Федор напряг память.
— Когда умерла Ксения-то? Здорова была…
— Ой, не говори! С год скоро. — Лиза вытерла слезы, обратилась с надеждой. — Посоветуй, что лучше. Пожаловаться разве фабричному инспектору? Бабы говорят: езжай в город, в инспекцию, добивайся. Снова восстановят. Да не верю я в это. Ехать ли?
— Езжай, хуже не будет.
— Егорычеву не угодила, вот с чего пошло. Придирался, придирался — и нате. К управляющему хотела — не принимает. — Успокоенно договорила: — Поеду уж тогда, раз советуешь. Верно, что хуже не будет.
Лиза пошла к выходу. Федора больше никто не задерживал, он открыл дверь.
За столами писали и разговаривали с посетителями конторщики. Федор неторопливо огляделся. Одного из них, сидевшего у перегородки, Михаила Патрикеева, он немного знал. Перед Патрикеевым стоял деревенский парень— толстогубый, с тощей котомкой, которую он прятал за спину. Конторщик спрашивал:
— Поручители кто? Сказывай.
— Козулин Иван Петров, ткач из новой фабрики, дяденькой доводится, — торопливо отвечал парень, подняв глаза к потолку. — Из одной деревни Пелагея Кривина, подметалка в ткацком. — Больше парень никого не припомнил, кто бы мог поручиться за него. Только и есть, что преданно смотрел на конторщика, что последнему очень нравилось.
— Гм… — помедлил Патрикеев. — Мало… Пелагея тоже родственница?
— Из одной деревни. Мы все там Козулины да Кривины.
Патрикеев стал записывать. Парень со страхом следил за его рукой. Вздохнул шумно, когда конторщик поднял голову.
— Ладно, возьмем. Провинишься — вылетишь за ворота вместе с дяденькой Козулиным Иваном Петровым. И Пелагее Кривиной не поздоровится. Не хочешь им зла — работай как следует.
— Как можно! — испугался парень. — Мы, чай, с понятием.
Обрадованный, пошел к выходу, слепо натыкаясь на столы. Конторщик остановил взгляд на Федоре.
— Михаилу Петровичу, — почтительно поздоровался мастеровой — помнил наказ тетки Александры: «Гордость-то смири, в ножки поклонись». — Как ваше здоровье?
— Ничего, здоров, — ответил тот. — На работу, что ли?
— Зачем к вам больше ходят?
— Ходят и по другим делам. — Конторщик вынул папиросу, прикурил.
— Мне бы до управляющего. Устройте, Михаил Петрович, будьте так добры.
— Не могу. — Конторщик помедлил. — К старшему иди. — Кивнул на Лихачева, стол которого был возле дверей кабинета. — Свои фабричные через него идут.
К старшему так к старшему. Федор без робости шагнул к Лихачеву. Тот неодобрительно посмотрел на него, сухо спросил:
— Что тебе?
— К господину управляющему пройти.
— Зачем? — Лихачев спрашивал, как лаял. — Фамилия?
Федор назвался, объяснил, для чего нужен управляющий. Конторщик внимательней посмотрел на него.
— Поднадзорных не берем.
— Куда же мне деваться?
— А это нам неинтересно.
— Я с двенадцати лет на фабрике. Провинности не имел. Учесть это можете?
Конторщик качнул напомаженной головой;
— Не можем.
В кабинете послышался звон колокольчика. Лихачев сорвался с места, бросился туда. Вышел он, провожая Воскресенского и Варю. Федор посторонился, чтобы не мешать, и все-таки Лихачев толкнул его.
— Отошел бы, вахлак.
Федор скрипнул зубами, покраснел.
— Вот он, богатырь, — улыбнулся Воскресенский. — Хорош, а?
И Варя приостановилась, удивленно вглядываясь в сердитое лицо мастерового.
— Здравствуйте! — звонко сказала она, нисколько не заботясь о том, что конторщики подняли носы от бумаг, разглядывали ее.
— Здравствуйте, барышня, — в сторону проговорил Крутов — боялся, как бы не пахнуло на нее винным духом.
— Уже забыли, как меня зовут? — с усмешкой спросила она, подавая руку.
— Нет, почему. — Федор под взглядами конторщиков чувствовал себя неловко. Осторожно пожал хрупкие пальцы. — Хорошо помню…
Это ее как будто обрадовало. Сказала с улыбкой:
— То-то. Не будьте забывчивым. Женщинам это не нравится.
— Постараюсь, барышня.
— Варя, — капризно напомнила она.
Лихачев нетерпеливо кашлянул. Доктор уже стоял у двери и ждал девушку. Варя заторопилась.
— Первый раз иду на фабрику… Извините, ждут меня. Надеюсь, еще увидимся.
— Все может быть, барышня.
