, — и натянул штаны.
