— Собираешься?
— Время покажет. Так звони, если, что. — Он снова, с некоторым даже сожалением, оглядел одежонку Максима: старенький китель. С удивлением подумал: «Был в пекле, а жить не умеет». Вслух же сказал: — Ты прости… Я по старой дружбе… Жить ты, видно, так и не научился…
— Это откуда же ты взял? — не понял Максим.
— Один думаешь своей честностью мир перекроить.
— Ну, положим, не один…
— Фронтовик… Такой человек… Да кто тебе в чем откажет?
«Дорины мотивы», — с неприязнью подумал Васильцов и попрощался с Гриловым.
* * *
…Максим шел от реки в гору по Буденновскому проспекту. Мела пурга. Цепи на скатах машин, осиливающих подъем, гремели. Наверно, у Константина Прокопьевича перенял он любовь к ходьбе. Во время нее легче сшибались идеи, искали возможность слаться. Вот сейчас надо записать…
Васильцов нырнул в подъезд незнакомого дома, набросал формулу на папиросной коробке.
Костромин сказал сегодня:
— Знаете, Максим Иванович, Анри Пуанкаре, пришедший в науку из лицея, где был учителем, проник в, казалось бы, далеко отстоящие от математики тайны: в теорию морских приливов, природу рентгеновских лучей, звуковые частоты вибрирующей мембраны. Понимаете, надо чувствовать пульс всего глобуса, наука едина, хотя проявления ее бесконечны. Поэтому мы должны смелее перешагивать границы смежных наук, растить в себе непостоянство интересов. — В увлечении глаза Костромина голубели, и он начинал говорить глуховатой скороговоркой. — Должно быть творчество, а не ремесло.
«А Борщев?» — чуть было не вырвалось у Васильцова, но он подумал, что это выглядело бы неэтично, и промолчал. Тем более что уже знал: Костромин не разрешал себе заглазного осуждения коллег.
— Возможно, в своих построениях вы что-то неверно вычислите, неправильно сформулируете, пропустите этап доказательства, — продолжал Константин Прокопьевич. — Все это нежелательно, но не самое страшное, если интуиция вынесет вас к новаторской концовке, жизнеспособному решению. Не посчитайте это ересью, но мне думается, что у математиков больше точек соприкосновения между собой, чем у людей искусства… Хотя по эмоциям, возбудимости математики, пожалуй, мало отличаются от поэтов и живописцев. В чем я убежден: наш язык — самый точный в мире. А наша лаборатория — самая доступная: бумага и доска.
…Кто-то вошел в подъезд, подозрительно посмотрел на Васильцова. Он быстро сунул коробку в карман пальто и вышел на улицу.
* * *
Максиму часто снились абсурдные цветные сны: неуловимые, бегущие строчки, пирамиды с очкастыми человечками на них.
Временами он пытался «отцепиться» от какой-то мучающей мысли, но она настигала его за шахматной доской, у волейбольной сетки, в цирке.
Особенно хорошо ему почему-то работалось в праздничные дни, когда все веселились, отдыхали, а он, добровольный каторжник, истязал себя трудом. В день рождения он «становился на вахту», тем самым делая себе подарок. Дора все чаще сердилась:
— Ты полоумный!
Возможно, она и права. По совету Костромина он изучал философию, логику, психологию, физиологию мозга и был ненасытен. В научной библиотеке обнаружил чудом сохранившиеся комплекты журнала «Успехи математических наук», начиная с 1936 года. Журнал издавался в Москве и Ленинграде Всесоюзной математической ассоциацией крохотным тиражом — роднику не давали умереть. В 1946 году, когда «Успехи» начал редактировать А. Н. Колмогоров, журнал выходил уже шеститысячным тиражом, и в одном из первых номеров извещалось, что М. В. Келдышу «за исследования в области расчета автоколебаний самолетных конструкций» присуждена премия.
Максим буквально впился в книгу «Мои воспоминания» Крылова. Чудом был выход этой книги в октябре 1942 года, чудом были мысли автора. «Я убедился, — писал начальник Морской академии, — что если какая-либо нелепость стала рутиной, то, чем эта нелепость абсурднее, тем труднее ее уничтожить».
…Сегодня опять наступила бессонная ночь на кухне, в клубах табачного дыма. Урчали водопроводные трубы, словно из последних сил, горела лампочка под потолком.
«В античном театре, — думал Максим, — спасающего бога доставляла на сцену машина. Где же взять спасителя мне?»