Девушка укоризненно качнула головой.
— Варя, — раздельно произнесла она и поспешила к доктору. На Лихачева даже не посмотрела.
Федор проводил ее взглядом. В ушах все еще слышалось: «Уже забыли, как меня зовут? Варя… Варя…» — «Забавная девица».
Ехидный голос конторщика напомнил ему, зачем он здесь. Федор подступил к двери кабинета. Лихачев поспешно преградил путь.
— Нельзя. Семен Андреевич не принимают.
— Ладно, подожду, когда выйдет.
— Здесь нельзя ждать.
— Да что у вас все нельзя!.. Нельзя! — вспылил мастеровой. — Что же для рабочего можно?
— Хорошо, — раздраженно проговорил конторщик. Сияя напомаженной головой, ушел в кабинет и пробыл там довольно долго. Федор терпеливо ждал. Возвратившись, Лихачев развел руками.
— И не примет, и в работе отказано. Так и велено сообщить.
Не верить Лихачеву не было оснований. Федор посумрачнел, пошел к выходу.
С глубоким безразличием ко всему окружающему стоял он у конторы, не зная, куда пойти, чем заняться.
Чернобородый мужчина в помятом парусиновом костюме спускался сверху по лестнице. Окинул Федора оценивающим взглядом.
— Это тебя уволили? — бодро спросил он.
— Отказались принять, — уточнил Федор.
— Что в лоб, что по лбу, — подытожил тот. Двинул мастерового кулаком по плечу, довольно хмыкнул. — Крепок дубок… Видишь, люди? — Показал на десяток деревенских мужиков с котомками, что сидели на земле у забора. — Иди к ним, беру тебя на работу.
Федор направился к мужикам, не догадавшись спросить, на какую работу принят, сколько будут платить.
Среди ожидавших оказался и жилистый старик с седеющей головой, который дотошно выпытывал у Федора: «Ты кто будешь-то, милай?»
Старик сощурился в усмешке.
— Не дошел до главного-то?
— Не дошел, папаша, — ответствовал Федор.
Фабрика глядит окнами на Которосль. Когда строили плотину, рыли новое русло. Образовался большой, вытянутый пирогом остров.
К концу навигации, когда больше всего поступает хлопка, Которосль от Волги до фабрики на протяжении пяти верст бурлит: снуют буксиры, подтаскивая баржи к отлогому берегу острова, тянутся коноводные суда. На сходнях чернеют фигурки крючников, а по деревянному настилу плотины громыхают груженные хлопком подводы. С острова хлопок перевозят на фабричный двор в центральный склад.
— Эй, сторонись! — покрикивают возчики.
Жмутся деревенские ближе к перилам, с робкой надеждой смотрят в спину подрядчика: куда ведет, удастся ли заработать?
Двое безусых парней не отстают ни на шаг от жилистого старика — все трое из одного села. Пришли в город искать счастья. У кого коровенка пала, кому подправить дом — нужны деньги. Все не ради забавы бросили свои семьи.
Вместе с другими нанятыми рабочими шагал к острову Федор Крутов. Был мрачен и зол на весь свет, ворочались в голове обидные мысли.
Разве это по справедливости — выгнать с фабрики? Мальчишкой двенадцатилетним пришел на работу, дело свое знал не хуже других. Ну, ладно, посадили — не читай запрещенных книжек. Так ведь отсидел: не убил никого, не обидел, просто узнать хотел, как другие живут и что думают. Чего в этом плохого — узнать, как другие живут?..
Вспомнил, что говорила на лестнице Лизка Подосенова. Раз одинокая — кати за ворота, делай что хочешь. Как будто она сама за себя не ответчик. Обязательно нужны родственники на фабрике, чтоб друг за другом следили, боялись один другого подвести. И что только творится на белом свете?.. Пожаловаться? А кому? Кто будет слушать мастерового?
Усмехнулся едко. Пеун вчера говорил черт знает что. Соглашался с ним, хоть и не совсем приятно было слушать, как оправдывается человек. А сегодня бы не согласился. Ведь издеваются над рабочим человеком… И терпят! В лучшем случае воюют в одиночку, шишки получают… Доколе будет тянуться такое?..
Вот и остров. Грузчики носят пристроенные в «седлах» восьми-, девятипудовые кипы, металлическим крючком придерживают их за плечом. У навеса, облегченно ухнув, сбрасывают тяжелую ношу. Вздрагивает земля, звенит проволочная обтяжка прессованного хлопка. Укладчики подхватывают кипу и по рядам, как по ступенькам, закатывают под навес.
Подрядчик Соболев велел новичкам подойти поближе.
— Вот, значит, здесь и есть ваша работа. Не в пыли, не в духоте. Привыкайте пока на укладке, а после, значит, кто сможет, в основную бригаду.
