Млеткын посмотрел на барометр. Стрелка застыла на черте, указывающей бурю. К сожалению, хитроумный прибор только предсказывал погоду, но изменять ее не мог. «Уж если додумались до этого, отчего не пойти дальше?» — с досадой подумал Млеткын, прислушиваясь к вою ветра. Вчера со старого фанерного домика сорвало половину крыши. Саму школу спасало то, что она была круглая и не хуже яранги сопротивлялась натиску бури.
Хотя дырки в моржовой коже были тщательно заделаны, снег все же проникал в чоттагин и покрывал земляной пол толстым слоем. Запорошены бочки с провиантом, охотничье снаряжение, собаки и даже барометр. «Может, внести прибор в полог?» — но Млеткын боялся, что в душной непривычной атмосфере полога прибор начнет врать. Тангитаны не любили чукотский полог, уверяли, что там дурно пахнет. А он, Млеткын, знает, что в тангитанских домах воняет еще хуже, но не осуждает же он их за это: в конце концов у каждого народа свой собственный запах.
Жена сидела в пологе и молча сучила нитки из оленьих жил. Бывали дни, когда она вообще не произносила ни слова. В свое время, когда умер их последний, третий по счету ребенок, она все сказала мужу. Могущество шамана перед смертью оказалось бессильным, и слова жены глухой стеной встали между ними. Эти люди, прожившие вместе более четверти века, общались теперь лишь по необходимости.
Сегодня Млеткын не стал бы вовсе выходить из дома, но пришел посыльный от Омрылькота. Пренебречь приглашением такого человека мог только безмозглый гордец вроде Амтына, у которого всего-то и есть, что ветхая яранга да пара крепких рук.
Млеткын шагнул за порог, и ветер сразу вышиб у него дыхание. Идти было трудно — слезились глаза, мокрый, колючий снег яростно бил в лицо. Иногда, чтобы не взлететь вверх, приходилось становиться на четвереньки.
Впереди что-то зачернело. Это корабельная мачта у домика Гэмо. Млеткын изловчился и вместе с порывом ветра прилип к столбу: здесь можно было передохнуть.
За пазухой у шамана перекатывалась заткнутая тряпицей бутылка с дурной веселящей водой. Такому подарку Омрылькот обрадуется. Было время, когда Млеткын сам выпрашивал глоток веселящей воды у Омрылькота. Тот всегда имел запас, замаскированный под наваленными друг на друга шкурами. Дурную веселящую воду брали у него даже жители другого берега: американское правительство запрещало торговать спиртным на своем берегу, а что делалось на российской стороне — это их не касалось.
Наконец Млеткын ввалился в обширный чоттагин, заполненный собаками. Пахло псиной и прелой травой. На земляном полу — следы недавней приборки: сметали снег и обкалывали замерзшую собачью мочу. Млеткын несколько раз топнул и, услышав оклик, назвал себя. Найдя в углу снеговыбивалку из оленьего рога, шаман тщательно очистил одежду.
В пологе было светло и тепло. Ровно горели три огромных каменных жирника, за которыми следили молчаливые женщины Омрылькота. Каляч и хозяин скоблили кости лахтака и запивали закуску крепким чаем.
Млеткын вытащил из-под кухлянки бутылку и поставил ее на кожаный пол перед Омрылькотом. Тот будто бы ничего не заметил, хотя видно было, как дрогнули у него губы и в глазах промелькнул огонек.
Женщина подала чашки, и Млеткын разлил самогон. Выпили.
— Разговор есть, — сказал наконец Омрылькот. — Новые власти будут назначать своих начальников… Совсем не так, как это делали в старину, когда люди Солнечного владыки ездили по стойбищам и выбирали достойных, владеющих силой и богатством. Такими были Армаургин и мой дальний родич Омрыроль… Их уважали на побережье и в тундре… А нынче другое время настало. Русские выдумали убогую власть бедных, власть тех, кто ленив и пренебрегает старинными обычаями. По тундре повезли бумагу, на которой закреплены значками слова камчатских мятежников.
Омрылькот хорошо помнил содержание листка.
Там говорилось о том, что раньше в России были люди, которые грабили трудовой народ, стремясь разбогатеть; говорилось о какой-то большой войне, из-за которой перестали ходить пароходы и наступил голод. Потом бедняки взяли в руки оружие и пошли на богатых. Их, бедняков, больше, чем людей, живущих в достатке… Вот и победили они… В бумаге говорилось, что нынче снова появилась мука, чай, сахар… Отобрал народ у богачей их добро и раздал все бедным. И еще призывала бумага учить грамоту. Грамотные люди скорей наладят новую жизнь. Омрылькот держал перед собой листок — будто читал.
— В этой бумаге сказано про родовые собрания, — продолжал Омрылькот. — Они будут новый закон устанавливать, жизнь нашу улучшать…
— А чем плоха наша жизнь? Зачем улучшать ее? — спросил Каляч.
