— Разрешите, я позову его?
— Зовите.
Бояркин отошел в сторону, сложил рупором широкие ладони и протяжно крикнул:
— Рядово-о-ой Зозу-у-уля-я!
Солдаты подхватили и стали передавать дальше:
— Зозуля, к комбату!
— Архимед, быстрей!
Вдали от группы солдат отделился низенький человек и побежал, путаясь в жесткой траве, широко размахивая руками. Перед комбатом он остановился, еле переводя дух. Голубые глаза его поблескивали, как прозрачные льдинки. Подполковник спросил мягко:
— Вас поздравить можно? Выполнили задачу?
— Не дюже гарно, — тихо ответил Зозуля. — Три мишени поразил як надо, а две лишь трохи с краю царапнул. Нехай они сгорят.
— Правильно, — засмеялся Мельников. — Больше злости. Будет злость, будут и результаты хорошие.
Подошел старший лейтенант Буянов, невесело сказал:
— За свои промахи расплачиваемся, товарищ подполковник. У нас ведь так подходили к стрельбам: поразил мишень, и точка, а как?
— Понятно. Отсюда и результат, — заметил Мельников и подумал: «Понимает вроде. Это уже хорошо. А вот Крайнов, кажется, ничего не понял».
Подошел Степшин и, докладывая о результатах, недовольно скривил тонкие губы. Взгляд его явственно говорил: «Добились вы своего, товарищ подполковник». Но Мельникова не удивлял взгляд майора. Он понимал, что заместителю избавиться от болезненного самолюбия очень трудно. Для этого нужно время. Сейчас же комбата радовало то, что Степшин выполнял обязанности руководителя стрельб, не подчиняясь этому своему чувству, а делал все так, как требовал он, Мельников. Чтобы не тратить зря времени, подполковник сказал:
— Ладно, майор, продолжайте, пожалуйста, стрелять.
Степшин повел на огневой рубеж очередную смену, а Мельников стал наблюдать за Буяновым.
У подполковника была давнишняя привычка мысленно сравнивать одного человека с другим, чтобы лучше изучить характеры. Так, сравнивая Буянова с Крайновым, он отчетливо видел: первый влюблен в службу, дисциплинирован и очень исполнителен. К тому же у него возникло чувство неудовлетворенности обучением солдат стрелковому делу. Второй больше влюблен в себя, чем в службу, и, кажется, боится трудностей. Не случайно он старается уйти от ответственности за слабую стрелковую подготовку роты..
Вместе с Буяновым комбат подошел к ближнему окопчику, где сержант Мирзоян что-то писал, согнувшись над большим листом бумаги.
— А ну, чем тут комсомол занимается? — опросил Мельников. Сержант мигом выпрямился, сверкнул белыми зубами.
— Боевой листок готовлю, товарищ подполковник.
— Ну-ка, ну-ка... Даже стихи пишете?
— Так точно, фельетон в стихах.
— Интересно...
Мирзоян сел поудобнее и стал читать:
Звался Груздев чемпионом,
Кто с ним в роте не знаком...
Но послал сегодня пули
Чемпион за «молоком».
— Стихи вроде неплохие, — сказал Мельников, задумавшись. — Но помещать их в листке, пожалуй, не стоит.
— Почему? — удивился Мирзоян. — Ведь плохо стреляем, товарищ подполковник. Никогда не было такого.
— Да, но сваливать все грехи на солдата было бы неверно. Вы подумайте получше.
Повернувшись назад, Мельников заметил вдали движущуюся точку. От городка к стрельбищу шла легковая машина, то пропадая за холмиками, то появляясь снова. Машина приближалась к вышке. «Командир полка едет», — подумал Мельников и зашагал навстречу.
Машина подошла к огневым позициям второй роты. Комбат издали видел, как вышел из новенького «газика» полковник Жогин, поправил фуражку, постоял немного, слушая вытянувшегося перед ним старшего лейтенанта Крайнова, затем сел у стола на раскладном стуле.
Мельников, ускоряя шаги, обдумывал рапорт. Нужно было доложить спокойно, обстоятельно, но без лишних объяснений. Пусть полковник сам спокойно разберется в том, что происходит. Однако докладывать не пришлось. Едва комбат успел подойти к столу, как Жогин, уже понявший причину плохой стрельбы, обрушился на него своим могучим голосом:
— Вы кто здесь, командир или инспектор? — Стул из-под него отлетел в сторону. — Я спрашиваю, кто вы?
Мельников хотел сказать, что поступил он так, как подсказала ему совесть. Но Жогин побагровел и закричал еще сильнее:
— Слушать я вас не хочу! Извольте в девятнадцать ноль-ноль явиться ко мне в кабинет.
Он хлестнул хворостиной по сапогу и, круто повернувшись, быстро зашагал к машине. Вскоре заурчал мотор, и «газик», шурша по траве ребристыми скатами, укатил.
Во второй половине дня к Мельникову заехал Соболь.
