Иван Иванович боковым зрением наблюдал за поведением сына. Саня сидел не двигаясь, словно бы оледенел. Вспомнился случай. В далеком сорок втором наши защищали Марухский перевал, намертво стояли на пути у дивизии горных егерей и баварских стрелков. Смела солдата лавина в бездну. С годами снег осел под собственной тяжестью и летним солнцем, превратился в лед, просветлел. И вот шли как-то туристы, веселые, озорные, и увидели: под трехметровым слоем прозрачного льда сидит человек, понурив голову, устало опустив тяжелые руки на согнутые колени...
— Друг А дозрел до мысли, что рыжебородый коллекционер может и не повесить приобретенный автомат рядом с сарацинским клинком. Нет у него пока для этой цели ни бухарского ковра, ни булатного клинка... А вот если он захочет пострелять... И не в тире, а где-нибудь. К примеру, везут на шахту зарплату... В результате двое убитых, двое раненых... Стрелка через неделю-другую берут. И он чистосердечно признается: «Автомат купил у гражданина Б».
Чтобы этого не случилось, друг А пошел на все тяжкое: затеял с другом Б драку в общественном месте. Он надеялся, что в часть уйдет письмо из милиции и военкомата. Там, блюдя честь мундира, отреагируют соответственным образом. Может быть, даже отчислят из рядов Советской Армии друга Б... А если не отчислят, то Б образумится. Ну как, сынок, мой сюжет для авантюрного романа? — резко спросил Иван Иванович.
Саня был буквально раздавлен тем, что услышал от отца. Сидит бледный, тонкие губы сжаты, словно бы их на «молнию» заперли.
Наконец пересилил себя:
— Славке надо помочь... Он не понимает всего...
Иван Иванович не согласился, покачал головой:
— Теперь только он сам сможет себе помочь: надо вернуть автомат в пирамиду.
— Так он... уже! — вырвалось у Сани.
— Уже, — подтвердил Иван Иванович.
— Но еще не передал! Это я точно знаю, не передал! — воскликнул Саня. — Папка, ты должен поговорить с ним. Узнает, что все известно, и тут же раскается... Что ему будет?
Саня тряс отца за рукав, требовал немедленных действий.
Но, увы, майор милиции уже не мог помочь прапорщику Сирко, сидевшему на гарнизонной гауптвахте. А Саня требовал:
— Надо найти причину для свидания!.. Я скажу в военкомате, что его жена попала под машину... Или выдумаю еще что-нибудь...
Саня вел себя так, что на них стали обращать внимание прохожие. Иван Иванович осторожно отвел руку сына.
— Меня всегда удивляют люди, которые одну глупость стараются исправить с помощью другой, еще более наглядной, или несущественное преступление прикрывают другим, более злым и тяжко наказуемым...
Разве Иван Иванович мог подумать, что ему придется вести с сыном такой разговор! «Где и когда я лишился его доверия?» — думал он, глядя на хмурого сына.
— Мне всегда казалось, что я знаю о тебе все, что в твоем сердце нет от меня тайн...
Саня в ответ лишь вздохнул. Может, он хотел сказать, что у детей всегда есть какие-то тайны, в которые не посвящаются родители?
— Если бы каждый, замышляющий преступление, был убежден в неотвратимости наказания и не надеялся, что ему удастся запутать следы, органы милиции и правосудие оказались бы без работы, — заметил Иван Иванович.
— Я хотел с тобою посоветоваться, — пробовал оправдаться Саня, — но мне было стыдно за Славку.
— Нет, все объясняется иначе: у тебя просто не хватило мужества встать на пути у беды, которая грозила твоему другу. Ты с ним откровенно поговорил? Ты его прямо и честно предупредил, что в случае чего станешь свидетелем обвинения?
— Нет, — выдавил из себя Саня. — Он бы все равно не поверил, что я могу...
— ...предать, — уточнил Иван Иванович.
— Да, — с великим трудом признался Саня.
— Всю жизнь не перестаю удивляться разнообразию форм человеческой глупости, — сетовал Иван Иванович. — Ее неприхотливости и плодовитости... Без одной минуты — кандидат наук, а в гражданственном плане — мальчишка. В твоем возрасте пора уже отвечать не только за себя, но и за судьбу государства. А ты долдонишь одно и то же: «Славка, Славка...» Дело-то вовсе не в нем, а в том рыжебородом. Он ищет автомат, предпочтительно системы Калашникова. Для чего?
— Не знаю, — буркнул Саня, чувствовавший себя совершенно подавленным.
— А знать необходимо. Вопрос идет о чьих-то жизнях. Там, в райотделе, ты обвинял меня в том, что я, как коммунист, поступаю не принципиально, пытаюсь замять случай с дракой в ДК. Я тебе тогда ответил, что никогда не стремился лишить человека свободы, если верил, что для искоренения преступления есть иные пути... А вот сейчас мне кажется, что твоей вины в происходящем больше, чем Славкиной, хоть это он украл из части автомат. Славка по натуре шалопай и вряд ли задумывался, как использует купленный автомат рыжебородый. Для Славки рыжебородый — просто случайный знакомый. А ты в нем угадал Григория Ходана — палача и матерого преступника. Ты знаешь о судьбе своей родной матери, о судьбе Матрены Игнатьевны — моей учительницы, о судьбе всех расстрелянных полицейским Ходаном во дворе школы... Но даже если этот рыжебородый — не Григорий Ходан, между прочим, я почти уверен, что это не он... Все равно этот коллекционер — из породы ходанов. Убивал он или нет — не знаю, но он готов убить. И даже не одного. Был бы ты со мной откровенен с самого начала, у нас было б больше шансов изолировать этого коллекционера оружия. А где теперь его искать?
