забеспокоился Куренков. — И чтобы ей завтра сюда приехать!» Мастер решил спасать положение.
— Алексей Иванович, может, пойти по краю куртины? Правда, трасса будет с кривинкой, поворотов больше.
— И по краю не разрешу! — Анастасия Васильевна стукнула кулаком по ладони.
— Михайла Кузьмич, рубите, как намечено. И не забудьте: слой отходов на укладке не меньше полуметра, — твердо и серьезно сказал Баженов, обращаясь к Куренкову.
— Слушаю, Алексей Иванович. Мы чин чином. Не беспокойтесь.
Куренков поспешно отошел, не глядя на лесничую.
— Куренков, погодите! — крикнула ему вслед Анастасия Васильевна, но мастер не оглянулся. — Что вы делаете, Баженов? — резко обернулась она к инженеру.
— Анастасия Васильевна, поговорим спокойно. Я все объясню.
— Это издевательство! Как можно сейчас разговаривать спокойно! Вы образованный человек, от вас многого ждали! Как вы можете так варварски истреблять лес! Вы хуже Чистякова! Он не кончил академии, был грубым. Когда лесорубы косили семенники, он даже не оправдывался перед лесничеством, а кричал нам в лицо: «Ваши куртины нам поперек горла! Кто их придумал? Ценный лес и оставляй по вашей прихоти на корню!» Чистяков был наш открытый враг, а вы… Баженов перебил ее:
— Чистяков был прав.
— Еще бы! Вы же продолжатель его дел!
Баженов продолжал, не меняя спокойного тона:
— Прав мой предшественник. Ну, посудите сами. Для куртин вы отбираете лучший лес. Десятую часть гектара. Сколько государство теряет ценной древесины только в одном нашем лесничестве! А по всей Карелии? Тысячи кубометров… Это бесхозяйственность. Согласитесь, ваши порядки не во всем выгодны государству.
— Вы прикрываете беззаконие этими фразами. Остановите рубку. Как вам не совестно. Вы — инженер леса…
— Позвольте, я объясню вам, — начал Баженов, но она резко оборвала его:
— Нет, товарищ Баженов, я потребую вашего объяснения в другом месте!
Немедленно ехать в Хирвилахти! Вот мотовоз Сергея. Он отвезет ее…
Она побежала к узкоколейке, но в это время мотовоз свистнул и, гремя платформами, покатил со склада.
Чувствуя непреодолимую усталость, Анастасия Васильевна медленно пошла вдоль дороги.
9
Парфенов, вздыхая, ворочался на жестком ложе. Ласка лежала у его ног.
— Труба мне пришла, Ласка. Лежи, Гаврила — раб божий, один, как бревно, и подыхай. Умрешь — похоронят на горушке и через неделю забудут, что жил на свете. Что, псина, жалко тебе хозяина?
Ласка лизнула хозяина в руку. Парфенов сунул под мышку градусник, натянул на плечи замусоленное одеяло. В открытое окошко заглядывала березка, свесив нежную ветку. Где-то играла гармонь, молодой мужской голос пел о яблоне в цвету, о любви. Песня и светлый весенний вечер усиливали тоску Парфенова.
Эх, Гаврила, приближаешься к финишу, а что хорошего видел ты в жизни? Ласочка, подойди ближе. Ну, поди, поди сюда, собачка. Псина ты, тварь бессловесная…
Лайка положила лапы на грудь Парфенова, смотрела преданными глазами, тихонько повизгивала от восторга.
