— Все с самого начала... — помрачнел еще больше Иван Иванович.
— Ваня, майор Орач, — посочувствовал ему Строкун. — В нашей службе главное — результат. А сколько ты мучился, идя к нему, это, как говорят в Донбассе, — дело третье...
Иван Иванович в тот день вернулся домой раньше обычного и половине девятого. Он любил это предвечернее время, когда солнце опускается к небосклону. До захода еще минут сорок пять — пятьдесят, можно с высоты девятого этажа полюбоваться закатом (лоджия выходит на запад). Конечно, это не степные дали Карпова Хутора и не морская бесконечность Азовского моря, которые милы и близки сердцу Ивана Ивановича. Но панорама города тоже по-своему красива. В иное время вместе с ним полюбовалась бы закатом Иришка — дочь-пятиклассница. Но сейчас она в пионерлагере, в Велико-Анадольском лесу. Это всего в нескольких километрах от родного Карпова Хутора, которого теперь уже нет: снесли за ненадобностью. Молодежь перебралась в Благодатное — главную усадьбу колхоза, в Волновую — районный центр и крупнейший железнодорожный узел, в Донецк... Старики вымерли. Какое-то время в пустующих хатенках колхоз держал цыплят. Но потом построили современную птицеферму, назвали ее колхозной птицефабрикой, а старые лачуги снесли, мелкие, тоже устаревшие, садочки выкорчевали, пустошь перепахали.
Все правильно, и вместе с тем — грустно...
Возвращается человек в свое прошлое всегда с невольной грустью.
Иван Иванович открыл дверь и... приятно удивился: на пороге кухни стоял, ожидая его, Саня.
Марина, свояченица Ивана Ивановича, старшая сестра Аннушки, вскормившая и воспитавшая Саню, называла его девичьей погибелью. Он был весь в покойную мать — хрупкую красавицу, которую в Карповом Хуторе звали за глаза «шамаханской царицей». Только в девичью хрупкость вплелась мужская удалая сила — это уже от Григория Ходана, родного отца Сани. С лица он бел и красен. Брови густые, широченные, подчеркивают крутой бугристый лоб. Глаза — смелые, большие, сочные. Волосы со стальным отливом, этакой львиной гривой почти до плеч. Иван Иванович когда-то ворчал за «хипповскую» прическу сына, но Марина, защищая своего любимца, говорила:
«Иван, ты же по натуре — старик. Ты совсем не понимаешь современную молодежь: иные времена, стало быть, иные песни и моды».
По части моды Марина специалист: она модельер по конструированию женского и мужского платья.
Саня стоял и хмурился, ожидая, когда отец снимет туфли и наденет шлепанцы. Иван Иванович уловил в его тяжеловатом «ходановском» взгляде притаенную тревогу или скрытую надежду и понял, что Саня хочет что-то сказать. (Наверно, то, ради чего искал отца, звонил полковнику Строкуну). Марина, которой хмурившийся Саня напоминал Гришку Ходана — человека ненавистного, обычно говаривала: «Улыбнись!» И он — улыбался, становясь застенчивым, добрым.
— Что-то в институте? — спросил Иван Иванович, вновь вспоминая академика Генералова и трагедию его жены.
Саня замотал головой: «Нет».
— Тебя давно не видел.
Слова приятные. Их говорил отцу двадцатисемилетний сын. В этом возрасте наши сыновья скупы на ласку и приветливость. А Саня по натуре вообще сдержан.
— Аннушка дома?
— Поехала с оказией проведать Иришку, ей какой-то сон приснился. Еще вчера.
В словах Сани по отношению к приемной матери звучала легкая ирония: «Эти женские слабости».
Иван Иванович умылся, надел пижаму и наконец почувствовал себя дома.
— Поглазеем на закат? — предложил он.
Саня, молча, последовал за отцом.
Между Иваном Ивановичем и взрослым сыном установились отношения своеобразной мужской дружбы. Посторонний, пожалуй, сказал бы, что они оба — суховаты.
И вообще им не хватает теплоты. Уезжая в очередную командировку с геологической партией, Саня ни одной строчки не напишет отцу. Все свои короткие и редкие, как снег в Сахаре летом, открыточки, он адресовал Марине, В них жила неизменная фраза: «Привет нашим. Как Иришка?» А при встрече после долгой разлуки они хлопали этак вскользь друг друга по ладошке и обменивались парой колких фраз:
«Ну как, нашлась замена старику Донбассу?»
«Чулыманское месторождение: пласт — восемьдесят метров, скосил траву — и бери экскаватором. Нерюнгринское... Уникальная близость промышленных запасов коксующихся углей и богатых железных руд. А вокруг — вся таблица Менделеева: от металлов до кристаллов».
«За морем телушка — полушка, да рупь перевоз, — возразит Иван Иванович. — Накормить Донбасс привозными углями... Идея не менее смелая, чем перекрыть плотиной Беренгов пролив, чтобы отделить Тихий океан от Ледовитого».
