Воздух — живая вода! Бодрит, веселит, кружит голову — молодит!
Воскрешает юные мечтания и надежды. Мои спутники, то и дело указывая пальцем в разные направления, с мальчишеским жаром и пылом обсуждают новые маршруты, которых им по меньшей мере хватит на сто лет.
11
Хорош плот, остойчив и подъемен, но, загруженный наполовину громоздкими рюкзаками, недостаточно поместителен, чтобы, не мешая друг другу, вольно расположиться на нем всем да еще орудовать длинными гребями. Разделились на две группы. Одна плывет на плоту, другая в это время налегке идет по берегу. На перекатах судно убегает вперед, на тиховодье обгоняют его пешеходы, так что в конце концов никто не отстает и никто никого не обгоняет. Понятно, меняемся местами. Я на палубу почти не всхожу, всякий раз уступаю это право любителям покататься. Мне надо ходить и ходить. Только остановлюсь, присяду или прилягу передохнуть, парализует мускульное и волевое оцепенение и потом требуются немалые усилия, чтобы выкарабкаться из него. А разойдусь — появляется физическая легкость и свобода.
Когда Максимыч впервые обсказывал маршрут похода, меня глубоко огорчило то обстоятельство, что горы мы не пересечем и домой будем выбираться не новым, а уже пройденным путем, Но по мере того, как я удалялся от усыпанной желтыми стружками судоверфи, где был построен плот, огорчение проходило, а потом исчезло и вовсе.
Да таким ли уж знакомым был протоптанный путь? Кое-что, конечно, помнил, но многое словно видел впервые. Пригнутый тяжелым рюкзаком, в свое время я больше смотрел в землю, под ноги, чем окрест.
Расправив высокие голенища резиновых сапог, перехожу вброд впадающие в Войкар ручьи и речки. Перед прорывшим глубокое русло в рыхлом коричневом торфянике притоком понадобилось раздеться. Вздев над головой одежду, перешел его по уши в воде.
Уютные сопки Малого Урала местами все так же светло и девственно зеленели сплошною лиственницей, местами, опаленные дыханием недалекого полюса, оделись в златотканую парчу и стали еще краше и приманчивее.
Лето на Полярном Урале сходило на нет. В любой день и час на голову мог пасть снег. Вперемежку с холодным дождичком изредка уже появлялись реденькие, покуда еще неживучие белые мухи: сядут на хранящий летнее тепло камень, и нет их, растаяли, оставив влажные птичьи следки.
Люди спешили выбраться из пустынных, лишенных топлива гор, торопились убраться с голых речных верховий. Ниже Ворчотоиз наш плот то и дело обходили эскадры байдарок, шествовавших строгим кильватерным строем. Приветствуя их, я махал с берега рукой, мне отвечали вздетыми вверх легкокрылыми веслами.
На галечной косе красной косынкой плескался колеблемый ветром костер; в висевших над ним разноразмерных закопченных котелках зазывно клокотали и фыркали суп, каша и чай, а вокруг расположились немолодые байдарочники: четверо мужчин и три женщины. Копошившийся у костра мальчик лет десяти внушал мысль об их опытности и испытанности — новички в поход ребенка не возьмут.
Седины в женских прическах, глубокие морщины на загорелых мужских лицах заинтересовали меня больше всего; я присел к костру, представился. Облысевший мужчина, утепленный под штормовкой стариковским меховым жилетом, протянул руку:
— Олег Сергеевич. Руководитель группы, а в миру — ведущий конструктор Московского института электромеханики. Чем могу быть полезным?
Несомненно, передо мной был стародавний родовой москвич, открытый и простой. Из иного новоиспеченного москвича, преисполненного одновременно высокомерия, недоверия и своекорыстного расчета, приветливого слова и клещами не вытащишь…
— Завязывать с походами не собираетесь? — спросил я. — На вид вам уже под пятьдесят.
— Я не женщина, чтобы преуменьшать свой возраст. Далеко за пятьдесят. А ходить в походы можно всю жизнь. Хоть до ста лет. Была бы охота. Мы с женой так и порешили: до ста. Кстати, кашеварит у костра моя жена, Валентина Васильевна, а помогает ей наш сынишка Сережа, удалой рыбак.
— Такой маленький сын?! О, тогда, конечно, и сто лет для вас не предел.
— Есть у меня и постарше. Институт закончил. Но тот сам теперь группу водит. Сейчас где-то в Саянах. А Сережа — впервые. Трех щук поймал на дорожку. Все еще в шоковом состоянии. По ночам выскакивает из спальника и кричит с закрытыми глазами: «Щука, щука! Держи ее!»
— Сказываются ли летние походы на качестве вашей жизни? — поинтересовался я.