— Был твой хозяин начальником, спихнули в помощники, а потом записали в симулянты. Лесная фея в кирзовых сапогах на собрании разделала под орех: «Вы, Гаврила Семенович, как только нужно контролировать работу лесозаготовителей, принимать вырубки, так и в постель. То у вас печень, то зуб»… А знаешь, что сказал Рукавишников, старый волокита, бабник? Будто я хожу в лес только на охоту. Подхалим! В рот глядит лесничей. Забыл, как сам целыми днями пропадал на тетеревиных токах. Я тогда слова ему не говорил, хотя мог дать выговор или прогнать со службы ко всем чертям. А сейчас я для него ничего не значу… Эх, псина, дружок ты мой верный. — Парфенов погладил морду собаки, — Ну, ну, не лезь с поцелуями, не люблю… Дядя Саша, усатый черт, тоже против меня. Молол всякий вздор. — Парфенов посмотрел на градусник и снова сунул его под мышку.
— Говорильню развел, — продолжал он вслух с нарастающим раздражением. — «Вы, Гаврила Семенович, старый лесной работник. Я не верю, чтобы вы не понимали важности наших задач. Мы отвечаем перед потомками за состояние леса.» Громкие слова, грош им цена! Потомки! Скажите, пожалуйста, почему я перед ними должен снимать шляпу? Выходит, живи только для потомков. Для меня никто не жил и не живет. Обо мне никто не беспокоится. Вот лежу, как пласт, и никому до меня дела нет. Воды подать некому. Собачья жизнь! — Парфенов долго всматривался в шкалу градусника. — Что за ерунда? Второй день на одной точке. Тридцать шесть и семь. Нормальная. Быть не может. Вероятно, градусник испорчен.
Ласка повела ушами, спрыгнула с топчана. Вошла Матвеевна с корзиной.
— Лежишь, сердешный? Небось, тоска одолела, а?
Парфенов молчал. Матвеевна вынула кувшин из корзины, поставила на стол.
— Вставай, молочка топленого принесла. Болезнь твоя неопасная, приключилась она от твоей гордости. Скажу напрямик, хитрить с малолетства не обучена. Не моего ума дело тебя учить, однако характер твой тебе и лесничеству во вред. Тебя не поругай, ты через губу не плюнешь. Привык ты, батюшка, лежать на боку. А в лесничестве дел — непочатый край.
В глазах Парфенова загорелся недобрый огонек.
— Мамаша, какое вам, собственно, дело до нашего лесничества? Вы не служите, не работаете.
Матвеевна покачала головой:
— Образованный ты человек, Семеныч, а настоящего понимания у тебя нету. Да разве я в лесничестве чужая? Настя мне родная дочь. У нее за дело душа болит, и в моем сердце ее боль разве не отзывается? Сушит мою Настю заботушка. Сколько кровушки перевели ей нелады с леспромхозовскими да вражда с тобой!
— Оставьте меня в покое с вашей дочерью. — Парфенов натянул на голову одеяло.
— Ох, и трудный ты человек, бог с тобой! — вздохнула старуха, наливая в чашку молоко. — Моя Настя зла тебе не желает. А коли строга с тобой, так за дело. С нее тоже спрашивают. Не гонится моя Настя за славой, аль за личной корыстью… Попей молочка горяченького, хворь как рукой снимет.
— Не нужно мне ваших подачек! — Парфенов оттолкнул руку Матвеевны. Молоко из чашки выплеснулось на пол.
— Ошалел! — рассердилась Матвеевна, унося чашку. — Коли так, не стану навещать.
В сенях раздался стук каблуков, и в избушке появилась нарядная Стрельцова с пакетом в руках. Она жеманно спросила Парфенова, как он себя чувствует.
— Неважно, — прохрипел Парфенов, не поднимая головы от подушки.
Стрельцова покосилась на Матвеевну и неприязненно поджала накрашенные губы.
— Я попрошу Николая Алексеевича, он пошлет машину в район за врачом.
— Не нужно. Меня вылечивает только покой и тишина.
Стрельцова присела на край топчана:
— Да… Лесничеству не повезло, дорогой Гаврила Семенович. Начальник, который не бережет свои кадры — плохой начальник. Она понимает, что вам нельзя переутомляться?
— Это моя-то Настя — плохой начальник? — голос