Преследовала серия неудач… Но, вероятно, и на них можно кое-чему поучиться. Видоизменить подход… Свернуть с наезженной колеи… Проявить большую гибкость… Константин Прокопьевич говорил: «Не настаивайте на своей ошибке, обостряйте внимание… принимайте необычность… Вызывайте ассоциации… Ищите случай…» Да неужто можно надеяться на милость этого случая, и прав английский поэт-сатирик XVII века, написавший:
Все изобретенья обязаны рожденьем
Не разуму людей, не тонким рассужденьям;
Они даны тому, кто счастлив был:
Он свет на них нечаянно пролил.
Нечаянно… Значит — лотерея? Но это оскорбительно. Он предпочел бы полагаться на интуицию. Первым употребил такое понятие Декарт в «Правилах для руководства ума». Проницательная догадка… Озарение… Перепробовать все ключи, в связке…
Прошлепала в кухню попить воды заспанная Дора в длинной розовой рубашке. Дора сегодня не пошла к родителям, хотя в последнее время норовила быть там как можно чаще.
— Скоро кончится это ночное бдение? — недовольно спросила она. — А мне приснился Котофеич, — так называла она одного из своих многочисленных ухажеров, усатого штангиста. — Представляешь, голым прыгал с трамплина.
Вот мания рассказывать о том, кто где ее подстерегал, кто дарил цветы, кто подвез на своей машине. Максим не думал, чтобы у Доры были серьезные романы, но чувствовать себя в центре если не вожделения, то внимания она обожала. Набивала себе цену? Возбуждала ревность?
Максим подошел к Доре, притянул к себе, зарылся лицом в ее волосы, сказал виновато:
— Иди спать, деточка. Я еще немного поколдую.
Подумал сочувственно: «Трудно иметь такого мужа». Дора ушла, а он открыл форточку, выпустил дым. Где-то прокричал, возвещая рассвет, петух. Что-то пробормотала в соседней комнате Юленька. На улице темень. Только светится, как и вчера, и позавчера, и каждую ночь окно на пятом этаже дома напротив. Неужели и там живет мученик? Или это лампочка в коридоре?
Спит город… И Костромин, и Новожиловы, и фонтаны на Театральной площади, и школа у почтамта… Спят степь под Сталинградом, хутор, где живет Феня… Стонут во сне раненые в госпитале… Неужели так важен для человечества его поиск? Важен, конечно, важен… Как торжество мысли, воли, духа… Не надо бояться этих высоких слов. И хочется думать, что открытие — если его суждено свершить — будет иметь и практическое значение. Константин Прокопьевич все время ратует именно за это.
Может быть, слишком легко отказался он от школы — своего главного призвания? А что, если…
Максим забегал по кухне, ероша волосы. Если написать для школьных учителей методику преподавания математики? Об этом виде искусства? Разве редко бывает так, как высмеивает немецкий школьный фольклор:
Один лишь вещает, а класс засыпает;
Сие представленье зовут обученьем…
И между прочих советов, передач хитростей и уловок дать и такие: «Умей читать по лицам учащихся», «научите их догадываться», «находить идею решения»… «не навязывайте им свое мнение»…
Как пробудить любопытство? Воспитать настойчивость? Как понять пословицу: мудрый начинает с конца, глупый кончает в начале?
Не такой уж фантазеркой была Лиля Новожилова, попытавшаяся в седьмом классе написать алгебраическую поэму.
И сказать учителям: «Не дай математический бог, чтобы ученики заподозрили, будто вам скучно преподносить то доказательство, что вы уже сто раз преподносили другим. Они должны быть уверены, что вы и для себя делаете сейчас у доски открытие, а ваше увлечение должно передаться им.
Научите их в поисках решения придерживаться тактики, какая была на войне: крепость не сдалась с ходу — оставьте ее в тылу, устремляйтесь вперед; ей ничего не останется, как пасть.
И еще: приход в доказательстве к абсурду — тоже прием, как у сатирика заострение до нелепости, как утрирование, ирония, возвышение одного человека на фоне саркастической подачи другого. Разве не были изобретателями, опирающимися на фантазию, Бетховен, Рафаэль, Байрон?»
Да, да, кажется, нашел! Он будет по-новому полезен школе. Это желание постоянно сидело в нем занозой.
Но как профессор отнесется к подобной идее? Не заподозрит ли желание уйти от «чистой» математики? Почему же, он и ее не оставит. Даст сплав из собственного опыта, увлеченности и новых научных знаний.
Но «серьезные» математики не примут его за истинного ученого. Так, методист…
А если в основе методики будет лежать фундаментальная наука?
