теребит.
— Что с тобой? — кричит.
«Вот дела-то! Любит ведь она меня, — понял я вдруг. — Ай-я-яй!»
Квитко меня тормошит, а я сижу как пень и улыбаюсь. Смешно мне на него смотреть — грязи комок, а не человек. Себя-то я не вижу…
— Оклемается, — хохочет Кутузов. — Под душ тащите!
Видит, собакин сын, что руки и ноги у меня при себе.
— Пойдем, — говорит Зоя. — Я помогу.
Не тут-то было, девушка! Ноги у меня какие-то ватные, и вижу я, что из машины Велта выпорхнула, а за ней пичуга какая-то с чемоданчиком. Вспомнил — помощница Кутузова, чаек еще она нам как-то спроворила. Света, Света-удочка.
— Отойдите, пожалуйста! — сказала Велта Зое и рукой ее небрежно так отодвинула.
Не понравилось мне это, но Велта уже приказала.
— Света, кофеин!
Вытряхнули они меня из куртки, рукав у последней рубахи разодрали, но тела-то все равно не видно — грязь сплошная. Как-то проскреблась все-таки Света ваткой до кожи и иголку ткнула. Тут я и очухался.
— Идите-ка вы! — сказал им и пошел в душевую.
Шмотье мы с себя в угол свалили. Не разберешь, где штаны, где куртки — куча глины лежит. А потом открыли в кабинках воду и уселись на решетках. Я с полчаса, наверное, посидел и к Косте в кабину заглянул. Смотрю, он кулак под голову сунул, навалился на перегородку и спит. А вода по нему хлещет — кипяток. Как только не сварился? Растолкать хотел — дудки! Я воду закрыл — и к другой кабине. Так и Квитко же спит, бандит! И Самурай. С ума сойти! Мне Велта после растолковала, что сам-то я не заснул потому лишь, что кофеин получил.
Заорал я там в душевой как зарезанный. Дядя Саша прибежал, взглянул на всех — и обратно.
Ну, скажи, не выжился, сивый черт? Позвал Велту, копытят прямым ходом в душевую вместе со Светой и чемоданчиком.
— Куда претесь?! — крикнул я им.
Велта споткнулась, но хода не сбавила.
Быстренько они мальчиков расшевелили. Степанов, когда уяснил обстановку, рукой прикрылся и велел завхоза позвать.
— Бегом! — кричит. — Хэбэ тащи! Бегом!
Тот крутенько приволок нам со склада новые хлопчатобумажные костюмы. Мягкие, как пижамы больничные. Мы их прямо на голое тело натянули, а завхоз нам всем уже сапоги новенькие тащит и портянки. Во прохиндей! В другое время у него рукавиц не допросишься, а тут — расщедрился.
Вышли мы на волю, а там народ как стоял, так и стоит. Теперь уж я им объяснил, что уходить можно, показывать здесь больше ничего не будут. Смеются, а не уходят.
Велта хотела нас на машине подвезти, но мы отказались. Вокруг горы ехать долго. Пешочком через переходик — ближе…
— Отгул — два дня! — сказал Костя тем, кто не менялся, пока плывун не успокоился.
И пошли мы потихоньку тропочкой через багульник, мимо пожарки, мимо фабрики. Концентрат там как раз грузили в машину. Аккуратные мешочки, каждый полцентнера. Сейчас их на станцию повезут, а потом пассажирской скоростью…
Много людей вместе с нами шло. Лишь Соня Клецка из своей сараюшки удивленно глядела…
2
Дня через три после всех этих событий мне в общежитие позвонил Кутузов:
— Газету имеешь? Принести должны.
— Лодырь ты! — он меня укорил. — Самому надо на почту ходить. А так ты все на свете проспать можешь.
— Что случилось-то?
— Сейчас, — он объявляет, — прочту я тебе концовочку из одного волнующего произведения.
Паузу он соответствующую выдержал и читать стал с выражением:
— «Шахта уходит в гору.
Шахта вгрызается в гору.
Люди вгрызаются в гору.
В самое сердце, туда, где спрятала она дорогую руду.
Гора сопротивляется, гора не хочет отдавать свои богатства. Она щетинится угрюмыми лиственницами, швыряет в людей камни.
Но люди упорны. Они расчистили камни на склоне и построили жилища. Они пробили в глубь горы длинную выработку и назвали ее шахтой.
По утрам, когда серый рассвет освещает окрестности, взрывы в глубине горы сгоняют с ее вершины запутавшиеся в лиственницах тучи. Гора глухо вздыхает. Но она бессильна. Она отдает руду.
Люди победили гору.
Обыкновенные люди!»
— Ох! — восхитился я. — Прелесть какая! Про нас?
— Про нас… — изрек он мрачно. — Про тебя сказано, что грамотный ты рабочий.
— Да ну? А кто написал-то? Поэт?
— Ан. Федоров написал.
— Анатолий, стало быть, или Андрей?
— Вот-вот… Или Антон. В копилку я его сейчас устрою, — говорит Кутузов, — на видное место.
— За что же это? — взвинтился я. — Прекрасный же конец! «Гора глухо вздыхает, но она бессильна…»
— Вначале он еще лучше пишет, — соглашается Кутузов. — Прочесть?
— Ясное дело!
— Пожалуйста: «Усилия бригады крепильщиков тов. Манылова сдерживал недостаток половых досок».
— Ой! Может, из другой статьи это, а?
Даже словечка Кутузов мне не сказал.
— Слушай, Иван Александрович, — стал я его просить. — Простим давай! Ну, бывает. Перепутал человек шахту с ЖЭКом. Но ведь в самом деле был момент, когда очень не помешали бы нам две соточки, скажем…
— Что это — «соточки»? — спрашивает он.
— Доски такие. Сто миллиметров толщина у них. Не половые, конечно, но доски же!
— Нет! — уперся Кутузов. — В копилку! И не уговаривай!
— Хвалит, опять же… Не ругает ведь?
— Хвалит, ага, — бурчит Кутузов. — Парень талантливый. Пишет еще, что «плывун просачивался сквозь плотные щели крепления».
Тут уж я понял, что ничего не поможет Ан. Федорову, быть ему в копилке. Ничего мне не сделать для него, если «плотные щели»…
— Ну? — спрашивает Кутузов.
— Что же делать? — вздохнул я. — Клади в копилку. Действительно, очень уж неровно пишет товарищ.
Мостостроителей было трое — мастер Смирнов, начальник отряда инженер Гаврилов и рабочий Сирота. Остальных людей Гаврилов отпустил на Майские праздники.
То утро застало оставшихся на берегу. Солнце вылезло из-за увала на другой стороне Ишима, ударило в хмурые лица. Мастер Смирнов отвернулся, а Гаврилов натянул поглубже на лоб свою модную, шитую из искусственного меха кепку, переступил озябшими ногами и оглядел опоры при солнечном свете. Всего их было шесть, но он смотрел на те четыре, что одинокими изящными колоннами поднимались с речного дна. В эти четыре Ишим беспрерывно бил льдом, их могло срезать в любую минуту.
— Мутная, непутевая река! — угрюмо сказал за спиной инженера Смирнов.
Гаврилов не ответил. Ему показалось, что центральная опора качнулась, в нее с ходу врезалась крупная ноздреватая льдина. Разом прервав бег, льдина поднялась на дыбы, глухо хряснула и разломилась, подняв фонтаны грязной воды. Инженер поморщился, как от боли, и перевел взгляд вверх: оттуда шло новое ледяное поле.
— Каток! — подал голос Сеня Сирота. — Жалко —