— Через Славку! — вырвалось у Сани. — Они как-то находят друг друга.
— Вот то-то и оно — «как-то»! — заметил Иван Иванович. — Рассказывай.
Саня заговорил сиплым от волнения голосом:
— Славка пригласил меня в ресторан. Рыжебородый ждал его в отдельной кабине. Но одного: обед заказал на двоих. Увидел меня — глаза прищурил, рассердился. Славка поясняет: «Мой друг — Александр Иванович Орач, молодой ученый, изучает, как разламывается Байкал, на месте которого скоро будет океан пресной воды. А пока ищет в том разломе разные несметные сокровища». Ну, и о том, как мы дружили еще в Благодатном, да какой я талантливый... А рыжебородый все хмурится... И вдруг спросил, как бы невзначай, о Филиппе Авдеиче, — мол, известный на всю округу мастер, в историческом музее есть оконные наличники его работы и написано: «Народный умелец из Карпова Хутора, села Благодатного, Волновского района...» Словом, поболтали, по солянке съели, по рюмочке выпили.
А рыжебородый все зырит на меня, да так, что у меня по спине мурашки бегают. Славка пил на дурняк — как тот батюшка на именинах — неограниченно. Рыжебородый травил небылицы про то, как он ловко кутил то на Кавказе, то в Молдавии, то на Дальнем Востоке. Я спросил, кто оплачивает ему командировочные, он обмолвился, дескать, работает «толкачом» в солидной конторе. Что ж, толкач, так толкач. Я собрался в туалет, а рыжебородый говорит: «Брось-ка в музыкальную шкатулку пятак, выбери что-нибудь по своему вкусу, современное». Бросил я пятак в шкатулку и вернулся. Сам не знаю, почему подошел к кабине с другой стороны, со спины рыжебородого. Он шепчет Славке: «Приму из рук в руки... За «примус» — «косую», за «игрушечку» — три. Такса. А с деньгой ты и на Северном полюсе — раджа». Меня поразила сумма: тысячу рублей за какой-то «примус», аза «игрушечку» — три. Что это за штуковина «примус»? Не волшебная ли лампа Алладина? Пообедали, и мы со Славкой ушли. Я хотел рассчитаться за себя, но официант улыбнулся и ответил: «По счету заплачено». Вечером поехали в Благодатное. Поужинали... Петр Федорович уже давно не встает с постели, на ногах у него язвы — в ладонь каждая. Тело наливается водой, два раза в неделю по ведру спускают. А тут выпил рюмочку, мол, все равно умирать, так хоть с сыновьями попрощаюсь. А у меня из головы не выходит тот разговор в ресторане, я и догадался: «косая» — за старый автомат, три — за новый... Душа ушла в пятки. Продаст он автомат этому рыжебородому. А когда того возьмут, он Славку укрывать не станет, наоборот, подведет под суровую статью. Надо было что-то срочно придумать... Ну, я и затеял... В ДК его зазвал, а там при девчонках... Сплошное идиотство, теперь понимаю...
Саня замолчал. Сидел ссутулившийся, съежившийся, словно бы весь высох, стал меньше ростом.
— Значит, не в пивном баре «Дубок», а в ресторане, — заметил Иван Иванович, думая о том, что нередко беда начинается с маленькой лжи, с желания выглядеть лучше, чем ты есть, жить «как все», даже если тебе это не по средствам, получать больше, отдавать меньше. — Когда у тебя возникла мысль, что это Григорий Ходан?
— Не сразу. Я все думал и думал об этом рыжебородом... Он устал. От жизни, что ли. Улыбается, а глаза мертвые. Славку спросил: «Что за тип и чего ради он расщедрился на обед в ресторане?» Славка отвечает: «Хороший человек. Я в Харькове в командировке был, ну и подзалетел по пьяному делу. А он меня выручил. В министерстве работает. Обещает, если демобилизуюсь, устроить на приличную работу, чтобы не пыльно и денежно». Я поинтересовался: «Чего он в тебя такой влюбленный? Ты ведь не красна девица, и на твою жену, надеюсь, он тоже видов не имеет». Славка, дурачась, пропел: «Наши жены — ружья заряжены». Я начал догадываться: тут все связано со Славкиной службой, все-таки оружейник. Может любую запчасть к любому пистолету достать, даже к иностранному. Он как-то хвастался: мол, хочешь, подарю тебе «вальтер» — в кулаке умещается. Тогда я Славку оставил — дескать, надо отпроситься у Генералова, дня на два академик отпустит. А сам — в исторический музей. Никаких резных наличников народного умельца Филиппа Авдеевича Ходана там нет. О таком мастере из Карпова Хутора никто даже не слыхал. И вообще отдела прикладного искусства у них нет. Я и докумекался, что рыжебородый хорошо знал деда Авдеича, видел его резьбу по дереву. Дед Авдеич умер лет пятнадцать тому назад, уже десять лет, как снесли Карпов Хутор. А рыжебородый все так хорошо помнит. Ну, меня и осенило.