— О, да! — живо отозвался собеседник. — К качеству жизни они имеют прямое отношение. Самое замечательное, пожалуй, то, что после похода помнишь потом всю зиму себя — каким был сильным, смелым, решительным или каким усталым и голодным, как мерз в палатке, заваленной снегом, как нещадно терзали комары, гнус, оводы… Не так давно побывал я за границей. Припоминаю теперь какие-то соборы, замки, монастыри, дворцы, какие-то памятники и картины, а также большие и малые магазины, по коим носились как угорелые, чтобы реализовать скудную валюту, а вот самого себя совершенно не помню. Убей бог, не помню! Хорошо было или плохо, со вкусом ел, спал или без оного — теперь и не скажу. Будто и не ездил никуда, а по телевизору посмотрел на все те монастыри, замки, дворцы, соборы… Вы замечали: есть люди, напрочь забывшие себя, свою первородную самость — этакие механические функции, начиненные не хуже электронной машины всевозможной информацией, выдаваемой за собственный ум и даже за природные способности. Те заграницу любят. Я не из их числа. Воротился я оттуда усталый, разбитый, перегруженный ненужной информацией, потерянный — хоть снова выпрашивай отпуск и отправляйся на север искать себя, да кто отпустит во второй-то раз… Из трудного же похода возвращаешься с жаждой творить, действовать, бороться. Всякое дело горит в руках, и мысль не влачится жалко по земле, а высоко парит на быстрых крыльях. Так вот, я считаю: добротное качество жизни придают прежде всего любимый труд и борьба. В условиях городского комфорта подлинной борьбы стало маловато. То, что принимаешь за борьбу, частенько на поверку — суета сует. Дрябнешь духом и телом. Ну, а тут хватает и того и другого — и борьбы и труда. До того, как сесть на байдарки, мы, считай, каждый километр прошли по три раза. В два приема переносили груз. Оттащишь часть — вернешься за другой — челноком сновали туда и обратно.
Собеседника позвали обедать. Приглашали и меня отведать московского борща и московской каши, но впереди ждал свой обед, и я отправился дальше.
По реке, по кипящему стрежню-быстрине, обгоняя меня, снова пролетали журавлиными клиньями крылатые байдарки. Я махал им рукой и кричал с берега:
— Откуда?
— Из Питера! — подняв в приветствии серебристо-взблескивающие весла, отзывались с байдарок.
— Откуда?
— Из Новгорода!
— Откуда?
— Из Владимира!
— Откуда?
— Из Ярославля!
— Откуда?
— Из Киева, праматери русских городов! А вы откуда?
— Мы ниоткуда. Мы здешние. Уральцы!
Вот еще на чем ныне летит и несется в неукротимом стремлении — вперед, вперед — Русь: на байдарках-птицах, на плотах-самолетах, несется по взъяренным в бешеной скачке рекам, и, как в давние времена, свистит в ушах ветер быстрой езды, мелькают версты и берега, русские сосны и березы, а впереди — все еще недоступная возможностям отдельного человека, неоглядная даль — сибирские просторы, где и Обь, и Енисей, и Лена, и Байкал, а за Байкалом — о-го-го! — еще сколько всего впереди — солнечные восходы!
И опять я держу руку на пульсе нации. Удары ровные, сильные, молодые!
На одной из последних стоянок Директор неожиданно выразил неудовольствие:
— Не нахлебался досыта трудностей. Что это за поход, ежели ни разу не вымокли под дождем, ни разу не поголодали как следует? А с перекладными так везло, аж скулы сводило от скуки. Не успеешь высадиться на неизвестный берег, как тут же тебе и лодка, и катер, и прочие виды передвижения. Выбирай и гони дальше. Словно по щучьему велению.
«Щучье веленье» беспокоило и меня. В чем оно заключалось, я долго, однако, не мог уразуметь, покуда не познакомился с молодыми латышами, о коих ранее уже упоминал.
Они остановились пополдничать на Лиственничном мысу у Святого озера. Перевернутые вверх обшарпанными, в многочисленных заплатах днищами байдарки были брошены на берегу сора, сами латыши расположились близ озера среди узловатых лиственниц, укрывавших их от промозглого колючего сиверка. Пылали два костра. На одном кипел чай и взбулькивала жидкая просяная каша. У другого мальчики и девочки, всего лишь год назад расставшиеся со школьной формой — синими костюмчиками и белыми фартуками, просушивали прямо на себе вымокшие одежды, поворачиваясь к огню то спиною, то боком, то передом. Как в бане, клубился вокруг них пар. Сколько-либо серьезного дождика давненько не было, а они промокли до нитки. Вот она, безрасчетная молодость! Всегда найдет на свою голову и трудности, и опасности, и невзгоды!