— Тем плоха, что неравенство есть, — сказал свое слово Млеткын.
— А оно и будет. Люди с самого рождения разные…
— Однако равенство нравится тем, кто неудачлив в жизни, — проговорил Омрылькот. — Тот, кто сидит внизу, всегда с вожделением посматривает наверх. Обделенный судьбой и удачей винит тех, кто силой своей да умом стал заметным человеком… В этой бумаге говорится про Ленина, вождя бедных людей. Это он двинул их на дом Солнечного владыки.
— Что будем делать? — спросил Каляч.
— Сами пустили зверя в ярангу, — пробормотал Млеткын.
— Дело не в самой грамоте… — заметил Омрылькот. — Кто такой Ленин, откуда он взялся?
— В бумаге сказано — великий человек.
— Может, русский шаман или поп? — предположил Млеткын.
— Скорее всего, учитель. И наш Сорокин делает, как Ленин. Сначала он обещал только научить детей грамоте, а теперь переводит на наш язык вредные слова.
Млеткын взял в руки листок. Шаман тоже не умел читать, как и все его земляки.
— Детям это не под силу, — сказал он. — Я думаю, что перевод сделали Тэгрын с Пэнкоком. Они все время околачиваются в школе.
— Это верно, — кивнул Каляч. — От них зараза и к детям идет.
— Все пошло от учителя, — проговорил Омрылькот. — От него. Значит… когда его не будет, прекратятся и занятия в школе…
— Убить его! — сквозь зубы процедил Каляч.
— Не надо убивать, — возразил Омрылькот. — Если мы его убьем, придет Красная Сила и отправит нас в сумеречный дом. Надо по-другому… Чтобы он сам…
— Ты должен подумать об этом. — Каляч взглянул на шамана.
Млеткын поежился. Он, конечно, мог бы подумать о смерти Сорокина, если бы тот был чукчей, простым человеком, к которому можно прийти в любое время, разделить с ним трапезу, выкурить совместно трубку. От предков к Млеткыну отошло многое, отчего человек незаметно, но неотвратимо приближался к своему концу. Но учитель…
— Разве ты не можешь послать ему какой-нибудь убийственный уйвэл? — спросил Каляч.
— Он русский. То, что годится для чукчи, бессильно против тангитана.
— Но ты жил в Америке…
— У тангитанов лучшее оружие — ружье, — ответил Млеткын. — Но такое убийство карается законом белого человека. Верно говорит Омрылькот: надо сделать так, чтобы учитель сам помер. Есть пурга, снег, холод… Думать надо.
— Надо действовать осторожно, — сказал Омрылькот. — Пока не будем ему мешать. Может, даже на выборы пойдем… Когда учителя не станет, все вернется на свое место.
— А милиционер? — напомнил Каляч.
— Он не умеет учить грамоте, — ответил Омрылькот. — Такой человек не опасен.
— Хорошо, избавимся от учителя, но зараженные им Тэгрын, Пэнкок, Сейвытэгин, Армоль, другие останутся. Они ходят учиться грамоте. С ними и женщины — Наргинау, Йоо, Омрына…
— И тебе, Каляч, тоже не мешало бы поучиться, — строго сказал Омрылькот.
— Мне? — удивился Каляч.
— И Гэмо пусть ходит.
— Может, и мне пойти? — усмехнулся Млеткын.
— И тебе… Если бы мы знали грамоту, давно бы прочитали эти значки, — Омрылькот показал на бумагу. — А Гэмо мог бы стать торговцем в новой лавке большевиков. Надо вперед глядеть… Нынче жизнь пошла быстро, трудно за ней угнаться. И тот останется в живых, кто не щадит себя…
Произнося эти слова, Омрылькот вдруг почувствовал, что жизнь, которую он крепко держал в руках, выскользнула, подобно только что пойманной рыбе, и пошла своим путем. Омрылькота сжигала ненависть к пришельцам, к учителю и милиционеру, ко всем, кто стоял за ними. Он ненавидел молодых людей, тянущихся к домику на зеленом бугре, ребятишек, с веселым гомоном бегущих на звон медного котла, ненавидел Наргинау, со счастливым лицом шагавшую в дом тангитанов… Он ненавидел и… боялся. Страх усиливался оттого, что они знали — и Кмоль, и Кэлеуги, и Сейвытэгин, и Атык, — откуда у Омрылькота и его родичей вельботы, новые хорошие ружья, запасы американских товаров… Еще совсем недавно Омрылькот заявлял вслух, что возьмет всю торговлю в свои руки. Он уже сам скупал пушнину в тундре и в дальних стойбищах, куда не могли добраться ни русские, ни американские торговцы, копил ее, а потом возил в Ном и там продавал с большой выгодой. Похоже, что эти времена прошли.
