— А вообще самим надо соображать и обходиться без нянек! — сердито закричал Арефьев. — И нечего труса праздновать: боя без огня не бывает...
В Шпагине закипело такое озлобление против Арефьева, что он готов был вот сейчас же встать и один пойти прямо на вражескую батарею. Тогда увидим, кто трусит! Но он сдержал себя и только резко перебил Арефьева:
— Рота не может ждать под огнем! Разрешите двигаться вперед?
Ответа не последовало. Шпагин закричал громче, в трубке было по-прежнему тихо, необыкновенно тихо, не слышно стало даже обычного потрескивания. Шпагин кричал в трубку, продувал ее, тряс — ответа не было.
Ивлев взял трубку, послушал, потом испуганно посмотрел на Шпагина и безнадежно махнул рукой:
— Порыв... И Гаранин не отвечает — ясно, порыв...
Шпагин беспомощно огляделся вокруг, посмотрел вверх, будто оттуда мог ожидать подмогу; в небе, усеянном белыми плотными облачками разрывов зенитных снарядов, с ревом и свистом носились самолеты. «Ничего больше не остается... ничего... опять его посылать приходится...»
—- Придется идти, Петя... — сказал он, тронув Подовинникова за плечо.
Подовинников, не ожидая приказания, уже поднялся и затягивал ремень на телогрейке. Он молча кивнул Шпагину, одним прыжком выскочил из воронки, побежал вперед, держа перед собою автомат и слегка сутуля широкую спину. Поравнявшись с воронками, в которых лежали солдаты, он пронзительно засвистел в свисток, взмахнул рукой, поднимая солдат, и, не останавливаясь, двинулся дальше ровным, уверенным шагом, солдаты поодиночке следовали за ним.
— Корушкин! Бегом в первый взвод — чего они там ждут? Пусть немедленно атакуют! — вне себя закричал Шпагин и повернулся к Ивлеву: — Подавай ленту! — и стал длинными очередями бить из пулемета по минометной батарее.
Подовинников — Шпагин видел впереди всех его большую, высокую фигуру в широком маскхалате — и еще двое солдат вырвались далеко вперед, когда слева от них, метрах в двадцати, разорвалась мина.
Да падай же, падай, не видишь, что ли, — нетерпеливо шептал про себя Шпагин. Подовинников даже не оглянулся на разрыв, взмахнул рукой и побежал еще быстрее, сильно согнув свою большую фигуру. Вслед за первой миной вокруг бегущих пачками стали ложиться новые разрывы. Подовинников повел взвод направо — разрывы переместились за взводом.
— Ах ты, — вырвалось у Шпагина, — всей батареей по ним, сволочи, бьют!
Вначале целью Подовинникова были Вязники, но, когда он убедился, что немцы обстреливают его взвод прицельным огнем, и увидел, что многие солдаты стали отставать, он понял, что не дойдет до Вязников, пока не уничтожит эту проклятую минометную батарею. Тогда он решил с Липатовым и Аспановым, которые бежали рядом с ним, идти на батарею. «Так лучше будет, зачем же всей роте идти под огнем, нести ненужные потери...» И чем дальше он уходил вперед, тем яснее в нем созревало это решение: да, он должен подавить батарею и открыть путь роте. Приняв это решение, Подовинников повел солдат на немецкую минометную батарею, хотя ему и приходилось петлять, уклоняясь от разрывов.
Шпагин напряженно следил за Подовинниковым и бежавшими с ним солдатами. Немцы засыпали их минами, они метались из стороны в сторону, падали, подымались и снова бежали вперед. Когда около них разрывалась мина и они падали в снег, у Шпагина сжималось сердце. Ему казалось, что они убиты, но потом он с радостью видел, как они снова вскакивали, словно вырастали из-под земли, но совсем не в том месте, где он ожидал увидеть их. «Не дойдут, не дойдут... Ах, как бы сказать им — ведь надо левее забирать, там место пониже, но им не видно оттуда...» — И Шпагин в бессильной ярости крошил кулаком комья земли, рассыпанные вокруг воронки.
«Надо догнать Подовинникова, помочь ему!» — Шпагин вместе с Ивлевым схватил пулемет и выскочил из воронки.
— Вперед, вперед! — подымал он отставших солдат второго взвода.
А Подовинников, Липатов и Аспанов все бежали по снежному полю, шумно и тяжело дыша, с перекошенными от напряжения, пересохшими ртами, не отрывая глаз от минометов, которые они должны уничтожить, чтобы рота могла преодолеть это поле. После одного близкого разрыва мины Подовинников почувствовал вдруг острую, горячую боль в боку, будто сквозь его тело разом продернули ржавую раскаленную проволоку, и схватился было за рапу, но тут же отнял руку: нельзя, чтобы солдаты видели, что он ранен, они могут пасть духом, остановиться, а останавливаться нельзя. Он вытер окровавленную руку о телогрейку и побежал дальше.
