— Вот это бумага! — прихлопнул ладонью по записке Коньков и радостно подмигнул жене: — Ай да Арсе! Да ты прямо Шерлок Холмс…
— Конечно, — охотно согласился Арсе.
— За это и выпить не грех. — Коньков налил всем в рюмки водки.
— Можно, такое дело, выпить. — Арсе бережно приподнял рюмку и, кривясь, медленно цедил водку.
Коньков помолчал для приличия, ожидая, пока Арсе закусывал свиным салом, потом спросил:
— А что за трубку положил он в юрту?
— Вот его трубка. — Арсе вынул из кармана дюралевую трубку, из которой торчал остаток истлевшего фитиля. — Там нашел, где юрта Гээнта стояла.
Коньков взял трубку, стал разглядывать ее и вдруг вспомнил: это был тот самый обрезок, которым он расшвыривал пепел на месте сгоревшей юрты. Запоздалая досада на свою оплошность вызвала в душе его горькое сожаление — он только головой покачал.
— Как же я не обратил на нее внимания? Эх, лопух я, лопух! — выругал он себя вслух.
— А при чем тут трубка? — спросила Елена. — Какая связь этой железки с пожаром?
— Типичный самопал. — Коньков передал ей трубку. — Поджигают фитиль, заталкивают его в трубку, а на конце насаживают или коробку спичек, или бутылку с бензином. Пока фитиль тлеет в трубке, поджигатель успевает далеко уйти… Это вроде примитивного бикфордова шнура… Н-да. Откуда взял он эту трубку? — спросил Коньков скорее себя, а не Арсе.
— Я знай! — отозвался Арсе.
— Ну, ну!
— Его отрезал свое весло. Там валяется, на складе. Алюминиевый весло. Я, такое дело, спрятал.
Коньков опять головой покачал.
— Арсе, тебе надо в следователи идти.
— А почему нет? — засмеялся тот.
— Одну минутку. — Коньков встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату к телефону. Притворив дверь, он набрал номер дежурного по милиции и спросил: — Капитан Ребров? Послушай, Володь! Завтра утром вызови ко мне в кабинет Боборыкина. Тепленьким доставь его. Да! Пораньше, к девяти часам.
На другой день Боборыкин встретил Конькова в дежурном помещении и сердито спросил:
— С какой целью вы меня вызвали?
— Сейчас поясню. Пройдемте со мной, — приглашал его Коньков, пропуская впереди себя.
В своем кабинете он вынул из кармана закопченную алюминиевую трубку и положил на стол перед Боборыкиным:
— Узнаете?
— Что это? — спросил в свою очередь Боборыкин.
— Обрезок от вашего весла. Вспомните!
— Допустим… Ну и что?
— Он оказался на месте сгоревшей юрты Гээнты. Как он там оказался?
— Понятия не имею. — Боборыкин даже отвернулся и сделал обиженное лицо.
— Я вам напомню. Вы его зарядили фитилем, подожгли и положили в юрту спящего Гээнты.
Лицо Боборыкина покрылось пятнами, но он все еще пытался изобразить обиду и растерянно улыбался.
— Как бы я смог сделать это?… Если во время пожара я был на запани.
— На лошади, например. От ОРСа до вашего склада по тайге не более двенадцати километров. Пока тлел фитиль, вы ехали галопом.
— Что вы на меня валите напраслину? Интересно, кто бы это дал мне лошадь? — Боборыкин побледнел, и на лбу его появилась испарина.
— Конюх ОРСа, по записке завхоза. Вот она. — Коньков вынул записку и показал ее из своих рук.
Боборыкин глядел на нее затравленно и молчал.
— Она? — насмешливо спросил Коньков.
— Не знаю, — выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.
— Запираться дальше бессмысленно, Боборыкин. Лошадь, на которой вы ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа и спросят: которая? А весло, то самое, от которого вы отрезали эту трубку, хранится в надежном месте. Так что баста.
Коньков встал.
— Что вы от меня хотите? — со злобой спросил Боборыкин, вставая.
— Подумайте, все взвесьте и признайтесь… Мне ли, прокурору — не имеет значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.
Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и позвонил Савельеву.
— Владимир Федорыч, здравствуйте! Коньков.
— Слышу, — помедлив, ответил Савельев. — В чем дело?
— Появились серьезные улики в виновности Боборыкина. Необходимо задержать его. Прошу вашей санкции.
— Кажется, я отстранил вас от дела. Так вот… Боборыкиным займется тот, кому следует.
На том конце положили трубку и послышались частые гудки.
— Ах, вот как! — воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой. — Ну, ладно…
Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и спросил от порога:
— Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему звоню по телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?
— Ну, что ты кипятишься, капитан? Садись, и поговорим спокойно, подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул. — Боборыкин никуда не денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.
— Я исполняю… задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с ним не согласен по ходу дела.
— Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.
— Пожалуйста! Бумаги я отдам.
— И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?
— А если я не согласен с выводами прокурора?
— Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.
— Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что другое. Я подробно изложу, что за порядки сложились у нас по заготовке леса. Что за отчетность! Что за снабжение! И все хотят из воды сухими выйти. На стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.
Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему жаль было, что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет считаться с элементарными правилами.
— Прокурор требует отстранить вас от дела, — произнес он наконец. — Я надеюсь на ваше благоразумие.
— Я буду проводить расследование, — сказал упрямо Коньков.
— В таком случае вы будете наказаны.
— Благодарю за предупреждение. — Коньков учтиво склонил голову и пошел к двери.
Подполковник встал и сердито сказал:
— Остановитесь, товарищ капитан!
Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками.
— Слушаюсь, товарищ подполковник!
Тот подошел к Конькову.
— Леонид Семенович, мы с тобой больше года проработали… Зачем же так открыто рвать? Зачем не уважать старших?
— Я вас уважаю, товарищ подполковник.
— Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту — нельзя лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя, одно и то же, что ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.
— Чем же я нарушил субординацию?
— Ну, как же? Прокурор отдал приказ — арестовать подследственного. А ты что сделал? Мало того что целый день проманежил… только вечером взял его. Так еще и с гитарой вел через весь город!
— Мне совестно вести под конвоем невинного человека.
— Суд покажет, виновен он или нет.
— Вот именно. Будем готовиться к суду.
— Что это значит?
— А то, что я вам сказал. Буду жаловаться. Действовать, как сочту нужным.
— Ну что ж, вольному воля. — Подполковник насупился и сухо сказал: Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.
Коньков вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек ранней осени — ни жары, ни ветра; сочно зеленела на обочинах трава-мурава, светились чистые голубенькие заборчики из штакетника, палисадники с высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины. Но Конькову было невесело от этой благодати.
"Вот и повернулось все на круги своя, — думал он. — Пойду я опять околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Или не везет мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле на рожон? Может, прав Савельев? Нарушения есть? Есть. А там пусть суд решает. Чего ж я бью тревогу? Или я вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя хочу защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я? Я ведь знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой воли? Если закон превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть, Леня…"
Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся — "газик". Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой.
— Капитан! Шагай сюда, подвезу!
Коньков свернул на мостовую.
— Здоров, Никита Александрович!
— Давай, давай! — Тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.