— Привет, дружба! — крикнул он еще с машины. А когда подошел ближе, спросил: — Что хмурый? Стреляют плохо?
— Да, похвалиться нечем.
— Слышал. Управляющий накален до предела. Разнести обещает. Что случилось?
— Ничего. Просто усложнил обстановку.
— Ну, знаешь ли... Надо быть ребенком, Сергей, чтобы самому в яму прыгать. Хотя ты не в ответе за прошлое батальона.
У Мельникова возмущенно заблестели глаза. Но Соболь предусмотрительно вынул из кармана портсигар, сказал с наигранной улыбкой:
— Я шучу, Сергей, давай закурим.
С минуту они стояли молча, затягиваясь душистым папиросным дымком. Мельников спросил:
— А у тебя как стреляют?
Соболь улыбнулся:
— Как всегда. Я не любитель приключений. — Он положил руку на плечо Мельникову и добавил негромко: — Эх, Серега, Серега, не знаешь ты нашего Жогина...
Когда комбат на «газике» возвращался в городок, было уже темно. Половину пути ехал, молча, обдумывая, как держать себя на предстоящей встрече с командиром полка. И Джабаев сидел за рулем мрачный.
— Вы тоже грустите? — спросил его Мельников. Тот неловко поежился, точно от холода.
— Стрелять ходил, плохо стрелял.
— Учиться надо лучше.
— Ну да, учиться. Сам говорю. — Он тяжело вздохнул и вдруг спросил: — Неужели опять война будет, товарищ подполковник?
— Не должно, — ответил Мельников. — Но пока еще надо быть бдительными. И стрелять отлично. Защищаться мы обязаны уметь хорошо... Лучше, чем в сорок первом... Намного лучше.
Ровно в девятнадцать часов, как было назначено, Мельников зашел в кабинет Жогина. Тот молча выслушал его рапорт, коротко бросил:
— Я недоволен вами, подполковник.
Попросив разрешения доложить обо всем по порядку, Мельников достал из планшета план стрельбища со своими пометками и разложил его на столе. Сначала Жогин терпеливо слушал комбата, расхаживая по кабинету, а когда тот произнес слово «упрощенность», вдруг налился багровой краской, крикнул:
— Хватит! Все ясно. Ваши действия неблаговидны. Вы решили зачернить хороший батальон.
— Я ничего не решал, — спокойно ответил комбат. — Хочу лишь сказать, что в батальоне с огневой подготовкой дело обстоит...
— А я не хочу вас больше слушать, — оборвал его полковник. — Мне лучше известна огневая подготовка батальона. К тому же вы могли поставить вопрос о переносе стрельб, если видели, что люди не готовы.
— Да, мог, — сказал Мельников.
— Но не сделали этого. Почему? Как прикажете объяснить такой факт? Легкомыслие? Но вы уже немолоды. Предупреждаю вас, подполковник.
— Я прошу, чтобы вы меня выслушали до конца, — сказал Мельников, держа в руках план стрельбища.
— Хватит! — окончательно разъярившись, крикнул Жогин. — Идите!
Мельников ушел. Спустившись со штабного крыльца, остановился, подумал: «Ситуация получается неприятная. — Он потер ладонью горячее лицо и громко вздохнул. — Теперь, конечно, у полковника аргументы веские. Соболь тоже неспроста намекал насчет ответственности. Могут и другие так рассудить... Да, но все же огневая подготовка в батальоне слабая, и никакие переносы стрельб не помогли бы исправить положение».
Постояв еще немного, Мельников медленно пошел к стоявшей за изгородью машине.
От командира полка Мельников поехал в батальон. Ему казалось, что там он быстрее избавится от горького противоречивого чувства, которое терзало его. Отпустив шофера, он прошел в казарму. Солдаты на низком длинном столе чистили оружие. Вид у всех был утомленный, хмурый. Даже появление комбата не вызвало на их лицах оживления.
— Что ж это вы приуныли, товарищи? — опросил Мельников, стараясь держаться как можно бодрее. — Воли нет у вас, что ли?
Солдаты молчали. Потом кто-то вполголоса промолвил:
— У нас вроде похорон сегодня, товарищ подполковник. Славу собственную в гроб заколотили.
— В гроб, говорите? — Мельников остановился и задумчиво прищурил глаза. — Ну нет, настоящая слава не умирает. А уж если умерла, значит, хилая была слава и жалеть ее не. стоит.
Но солдаты по-прежнему молчали. И Мельников понял, что зря заговорил он сейчас с ними о стрельбах. Уж слишком свежа была в их сердцах рана. Подумав, он сказал уже мягко:
— Ничего, товарищи, не отчаивайтесь. Люди вы мужественные, закаленные.
Мельников хотел продолжить эту мысль, но тут он приметил в глубине казармы двух солдат, которые чистили автоматы не на общем столе, как все, а на табуретках, возле самых коек. Мельников подозвал старшину и спросил:
