— И тут есть? Эту я себе возьму!..
— Поставь на место, — приказал Сережка, отбирая у сестры палку. Он достал листовки и, не разворачивая, передал Марийке. Девушка сунула их за пазуху.
— Эти тато понесет в колхозы…
Сережка поглядывал на девушку, переминаясь с ноги на ногу.
— А теперь скажите мне одну вещь, Марийка. — Он подыскивал слова. — Скажите, где… знамя?
Марийка сверкнула глазами на Любу, и Люба залилась румянцем.
— Какое знамя? — спросила Марийка.
— Знамя танкового, полка.
Марийка помолчала.
— Не знаю, — наконец сказала она.
— Это неправда. — Сережка посмотрел девушке прямо в глаза. — Вы ж его где-то храните?
— А если б и хранила? — с вызовом подняла голову Марийка. — Так что?
— Я хотел бы вас просить, чтобы вы передали его мне. У меня есть один товарищ, он танкист и, кажется, из этого полка. Он днем и ночью думает об этом знамени.
— Думает!.. Чему же тут удивляться!.. Теперь все о нем думают!.. И наши рабочие — если не один, так другой подойдет и спрашивает меня тайком: в целости, мол?
— Но ведь он танкист из этого полка!..
— Я тоже из этого полка! — сердито выпалила девушка. — Или, по-твоему, из немецкого?
Сережка не знал, что сказать на это.
— Так и не дадите? — неуверенно спросил он немного погодя.
— Так и не дам!
— Она хочет орден получить за то, что сохранила! — выпалила Люба.
— Глупая ты, — покраснела Марийка.
— Так скажите хоть, где оно хранится? — настаивал Сережка. — Надежно ли?
Девушка лукаво улыбнулась.
— Закопала в землю, и сама сейчас не найду уже того места, где закопала, и никто не найдет!.. Хожу, и мне кажется, что всюду закопано: и здесь, и тут, и там.
— Как же это так? — простодушно испугалась Люба. — А когда придут наши?
— Тогда найду, — засмеялась Марийка. — Тогда непременно найду!
«Чертенок, а не девушка!» — подумал о ней Сережка.
Девчата, достав из палки листовки, стали собираться. Сережка тоже начал одеваться, но Марийка решительно его остановила:
— Вы не ходите, вас тут еще не знают. Меня-то пустят и ночью, даже если спать легли… Сейчас мы их обрадуем!
— Я готова, — сказала Люба, надев набекрень свою шапочку.
— Пошли, я надену кожушок. — И Марийка уже с порога повернулась к Сережке, задержала на нем взгляд. — Мы быстро вернемся… А когда вернемся — будем петь песни, правда, будем? — Маленькая грудь ее дышала взволнованно. — Хочется душу отвести…
— Хорошо, — согласился Сережка, неожиданно покраснев. На душе у него было так приятно, как никогда еще не бывало.
Девчата, мелькнув юбчонками, быстро выбежали во двор.
Сережка некоторое время стоял посреди хаты и, закинув руки за голову, улыбался. Марийка словно бы оставила в хате свой звонкий голосок, и парень сейчас зачарованно слушал его и не мог наслушаться.
XIV
Вдруг под самыми окнами застучали конские копыта. «Полиция!» — похолодел Сережка, и первое, что он сделал, это, кинувшись к столу, погасил лампу. Он ждал, что сейчас настежь распахнется дверь, полицаи ворвутся в хату и закричат: кто такой?
Запереться? Но разве это поможет? Пусть уж так… Они не могут к нему придраться. Он приехал к тетке, к сестре… Зачем приехал? Привез менять камешки для зажигалок!
Ответы Сережка приготовил еще в Полтаве вместе с Лялей.
Однако никто к нему не ворвался. Из окна было видно, как всадник остановился возле хаты соседа и, не слезая с коня, осторожно постучал в окно. Тихо скрипнула дверь, и на крыльцо вышел высокий мужчина без шапки, наверное, Марийкин отец. Проскочив на цыпочках в сени, Сережка прислонился ухом к щеколде. Но как ни напрягал он слух, кроме сплошного гомона, разобрать ничего не мог. Единственное, что ему удалось отчетливо расслышать, — это его собственную фамилию, упомянутую в самом конце беседы. Или, быть может, это ему только показалось?
Всадник вскоре ускакал, а Сережка, пробравшись впотьмах к столу, снова зажег лампу.
Не успел еще как следует взвесить все, что произошло минуту назад, как в сенях раздался стук, и дверь властно отворилась. В комнату, не спрашивая разрешения, вошел высокий кряжистый человек лет пятидесяти. Он был в рабочем фартуке, из карманов которого торчал мелкий столярный инструмент, — человек, видимо, только что оторвался от работы. Сережка догадался, что это сосед, тот самый Сила Гаврилович, о котором рассказывала тетя Даша.
Здороваясь, столяр смерил парня с головы до ног суровым требовательным взглядом, потом прошел к печи, уселся на охапке соломы, принялся крутить цигарку.
— Что ж там, в Полтаве, нового? — начал Сила таким тоном, будто Сережка специально прибыл отчитываться перед ним. — Немчура еще не подохла?
Сережка собирался с мыслями. Как он должен ответить этому Силе? Было видно, что столяр ворвался сюда не лясы точить, а с определенными намерениями. И, кажется, ему хорошо известно, с какой целью парень прибыл сюда из Полтавы…
Заметив колебания Сергея, Сила подбодрил его:
— Можешь не таиться от меня: я уже читал твои афишки.
— Я и не собираюсь таиться. Я просто мало знаю, кто вы такой.
— Кто я? — Сила вытащил из печки большой уголек, бросил его на свою шершавую ладонь и стал прикуривать. — Кто ж я? — Он, видно, и самому себе хотел ответить на этот вопрос. — Не панского происхождения, не царского роду. Простой себе трудяга. Еще недавно в почете был, право голоса имел, а сейчас не имею и права дышать. Когда-то этот совхоз своими руками возводил, а теперь вот хожу здесь вне всяких законов и без всяких прав: каждый день можно ждать петли на шею. Сравни, хлопец, все, что немец дал мне и что он отнял у меня, и тогда будешь знать, кто я такой и почему вне всяких законов оказался. Хотя вру, что вне всяких… Ведь теперь у нас действуют два закона: один ихний — для виду, для конторы да для полицая; а другой — наш, советский, каким мы жили и живем, — это для нас, для души, для того, чтобы оккупантов уничтожить всех до единого. Ты по какому закону тут появился?
— По нашему, — сказал Сережка..
— А ежели так, то завтра должен поехать со мной в одно место. Недалеко отсюда. Одни люди хотят тебя видеть.
— Какие люди? Может…
— Там увидишь, — хмуро оборвал Сила любознательного Сережку. — Следи: под вечер ко мне подъедут сапки. Одевайся и выходи. Дарье Дмитриевне и сестре скажешь, что узнал, мол, об одном из своих товарищей-студентов, который тут под боком, на хуторе Яровом, и тебе нужно его навестить. Это ненадолго. Ночью мы вернемся в совхоз.
Сила не спрашивал парня, нарушает ли это какие-нибудь его планы, согласен ли он, наконец, ехать на этот неизвестный хутор. Столяр излагал это не как собственное предложение, а как чей-то приказ, и Сережка по самому его тону понял, что ехать нужно, что эта необходимость вызвана именно тем законом, по которому он живет.
— Хорошо, — сказал Сережка.
Ему хотелось узнать подробности этой поездки, но Сила упорно избегал разговора на эту тему, давая парню понять, что на сегодня хватит и того, что уже сказано.
Встав с места возле печи, столяр медленно подошел к окну, наклонился седой головой к стеклу, прислушался.
— Как там наши девчата «колядуют»? — промолвил он тихо, и его жесткое, заросшее седой щетиной лицо сразу стало мягче.
Только теперь Ильевский понял окончательно, что перед ним стоит не просто рабочий совхоза, а еще и отец юркой, быстроглазой девушки, которую Сережка сам почему-то ждет с нежным волнением. В начале разговора он как-то и не подумал, что Марийка приходится дочерью этому суровому столяру. Наверно, она и штопала сорочку, свободно висящую на широких костлявых плечах. Наверное, она единственная хозяйка в хате, готовит ему пищу, доверчиво советуется с ним, деля на двоих и радость и горе. И уже от одного того, что этот пожилой, хмурый и, видно, нелегкий в жизни человек доводится Марийке отцом, Сережка почувствовал к нему симпатию.
Вскоре Сила, не прощаясь, ушел, оставив после себя в хате тучу махорочного дыма.
Куда он завтра повезет Сережку? Что это будет за разговор? Возможно, это и в самом деле кто-нибудь из бывших его знакомых по институту? Но как быстро им стало известно, что он, Ильевский, уже здесь! Очевидно, за его деятельностью все время следят чьи-то пристальные глаза. Оказывается, кого-то интересует Сережкина работа, Сережкина судьба. Что это должен быть кто-то из своих, в этом у него не было никакого сомнения. Но кто, кто? К сожалению, это выяснится только завтра. Как долго ждать!..
Девчата возвратились раскрасневшиеся, возбужденные, запорошенные снегом. Отряхиваясь, они наперебой рассказывали, как удачно все обошлось. Листовки разнесли, передали в надежные руки.
— Наверно, сейчас никто в общежитиях не спит, все читают о победе под Москвой!
