— Взгляните, Людмила Ивановна, как красиво! — воскликнул Горбатюк. — Когда я вижу такую красоту, мне хочется быть художником!
— Да, изумительно красиво, — ответила Кушнир, тоже любуясь угасающим закатом.
Они уже окончательно помирились. Яков любил разговаривать с этой остроумной женщиной, умевшей находить смешное всюду, куда только проникал ее взгляд. В ней было много юмора, и даже о самых трагических случаях своей жизни она умела рассказывать так, что слушатели невольно смеялись.
— В такие вечера вода особенно теплая, — продолжал Яков. — Приятная-приятная, даже пар от нее идет… Знаете что, Людмила Ивановна, пошли купаться!
— Вы что, с ума спятили? — засмеялась Кушнир. — Да ваша благоверная меня со свету сживет!
— Почему вы так думаете? — спросил неприятно удивленный Горбатюк.
— Потому что знаю, — убежденно ответила Людмила Ивановна. — Она бы вас, Яков Петрович, будь на то ее воля, в авоське купать носила. Чтоб какая-нибудь там не украла… Подошла бы к реке, пополоскала б авоську в воде да и домой: на гвоздик сушиться!
— Ну и язык же у вас! — задетый ее шуткой, отвечал Яков. — И где это вы его так наточили?
— Было где. Думаете, только вы и жили?..
— Что это вы заговорили, как столетняя старуха? — снова рассмеялся Горбатюк.
— Столетняя не столетняя, а молодость, считайте, прошла, — машинально опуская шторы, говорила Кушнир. — Я когда-то таким сорванцом была… — покачала она головой. — Девчонок не признавала, всегда с ребятами…
Она вдруг умолкла, удивленно раскрыла глаза. Услышав, как резко хлопнула дверь, обернулся и Яков.
В дверях стояла Нина.
— Что тебе? — спросил Яков, чувствуя, что сейчас должно произойти что-то невероятное. — Что тебе? — повторил он, шагнув к ней.
Но Нина даже не посмотрела на него. Сузив глаза, она шла прямо на Людмилу Ивановну…
* * *
Совершенно обессилев, Горбатюк упал в кресло и застонал. Людмила Ивановна, раскрасневшаяся и злая, приводила в порядок растрепанные волосы.
— Пойду к редактору, пусть забирает меня отсюда куда-нибудь, — быстро и взволнованно говорила она. — На черта мне эти семейные радости!
— Она вас и там найдет, — утешил ее Руденко.
Он уже подпирал спиной печь с таким видом, будто ничего и не было, будто не он, прибежав сюда на крик, оттаскивал Нину от Кушнир.
— Зачем ты милицию вызвал? — спросил Яков. — Мало мне этого срама?!
— А я и не вызывал. Это я просто, чтоб Нину напугать. Я другой рукой вилку придерживал, — объяснил Руденко.
Кушнир засмеялась. Яков ошеломленно взглянул на нее, стремительно вскочил с кресла:
— Черт вас разберет! Тот спокоен, как китайский божок, а эта смеется!.. Я с ума скоро сойду…
Людмила Ивановна ушла домой. Руденко что-то толковал Якову, но он не слушал его. Решение уже созрело, и он хотел остаться один.
— Пойдем ко мне, — сказал наконец Николай Степанович.
— Хорошо, пойду, — согласился Горбатюк, зная, что Руденко все равно не отстанет от него. — Только я попозже. Мне еще передовую вычитать…
— Смотри же, приходи.
Как только Руденко ушел, Яков пошел к выпускающему и спросил:
— Сегодня объявления о разводе идут?
— Два, Яков Петрович, — ответил выпускающий, который, несмотря на то, что приехал новый секретарь, продолжал относиться к Горбатюку так, словно тот оставался его непосредственным начальником.
— Нужно заменить одно объявление. Сделаешь, Вася?
— А где оно?
— Я сейчас дам. Только принеси, пожалуйста, гранки тех, что должны идти сегодня.
Вася принес гранки, стал за спиной Горбатюка.
— Я сам занесу тебе, — сказал Яков, чувствуя, что при Васе он не сможет написать ни одного слова.
Придя на работу, Горбатюк несколько раз перечитал объявление, напечатанное в газете. Потом сидел, машинально водя ручкой по листу бумаги, а когда позже взглянул на него, то увидел, что весь лист исписан одной и той же фразой: «По делу о разводе…»
Кто-то резко рванул дверь. Яков грузно поднялся и увидел Нину.
— Что ты? — бледнея, спросил он. Спросил потому, что должен был что-то сказать.
— Вот… — всхлипнула Нина, протягивая ему измятую, скомканную газету. — Вот…
Но слезы мешали ей, и, швырнув газету на пол, она выбежала из комнаты.