Он все же заметил поросшую редким кустарником низинку, о которой думал Шпагин, вывел солдат в эту низинку, и по ней они подобрались к батарее метров на восемьдесят. Тут им пришлось залечь в воронке, так как немцы, не упускавшие их из виду, открыли по ним пулеметный огонь.
Подовинников уже совершенно отчетливо видел, как в кустах ивняка суетились вокруг минометов немцы, а один, с биноклем на шее, командовал огнем, резко взмахивая рукой при каждом залпе. Из воронки, казавшейся сейчас такой спасительной, Подовинников быстро измерил взглядом пространство, отделявшее его от немцев: «Хоть бы бугорок какой или кустик...»
Теперь, когда он остановился, он почувствовал, что боль и жжение в боку становятся все сильнее, и ощутил, как из раны по телу течет горячая кровь. «Только бы не ослабеть... — подумал он и заторопился. — Одним броском надо, иначе убьют...»
Подхваченный стремительной внутренней силой, Подовинников огромными прыжками бросился вперед. Рядом он слышал хриплое, горячее дыхание Липатова и Аспанова. Почтя ничего по видя, в каком-то яростном азарте, он швырнул гранату в серую кучу солдат, на бегу переложил вторую в правую руку и метнул ее в сноп ярко- желтого слепящего пламени — и отпрянул, остановленный ударом плотного воздуха. За разрывами своих гранат он услышал один за другим еще несколько разрывов.
— Бей их! — во весь голос закричал Подовинников.
Он был уже на батарее и непрерывной очередью автомата в упор расстреливал немцев. Когда автомат замолчал — кончился магазин, — Подовинников выхватил у немца, в страхе прижавшегося к стене окопа, винтовку с примкнутым штыком и набросился на солдат, окруживших его. Один, защищаясь от удара, протянул руки вперед, но Подовинников яростно, с громадной силой несколько раз по рукоятку вогнал штык в грудь немцу и повалил его на землю. Немец захрипел, жадно хватая воздух раскрытым ртом, и раскинул руки: из его ладоней текла яркая, алая кровь: он руками пытался удержать штык.
Мускулы, до боли сведенные усилием и твердые как камень, разжались, напряжение ослабло, и Подовинников осмотрелся.
Живых гитлеровцев на батарее не осталось. Аспанов стрелял из автомата по убегавшим, Липатов, сидя на дне окопа, возился у немецкого ручного пулемета.
— Ложись, стреляют, — дернул его за полушубок Липатов.
Подовинников прислушался: вжик-вжик-вжик — часто взвизгивали пули, впиваясь в мерзлую землю.
Стреляли немцы, бежавшие на выручку батарее из деревни. Их было больше десятка, и передние уже совсем приблизились.
— Ну, что ты там? — бросился Подовинников к Липатову.
— Сейчас, лента заела!.. — выругался Липатов.
Лицо его было перекошено от усилия, с каким он вытаскивал ленту. Налаженный пулемет рванулся и задергался у него в руках, он длинной очередью хлестнул по фашистам, те сразу залегли и уже ползком стали подбираться к батарее.
Победный, раскатистый стук пулемета совсем успокоил Подовинникова, он подавал ленту в пулемет и кричал весело и зло:
— Давай, давай, Володя! Круши их!.. Что, не нравится? А вот еще раз! Вот еще разок!
Подовинников оглянулся: по всему просторному снежному полю от леса к Вязникам редкой неровной цепью бежали наши солдаты. Теперь-то, конечно, немцы уж не смогут остановить наших, Вязники будут взяты, и в этом немалая его, Подовинникова, заслуга. Оттого, что второй взвод выполнил свою задачу, он почувствовал радость и гордость.
— Держись, ребята! Наши близко!
Немцы тоже видели приближавшихся солдат, среди них произошло замешательство: одни остановились, другие стали отползать назад, но несколько человек, подгоняемые офицером, широким полукольцом охватывали батарею, торопясь разделаться с тремя смельчаками. Слышны были их крики: «Рус, сдавайсь! Иван, плен!»
— Вот тебе плен! — проговорил сквозь зубы Подовинников, выпрямился в окопе и метнул гранату. Она упала в самую гущу немцев и в ту же секунду взорвалась. Послышались крики и стоны.
Подовинникову казалось, что прошло уже много времени с тех пор, как он, обернувшись, видел наших солдат, бегущих к батарее, и что они давно должны быть тут. И он снова поднялся в окопе — большой, широкоплечий, в изорванном маскхалате, с непокрытой русой головой и горящими глазами. Ему потребовалось не больше секунды, чтобы обозреть поле — наши были уже в сотне метров, он даже узнал бегущего впереди Шпагина — но эта секунда решила все. Немецкий офицер приподнялся и, сильно замахнувшись, бросил в него гранату. Граната взорвалась в двух шагах от окопа. Подовинников безотчетно взмахнул руками, чтобы прикрыть глаза, но тут же упал на спину, отброшенный страшным ударом в грудь.