«Из вчерашнего абсурда уровень человеческих знаний и технических возможностей сегодня делает открытие века».
Не признавать «чужих богов», брать все на проверку, сомневаться, постоянно иронизировать... Впрочем, это была всего лишь форма общения двух мужчин, которые любили друг друга и чуточку стеснялись необычной взаимной привязанности.
Словом, если бы на приглашение отца «поглазеть на закат» Саня пробурчал, дескать, можно и поглазеть, то все было бы в пределах нормы. Но сын молчал.
«В чем дело?»
Нас обычно поражает не само явление, а его неожиданность и необычность, своеобразная исключительность, которые делают происходящее загадочным, непонятным. А все непонятное — настораживает, заставляет искать отгадку.
Иван Иванович заглянул в кухню, поздоровался с Мариной и направился в лоджию.
Солнце уже перестало греть. Его раскаленный до багрянца (цвета остывающего бутылочного стекла) диск коснулся далеких, тающих в сизой предвечерней дымке терриконов. С высоты девятого этажа пятиэтажные дома, уходившие по улице к концу квартала, за которым начинались одноэтажные домишки частного сектора, выглядели плоскими, приземленными. От перегревшихся за день крыш струилось марево.
— Дядя Женя говорил, что ты искал меня... — начал разговор Иван Иванович.
— Посоветоваться хотел, но отпала необходимость.
«Ну что ж, если отпала...»
Через несколько минут Марина кликнула их на ужин:
— Мужики, отощаете. К столу!
Ели. Мужчины, занятые делом, помалкивали, а Марина, истосковавшаяся по собеседникам, тараторила о чем-то своем — о зимних модах, о том, что в наличии нет материалов, которые числятся в каталоге ярмарок... «А серятина ныне не в моде. Подавай пестрое, нарядное».
Поужинали. Иван Иванович предложил сыну:
— Подышим лечебным воздухом.
Они прошли в лоджию. Иван Иванович облокотился на перила.
Жара, мучившая город весь день, начала спадать. С далеких полей, с огромного, скрывавшегося за полями водохранилища, нареченного Донецким морем, потянуло легкой прохладой. Она еще не давала отдохновения, но вселяла надежду, что вот-вот можно будет надышаться вволю.
Саня сел в кресло-качалку — любимое место Иришки. Покачался — погойдался. Иван Иванович понял, что Саня собирается с мыслями, и не ошибся.
— Папка... — начал Саня. — Чуточку твоей милицейской фантазии... Чистая нелепица: предположим, я хочу купить автомат. Современный. Конечно, с патронами, два-три диска. Только ты не удивляйся вопросу, — еще раз напомнил он. — Сколько бы с меня содрал его владелец?
Иван Иванович немного растерялся:
— Но мы — не Америка! И у нас оружие...
— Я же тебя предупреждал: чистая нелепица, бред сумасшедшего, фантасмагория... Ну, словом, голая теория... В своей работе ты сталкивался с таким случаем, чтобы кто-то продавал автомат?
— Кому?
— Да неважно кому. Продал! Неважно, где его взял. Нашел, украл, изготовил своими руками... Есть заинтересованный покупатель. Сколько с такого можно слупить? К примеру, за автомат Калашникова. Тысячи три... дадут?
Иван Иванович насторожился. Что-то с Саней происходило. Уж какой-то он взвинченный, наэлектризованный. «Эти несуразнейшие вопросы...»
— Почему только три?.. — как можно спокойнее ответил Иван Иванович. — Дадут и больше. За утерю личного оружия — пять лет. А за продажу... Да еще современного автомата, который находится на вооружении армии... Тут «десятку» могут не пожалеть, особенно если выяснится, что из него убили человека и ограбили при этом сберкассу или магазин...
Санины брови схлестнулись на переносице, но тут же хмуринки исчезли.
— Папка, — бодрячком сказал сын, — ты — юморист, но на свой, милицейский, манер. Представь себе: одна симпатяшечка... общественный корреспондент из многотиражки, привязалась: «Академик рекомендовал вас... Что-нибудь интересное для газеты: на первый номер учебного года». Ну, я, желая подразнить ее, и ляпнул: «Детектив хотите?» Она согласилась: «Только увяжите это с вашей последней поездкой в регион Байкала. Академик сказал, что вы там открыли целую страну полезных ископаемых». Втолковывал, объяснял, что геология — наука коллективная, что такие открытия, как Нерюнгри, делают не личности, а коллективы: одни выдвигают теории, другие их разрабатывают, третьи ищут подтверждения, четвертые, можно сказать, работающие по готовым адресам, находят искомое. Но это премилое создание из газеты в геологии — ни бе, ни ме, ни кукареку, она будущий биолог, но хочет стать журналисткой... Словом, уперлась в свое: «Академик говорил...» А что, спрашиваю, академики не ошибаются? Еще и как! Так вот, мой биологический журналист обиделась: «Вы надо мною издеваетесь. Академик Генералов так много хорошего говорил о вас...»