Якову почему-то очень захотелось вернуть ее, но он взял себя в руки. Только шагнул к дверям, поднял валявшуюся на полу газету, которая все же была цела, как ни мяли и ни комкали ее.
Сжимал газету в руке и прислушивался к приглушенным рыданиям жены, стоявшей по ту сторону дверей.
Осень явно задержалась в пути, а лето насмехалось над всеми календарями и прогнозами погоды, предвещавшими похолодание и дожди. Чувствуя свой близкий конец, оно хотело оставить у людей добрую память о себе и каждое утро выводило солнце на чистый горизонт, подметая на небе случайные тучки.
Люди ходили в белых костюмах, в платьях и блузках самых нежных цветов, подставляя солнцу загорелые лица и руки. Каждый вечер в парках гремела музыка духовых оркестров и на танцевальных площадках кружились пары. Девичьи юбки то распускались пышными цветами-колокольчиками, то обвивались вокруг ног партнеров по танцам, туфельки легко скользили по истертым доскам. И нежный румянец, и блестящие глаза были красноречивее любых слов…
А подальше от света, подальше от веселого шума, в темных аллеях, над притихшей рекой — влюбленные пары. Приглушенный девичий смех, ласковый шепот, долгое молчание…
Леня регулярно приходит домой в час или два ночи. Стучится в окно — иногда минуту, иногда дольше, в зависимости от того, очень ли устал за день Горбатюк.
Яков чертыхается, открывает окно. Пока Леня влезает, стараясь не испачкать костюм, Яков грозится пойти в институт — пожаловаться директору на его лаборантку, которая забрала у парня последние крохи ума и скоро сведет его в могилу. А Леня тихонько раздевается и молча ложится в постель.
— Ты уже линять начал!..
Леня предпочитает промолчать.
— Хоть бы познакомил меня с ней, — продолжает Яков. — Может, она и не стоит тебя.
— Не познакомлю, — наконец отзывается Леня.
— Почему?
Леня только вздыхает.
Он быстро засыпает, а Горбатюк уже не может снова заснуть. Зажигает папиросу, подходит к окну.
Да, ночь хороша…
Все стихло, лишь где-то на окраине города не умолкает оркестр. Мелодия вальса, приглушенная расстоянием, плывет над дремлющими деревьями и замирает у каменных стен домов. Кажется, что рождает ее сама темнота, что летит она от звезд, с далекого неба. Будто там кто-то большой и темный, взявшись за голову прозрачными руками, раскачивается из стороны в сторону, грустя о своих побратимах, павших на далеких сопках. Он смотрит огромными глазами на небольшую, ярко освещенную площадку, где кружится одинокая пара, и все тоскует о погибших в бою товарищах.
Вот он качнулся неясной тенью над опустевшей площадкой, растаял в ночной тишине…
Этот вальс всегда навевал на Якова тихую, ласковую грусть. Что-то новое рождалось в нем, плескало в сердце горячими волнами. Он чувствовал себя хорошим, добрым, способным на что-то большое… Хотелось куда-то идти, кого-то утешать. А еще, где-то на самом дне его сознания, возникало жгучее желание вернуть утраченную юность. Чтоб иметь право пойти на площадку, кружиться в вальсе, ходить по тенистым аллеям — рука в руке, слушать голос любимой и потом так же влезать в окно, как влезает этот беззаботный Леня, и сразу же засыпать каменным сном молодости…
Под окном промчалась машина, вспугнув резким сигналом тишину. Прошла группа парней, весело и задорно смеясь. Яков осторожно прикрыл окно и лег в постель.
Он чувствовал себя очень старым. Казалось, что прожиты лучшие годы жизни и все хорошее, если оно и было, давно осталось позади. Счастливец Леня! Полюбил девушку, женится на ней, построит жизнь так же весело и легко, как пишет свои корреспонденции. Его не будут волновать никакие семейные проблемы, ему не нужно будет бежать из своей квартиры, идти в суд…
Да, завтра суд. Сумеет ли он убедить членов суда, что не может жить с Ниной, сумеет ли высказать то, что так ясно и понятно ему и почему-то непонятно другим?..
Завтра суд. Нина, наверно, приведет туда своих подруг и знакомых, чтобы унизить его и опозорить. На это она способна… Выставит их свидетелями, и они будут нести всякую чепуху, какая только придет им в голову, будут клеветать на него, обливать его грязью…
Вчера он просил женщину-судью сделать процесс закрытым. Судья ничего определенного не ответила, лишь предложила написать заявление. Поняла ли она, что ему стыдно, невыносимо больно стоять под любопытными взглядами посторонних людей?.. Нужно будет с утра еще раз зайти к судье. Ведь она знает его, ведь она культурный человек и не захочет устраивать забавное зрелище из его несчастья!
